Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен"

[santehlit]

Топор ухнул. Сосёнка вздрогнула. Убийство совершилось. Я присел, угнетённый горем. Весело и бесшабашно плясал топор в руках у Вовки, быстро, одна за другой отлетали ветви упавшего дерева.
Вдруг всё смолкло – пение птиц, перестук топоров, ребячий гомон - раздавался только приближающийся издалека грохот телеги. Весь лес наполнился страшным громыханием деревянной повозки по ухабистой лесной дороге. Её тащила ископаемая кляча, огромная лохматая собака путалась у неё под ногами.
Когда телега перестала громыхать, она остановилась как раз в метрах десяти от меня, и я сумел хорошо разглядеть её ездока. У него было широкое лицо, мясистое, красное, похожее на бульдога. Оно имело только одно достоинство – было гладко выбрито. До тех пор, пока человек бреется, печать зверя не прилипнет к его лицу. И к тому же форменная фуражка покоилась на макушке.
Напряжённое молчание воцарилось среди нашей команды, молчание, которое вяжет язык, а мысли легко передаются и читаются одними глазами. Казалось, это неожиданное явление напрочь лишило нас всяческих сил. Наверное, со стороны наша растерянность выглядела жалкой. Но лесник жалости не знал.
Краска постепенно сбежала с бульдожьего лица, покрывшегося пепельно-серой, мертвенной бледностью. Не обращая внимания на яркую игру солнечных бликов, волнующуюся листву деревьев и запахи цветов, весь осатаневший, в сдвинутой на затылок фуражке, взлохмаченный, он сжал кулаки и остервенело затряс ими над головой. От переполняющей ярости он и словами не сразу разродился.
- Порубщики! Туды вашу мать! – что было сил заорал лесник, схватил кнут, замахнулся и щёлкнул им почти над моей головой.
У меня от страха и предчувствия боли подогнулись колени. Бежать и не помышлял, а приготовился к худшему. Но дальше случилось то, что и предположить было невозможно. Кляча рванулась, испугавшись кнута, и понеслась вскачь, не разбирая дороги. Лесник кувыркнулся через голову и, потеряв вожжи, чудом не упал с телеги.
- Уззы! Уззы их! – успел крикнуть он, сорвав голос.
Собака бросилась на ошалевшую лошадь и погнала прочь. Её лай, и грохот колымаги вскоре затихли вдали. Среди порубщиков прокатился лёгкий смешок. Ещё раз. А потом дружный многоголосый и отчаянный хохот взорвал лес.
Это было здорово! Оцепенение спало, испуг ушёл или переродился в истерику. Я, например, катался на спине, схватив руками впалый живот. Ни звука не прорывалось сквозь сведённые судорогой челюсти. Я едва успевал набивать воздухом лёгкие, а куда он пропадал, одному чёрту известно. Слёзы текли по щекам. Курьез, да и только. Впору лесника жалеть с его клячей. Кому рассказать – не поверят.
Однако пора и двигаться. Водрузив будущие штанги на плечи, мы тронулись в обратный путь.
Судьба, словно лавина, несётся вниз, увеличивая скорость движения с каждым новым поступкам. Только что я избежал неприятного знакомства с лесниковым кнутом – до сих пор плечи зудятся – а уже новая преграда на пути. Канал, наполненный водой, заросшей ряской. Ребята бросили лесину с берега на берег и судачат – другую рядом надо. Ещё балансир нужен, как канатоходцу в цирке. А меня чёрт несёт вперёд, к неприятностям и позору.
- Чего стали? Сюда смотрите. Смертельный номер.
До середины бревна я добежал легко, как заправский гимнаст, а потом вдруг остановился, будто наткнувшись на смертельную черту. Далее я двигался так, словно утратил способность владеть своим телом, а под ногами видел не близкую воду, а бездонную пропасть. Побалансировав руками, упал, обдав брызгами развеселившихся ребят. Никто не решился повторить мой глупый подвиг.
Когда вылез на другой берег, вид имел жалкий и удручающий. Человек, дошедший до такой степени унижения, обычно стремится удрать со всех ног подальше от места своего позора, от насмешек толпы. Может, в другой раз я так бы и поступил, не будь с нами штанг – этого ответственного груза, который во что бы то ни стало, необходимо доставить до места.
А, ну их – пусть смеются. Стал выжимать свою одежду. Им-то ещё предстоит перебраться на этот берег – и я посмотрю, как у них это получится.

