Клуб любителей исторической прозы

[santehlit]

Я стоял в ослепительных лучах солнца, глубоко вдыхая аромат Пятиозерья – запахи целебной воды, смешанного леса и обильного разнотравья. Этот аромат заставил забыть о страданиях и погрузиться в размышления. Чувство одиночества и тоски в круговерти отдыхающей толпы.
Но служба есть служба.
А солнце жгло. Шшшшш! – шипели его лучи на коже моего лица.
Когда ближайшие березы дотянули свои тени до центральных ворот, весь мой фейс представлял кровавое месиво – к тому же вспух, меняя черты.
- Ты, это… - увидев меня, приказал начальник. – В три часа поезжай-ка домой – довольно пугать отдыхающих.
Я слышал его будто сквозь сон. Сознание почти оставило меня, истерзанного страшной болью, измученного отчаяньем. Мне уже было безразлично – домой так домой. Жгучие лучи солнца подобно языкам жаркого пламени лизали изуродованное кровоточащее лицо, превращая его в ужасную маску.
Ну что ж, сатисфакция удалась наславу – клянусь концом моей жизни!
История, конечно, омерзительная, но что поделаешь – у офицеров, отслуживших в ментуре, иная мораль.
- Наконец-то мы встретились снова! – дерматолог увельской районной поликлиники, кажется, была в восторге от моего визита. – Льщу себя надеждой, что вам необходима моя помощь.
- Имею честь, - хмуро склонил я перед ней голову с обезображенным лицом.
Одна из странных особенностей человеческой натуры состоит в том, что имея твердое представление о некоторых вещах, приходится стыдиться, что это представление соответствует действительности. Я краснел сейчас за то, что не явился к врачу на прием в прежде назначенный срок. Тогда почему-то был уверен, что мы никогда не встретимся более. И вот….
- Весьма польщена! Очень снисходительно с вашей стороны.
Я был совершенно измучен своими проблемами, чтобы пикироваться со словоохотливой дамой. Настроение было отвратительным.
- Жизнь – чертовски сложная штука, - повинился с вздохом.
Она все время следила за мной с иронией в глазах. Но мое многословие иссякло задолго до второго визита сюда.
- Будем лечиться. Но вам придется некоторое время беречься от солнца.
На лице моем застыла мрачная улыбка. Я продолжал молчать, потому что ничего приятного сказать не мог. Но веселый незатухающий огонек мерцал в глазах лечащего врача. И, в конце концов, я рассмеялся, и в смехе этом было больше веселья, чем за все летние месяцы.
- Так вы говорите – Аркаим?
- Он. Кому же еще?
А действительно, угроза Аркаима надвинулась и давит почти ощутимым присутствием. Она давит на мозг подобно тому, как воздух силой атмосферы давит на нас, живущих на земле – давит всей тяжестью бесчисленного числа молекул, всем ужасом неотвратимого приговора. Проникая в извилины мозга, она выжимает из него все ложные страсти и восторги, всякую склонность к самовозвеличению; давит так, что сознание со своей жалкой мудростью стало считать себя беспомощной игрушкой ее прихоти. А если так, то все мази, прописанные милым врачом, как три ведра воды в аду.
Когда человек начинает думать о своей гибели, он уже наполовину погиб.
Вглядываясь в зеркало, я однажды почувствовал глубокую нежность к своему лицу – наблюдал за чертами и профилем, истязая гримасами, рассматривал форму высокого лба, за которым подозревал интеллект; глазел на глаза свои – голубые, добрые и несчастные. Это занятие целиком поглотило – мне вдруг стало бесконечно дорого это лицо, пусть не прекрасное, но мое. А когда сосредоточил полный ужаса взгляд на следах ожогов, страшная мысль, словно удар по голове поразила меня – чем-то я прогневил Высшую Силу Аркаима, и теперь мне кранты.