Яков Есепкин На смерть Цины

[Lens]

Для гурмана – омары, а слесарю
соответственно – наоборот.
(Утешает лишь только, что кесаря
ждут довольно тяжёлые роды)
Цапля клювом по хрусталю
Водит как по стеклу пенопластом,
этот плюнул, тот гелий - тот плюмбум
этот шариком вверх, тот - балласт.
Для коровы священной есть бык,
Козы пусть достаются козлам.
Жестковато? Что делать – привыкли
Все к дурацкому этому слалому.
Хоть ломаются часто с прохрустом
В поворотах прокрустовы лыжи,
Разлетаются в щепки, и грустно
и тоскливо...
Но главное - выжили

[Bojena]

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьдесят седьмой опус

Виждь Уранию в темных шелках,
У валькирий балы небозвездны,
Твердь горит и в ея потолках
Ярус к ярусу плавятся бездны.

Много кипени белой вверху,
Много бледной на хорах отравы,
Пламенна источают круху,
Птицы райские млечно-кровавы.

Свечи золотом стянет Гефест,
Вспомним злато сие пред целиной,
И четверга пылающий крест
Выжжет сумерки белою глиной.

Семьдесят четвертый опус

Тени роз небовольных пиют
Августовское терпкое брашно,
Ах, зелени еще вопиют,
Умирать подо желтью всестрашно.

Лей, Урания, вина свое,
Благомервых ли ветхие сени
Тленом чествуют, вижди остье:
Се горят наши звездные тени.

Хоть и слезы кровавые мглы
Иззлатят на пустых колесницах,
Воском выбьются алым столы –
Всех нас ангели узрят в червницах.

[Bojena]

Яков Есепкин

На смерть Цины

Восемьдесят первый опус


Нет парчи – содомитский атлас
Застилайте на жалкие гробы,
Кто и слышал сиреневый глас,
Мертвых ангелов носят утробы.

Из Содома в Коринфы свернем,
Хоть колонские пиры утешим,
На атласах еще мы уснем,
Бледный вершник нам явится пешим.

Свечки вынесут: нощь востречать,
Фрид платками терзать гробовыми,
Лишь тогда и начинем кричать
Со младенцами вечно живыми.


Восемьдесят второй опус

Се, розарии днесь всетемны,
Тень фиалки взыскует о тени,
Аще ждут фаворитов Луны,
Бейте черные розы на сени.


Что и плакать, нашли по цветам
Иудейских успенных царевен,
Роскошь клумб не идет к высотам,
Ядъ и миро торгуют из Плевен.


Так в эфире цвета не горят,
Мертвым девам бледнеть ли, сех зряши,
Им аромы нещадно дарят
Парфюмерные тусклые чаши.

[angelmoon777]

Сообщение от Lens

Для гурмана – омары, а слесарю
соответственно – наоборот.
(Утешает лишь только, что кесаря
ждут довольно тяжёлые роды)
Цапля клювом по хрусталю
Водит как по стеклу пенопластом,
этот плюнул, тот гелий - тот плюмбум
этот шариком вверх, тот - балласт.
Для коровы священной есть бык,
Козы пусть достаются козлам.
Жестковато? Что делать – привыкли
Все к дурацкому этому слалому.
Хоть ломаются часто с прохрустом
В поворотах прокрустовы лыжи,
Разлетаются в щепки, и грустно
и тоскливо...
Но главное - выжили

Быки - коровам, а козлищам - мир!
На глиняных ногах былой кумир
Уж покачнулся - пьедестал трещит!..
Не мирроточит нежностью в нощи,
Всё больше пучит благостной гордыней...
Под солнцем зреют золотые дыни,
Ждут часа своего и пахнут мёдом...
И прутся напрямик, не зная брода
Простые, неучёные коты,
Оставив цепь...
Не ищут красоты
И смысла в миражах давно,
И пролито безжалостно вино
На землю, под ноги. А завтра снова сны
И поиски святого вдохновения...
Одних строжит земное притяжение,
Других не отпускает свет Луны...

[Bojena]

ЯКОВ ЕСЕПКИН

НА СМЕРТЬ ЦИНЫ

Восемнадцатый опус

За владыками звезды летят
В погреба и хладные обсиды,
Злые грации юношей чтят
Иль кошмарные, ветхие Иды.

Темной кровию дыши, сирень,
Огнебледные высь колоншпили,
У чумных изваяний мигрень,
С иудиц ли их нощно лепили.

Яко полночь и счастливо пьют,
Над столами клонясь меловыми,
Сукровицу по гипсам биют,
Меж нимфетками прячась живыми.

Двадцать шестой опус

В мае разве убитых встречать
Меж сиреневой пыли и славок,
Белошвейки ли станут кричать –
Им наколем алмазных булавок.

Бриллианты сверкают на дне
Тусклых амфор с вином из Женевы,
Над шкатулками чахнут одне
Утопленные белые Евы.

Ах, слетятся камены трубить
О бессмертье, о маке и хлебах,
И уже не дадут погубить
Ангелки нас во розовых небах.

[angelmoon777]

Сообщение от Bojena

ЯКОВ ЕСЕПКИН

НА СМЕРТЬ ЦИНЫ

Восемнадцатый опус

За владыками звезды летят
В погреба и хладные обсиды,
Злые грации юношей чтят
Иль кошмарные, ветхие Иды.

Темной кровию дыши, сирень,
Огнебледные высь колоншпили,
У чумных изваяний мигрень,
С иудиц ли их нощно лепили.

Яко полночь и счастливо пьют,
Над столами клонясь меловыми,
Сукровицу по гипсам биют,
Меж нимфетками прячась живыми.

Двадцать шестой опус

В мае разве убитых встречать
Меж сиреневой пыли и славок,
Белошвейки ли станут кричать –
Им наколем алмазных булавок.

Бриллианты сверкают на дне
Тусклых амфор с вином из Женевы,
Над шкатулками чахнут одне
Утопленные белые Евы.

Ах, слетятся камены трубить
О бессмертье, о маке и хлебах,
И уже не дадут погубить
Ангелки нас во розовых небах.

Век горизонта не коснулся день,
Рассвет не оживил дыхания -
Сон отступил уже. Тоска. Мигрень.
И вновь чумные изваяния
И колоншпили бытия обсидом,
Припёршись хладною толпой,
К ногам сложили, как хлебы, обиды...
А ты лежишь с больною головой
И чувствуешь алмазные булавки,
Что белошвейки утоплённых Ев
Тебе втыкают словно томагавки...
Вина бы из каких-нибудь Женев,
Из тусулых амфор! Сукровицей алой
По гибсу горла что-бы побежало,
Согрело, и в предверии ветхих Ид
Развлёк какойнить ангел, паразит!...

[Bojena]

Яков Есепкин

На смерть Цины

Двести восемьдесят девятый опус

Капителей ночной алавастр
Шелки ветхие нимф упьяняют,
Анфиладами вспоенных астр
Тени девичьи ль сны осеняют.

Над Петрополем ростры темны
И тисненья созвездные тлятся,
Виноградов каких взнесены
Грозди к сводам, чьи арки белятся.

Померанцы, Овидий, следи,
Их небесные выжгут кармины,
И прельются из талой тверди
На чела танцовщиц бальзамины.