[santehlit]

Полдень, как и утро, заслуживал всяческих похвал. Дул лёгкий ветерок. Суслики столбиками стояли у своих нор и насмешливо пересвистывались:
– Куда прёте, дурачьё!
Трясогузка пристала у дороги, скакала по стволам, чуть не по головам (руки заняты, прогнать) и разорялась:
- Ведь не ваше! Ведь не ваше!
Наше, дура! Теперь наше – мы столько выстрадали ради этих штанг, ради футбола, ради нашей большой мечты. Однако, что толку с ней спорить – дороге не видно конца, мучили и голод, и жажда, натёрли плечи эти проклятые лесины.
Шли полем, виден стал посёлок, но силы были на исходе. Перекуры стали чаще, пройденные отрезки всё короче.
Валерке Журавлёву толстый комель достался. Он пыхтит и отдувается, его румяная физиономия сочится потом. Я иду впереди с тонким концом сосны на плече.
- Не плохо бы дождичка, а Валер?
- Лучше селёдочки с луком и молоком.
Валерка всё на свете ест с молоком, потому он такой толстый, и зовут его Халва.
- Не трави душу, гад.
- Слушай, если нас не покормить несколько дней, я только похудею, а ты-то, наверняка, сдохнешь.
- С чего бы это?
- У меня жирок с запасом, а у тебя кожа да кости.
- Если голодать придётся всей команде, - парирую я, - тебя первого съедят.
Валерка замолчал, а я подумал, что он подозрительно начал поглядывать на остальных – готовы ли те к людоедству или ещё потерпят немного.
За такими пустыми разговорами нудно тянулось время. Мы несли штанги по двое, и ещё двое отдыхали, впрягаясь в ношу после очередного перекура. И вдруг бунт. Отдохнувший Сашка Ломовцев отказался нести сосёнку.
- Боливар выдохся, и бревна ему не снести, - объявил он, мрачно глядя меж своих коленок. Плечи его сгорбила тяжёлая давящая тоска. Было ясно, что никакая сила на свете не заставит его подняться и взвалить на себя шершавый комель.
- Ну-ка, дай мне руку, - подошёл к нему Андрей Шиляев. – Я сначала её жму, а потом бью в торец, потому что терпеть не могу жать пятерню покойнику.
Сашка не испугался, лишь проворчал глухо:
- Бросьте меня здесь. А мамке скажите, чтоб пришла за мной с тележкой - сам не дойду.
- Ты дурак, мастер, - сказал его напарник Серёжка Колыбельников. – Столько протащиться и бросить сейчас, у самого дома.… Не понесёшь – мы тебя из команды того, выгоним.
Сашка упал на спину, заложив руки за голову, с тоскою глядя в небеса:
- Да хоть запинайте до смерти – дальше ни шагу…
- И не хочется, и жалко, да нельзя упускать такой случай, - сказал Колыбеля и стал кидаться в строптивого Ломяна сосновыми шишками, припасенными для младшего брата.
- Дать ему в хайло что ли? – сам себя спросил Шиляй, пожал плечами и отошёл.
Мы взвалили на плечи ненавистную ношу и, шатаясь, побрели дальше.
Оставшийся без пары и отдохнувший Колыбеля суетился:
- Не хотите ли порубать, мужики? Нет, правда, я сбегаю. Вон магазин-то, ближе, чем поле. Вы пока шлёпаете, я вафлей принесу, целый кило, у меня деньги есть.
И он побежал (откуда силы взялись?).
- Один хитрей другого – вот команда подобралась, - сказал Мишка Мамаев.
- Да какой он хитрец, дурак законченный, – я про Ломяна.
- А вафли это хорошо. Я их страсть как люблю.
- Голод, если книжки почитать, самое частое на Руси стихийное бедствие.
- А еда – самое главное, что есть на свете.
- Во базар, а… Больше не о чем поговорить что ли?
- В пустынях миражи – ну, пальмы там, озёра. Братцы, никто колбасу впереди не видит?
- Вон то облачко похоже на куриную ножку.
- Где, где? Цапнул сам и отвали, дай товарищу куснуть…
- Кажись, котлетами пахнет. Точно, где-то котлетки жарят.
Все зашмыгали носами, принюхиваясь.
За этими разговорами кое-как дотащились до места, которое планировали под футбольное поле. Сбросив на землю ненавистную ношу, мы повалились в ласковую траву, не в силах идти домой, как того требовали тоскующие животы. Впрочем, поджидали обещанных вафлей.
- Люблю есть, люблю спать, купаться, загорать, играть в футбол.… Да мало ли чего. Одно ненавижу в жизни – таскать брёвна.
- Ты не один, Толян.

[santehlit]

2

На месяц нас хватило. Месяц мы отзанимались усердно, как того требовал играющий тренер Сашка Ломовцев. Он вернулся в команду, как только поставили ворота и разметили поле.
Мы вставали по утрам на пробежку и чесали до самого леса. Физику качали – отжимались, катались друг на дружке, у девчонок скакалку отобрали.
Дед Калмыков подарил два столба и железяку - мы вкопали турник рядом с футбольным полем. Болтались на нём, как сосиски, пытаясь подтянуться. Но кое у кого получалось, неплохо даже.
Работали с мячом. Наша бедная трёхклинка не знала покоя с самого рассвета до темноты. И, конечно, играли, играли каждый вечер, до полного изнеможения, до грачей темноты. Поделились на равные по силам команды и пластались совершенно бескомпромиссно.
Появились болельщики. Собирались у кромки поля и стар, и мал. Борис Борисыч Калмыков ничего не смыслил в футболе, но страстно переживал за двух своих сыновей, волею судьбы попавших в соперничающие команды.
Что дальше?
А дальше предстоял нам первый официальный матч. Сестра Ломана Нина, окончив пединститут, устроилась на лето директором в пионерский лагерь «Чайка». Она и пригласила нас сыграть с их футбольной командой. И ещё пообещала накормить обедом. Это вместо приза, наверное, так как в своей победе мы не сомневались. Потому и силы не берегли, а экономили на мороженое деньги, выданные дома на проезд.
Утренний воздух был ещё влажный, но тёплый и свежий. На чистом небе плавилось яркое летнее солнце. Окрест дороги было удивительно красиво, уютно и мирно. Даже пыль в кюветах сверкала росой. Леса, меж которыми петляла дорога, манили прохладой.
Мы в полном составе (с двумя запасными) бодро вышагивали навстречу славе. Мимо проносились машины – все стремились на озеро Подборное искупаться, отдохнуть, повидаться с любимым чадом, укрепляющим здоровье в пионерском лагере. Выходной – это понятно. Пыль с каждым разом поднималась всё выше и оседала всё медленнее.
- Может, нам по парам разбиться – глядишь, кого и подвезут.
- И какая мы после этого команда, если каждый за себя?
- Кто был там, может, знает – полдороги прошли или ещё нет?
- Да нет ещё - полдороги будет в Копанцево.
- Сань, нас там покормят?

[santehlit]

- Обещали.
- Андрюха, а после игры-то искупаемся?
- А что нам делать до вечера? Отыграем и в озеро. Праздник, народу полно.
- Зрителей будет, хоть отбавляй.
- Заметь, все против нас болеть будут - кабы не опрофаниться.
- Цыц! Такие разговоры перед игрой… Язык оторву и собакам выброшу.
- Пионеров сделаем, куда потом?
- В Англию, на чемпионат.
- Играть? Смотреть?
- До Англии доехать денег не хватит.
- Сыграем пару матчей на интерес.
- На футболе много не заработаешь. Богатым надо родиться.
- Вот в Англии лорды «пузырь» со скуки гоняют - им не надо думать, чего похавать.
- Мы тоже лорды. Чем хуже?
- Ага, лорды с Болотен-стрит.
- Далеко ещё? А может, пробежимся немножко, для разминочки, пока нет жары.
Сашка Ломовцев оглядел растянувшуюся колонну:
- Трусцой… вперёд… марш!
Мы побежали. Тут же притормозил грузовик. Из кабины:
- Эй, спортсмены, подвезти?
- Ну, конечно.
Вот ведь как бывает в жизни. Шли по дороге и оглядывались с надеждой на каждую проходящую машину. Никто не тормозил - видно, принимали нас за банду подростков, идущую на праздник затевать драки и прочие хулиганские забавы. Стоило только намекнуть, что мы спортсмены – и, пожалуйста, всенародная любовь и уважение.
Спасибо, вернём долги красивой игрой.
В кузове грузовика мигом пролетели остаток пути. Мелькнул вековой бор из мачтовых сосен с тёмными голубовато-зелёными кронами где-то под облаками. И вот он, долгожданный берег озера, заполненный толпами народа – купающегося, загорающего, играющего в мячи, жующего, пьющего и стоящего в очереди за закусками, напитками, мороженым…
На высокой, наспех сколоченной эстраде играли музыканты. Репродукторы, как и разноцветные флажки, украшавшие каждый столб, создавали атмосферу всеобщего веселья и праздника. Озеро заманчиво сверкало солнечными бликами и манило прохладой. Жди, родное, мы скоро - сначала в лагерь пионерчиков трепать.
О наших будущих соперниках чуточку подробнее - они того стоят. Дело в том, что на берегу озера Подборное ютились два пионерских лагеря - «Восход» для сельской детворы и «Чайка», городской ребячий пансионат (если можно так выразиться). Вот эти самые «чайковцы» с мячом на «ты», потому что в городе в любом дворе – спортивная площадка, при каждом ЖЭКе – футбольный клуб.
Зелёный штакетник закончился высокими металлическими воротами с вывеской в форме спасательного круга «Пионерский лагерь «Чайка». Добро пожаловать!»
Девушка лет двадцати в чёрной юбке, белой рубашке с алым галстуком окинула нас тревожным взглядом:
- Что вам, мальчики?
- Мы футболисты, играть приехали. Вообще-то, нас Нина Михайловна приглашала.
- Ой! – обрадовалась девушка. – Да, да, мы вас ждём. Проходите, стадион вон там. Я сейчас физрука найду.
Мы степенно прошлись усыпанной песком дорожкой, и расселись на лавках трибуны футбольного поля. Крепкий парень в спортивной форме вскоре появился и всем без исключения пожал руку. Начало вроде ничего.
Потом пришла давешняя девушка, и они заспорили. Ей не хотелось нарушать установленный порядок праздника, а он утверждал, что играть надо немедленно или поздно вечером. В пекло гонять футбол мало удовольствия для спортсменов, и для болельщиков не рай на трибунах.

[santehlit]

Спорили они долго, горячо. Наконец, парень уступил. И нас повели обедать.
Повара звали Роза Васильевна. Характер у неё был добрый, а обед отменный – борщ, мясо с картошкой и компот. Кто хотел, просил добавки.
- Жаль, что это всего лишь обед, а не победный банкет, - посетовал Андрей Шиляев.
А Колыбеля не изменил своёму репертуару:
- Мама, Васильевну люблю.
Мама, за Васильевну пойду.
Для меня у ней найдётся всё, что естся, всё, что пьётся
Вот за это я её люблю.
Дородная повариха оглушительно хохотала, прижав пухлые ладони к высокой груди.
После сверх сытного обеда пошли купаться. Потом загорали. Лёгкий бриз – прохладный, ароматный - освежал мокрое тело. Солнечные блики играли в волнах, кругами расходящихся от купающихся и играющих в воде людей. Мы лежали в раскалённом песке. И не было сил не только играть в футбол, но и думать о нём. А может, ну его на фик? У людей-то праздник - праздник жизни.
- Пойдём, что-то покажу, - Вовка Грицай потянул за локоть.
Неподалёку нацмен, коренастый и волосатый, жарил на мангале сардельки. Вовка встал в трёх шагах и принялся смотреть на его работу хмуро и внимательно, неотвязно.
Мангальщик раз бросил беспокойный взгляд чёрных, как уголь, глаз, другой.
- Чаго тыбе, малчик? Праходы.
Мальчик и бровью не повёл. Нацмен торопливо сунул Вовке горячую сардельку, обёрнув её в капустный лист, и подтолкнул прочь, взявшись волосатой рукой за плечо.
- На. Иды, пожалста, гулай.
Вовка откусил сардельку, сунул мне:
- Хочешь?
- Куда? – я похлопал себя по тугому животу.
Вовка тоже не хотел и скормил остатки резвящемуся пёсику.
Возле нас расположилось загорать семейство - он толстый и в очках, она молодая, очень красивая, спортивная, грациозная женщина, и маленькая дочка их, которая, уронив в воду большой разноцветный мяч, тут же расплакалась. Я достал ей потерю, а она взяла меня за руку и подвела к своим.
Мама в открытом чёрном купальнике поднялась навстречу, взяла меня за подбородок, заглянула в глаза:
- А ты мне нравишься.
Я вспыхнул, отвёл взгляд и понял, что влюбился. Чтобы что-то сказать, буркнул:
- Меня Толей зовут. Мы в футбол приехали играть. В три часа на стадионе пионерлагеря. Приходите болеть.
- Обязательно придём, - сказала женщина и наперегонки с дочерью побежала за мячом.
Её муж жевал, сидя у самобранки. Поправил очки лоснящейся пятернёй:
- Говоришь, в футбол?
Он пошарил вокруг глазами, дотянулся толстой лапой до другого мяча, поменьше, наверное, для игры в водное поло.
- Футбол, говоришь?
Он бросил мяч, но не мне, а почему-то Сашке Ломовцеву.
Наш мастер ловко принял его на ногу и начал жонглировать. Я бы, конечно, опозорился, а Ломян на такие штуки горазд. Он долго держал мяч в воздухе – вокруг уже начали собираться зеваки, кто-то принялся считать вслух. Сашка поймал мяч руками и раскланялся. Зрители зааплодировали.
- Да ты, брат, талант, - сказал довольный толстяк.

[santehlit]

Высокий мужчина со строгим худым лицом, пронизывающим взглядом зелёных глаз и тяжкой гривой пшеничных волос, заплетённых сзади в косичку, усмехнувшись, сказал:
- Так может каждый.
- И ты? – закряхтел толстяк. Сил ему хватало только на то, чтобы поворачиваться с боку на бок.
- И я, и вы, и этот мальчик…
- Мальчик, ты умеешь мячом жонглировать?
Я пожал плечами:
- Умею немножко, но не так…
Толстяк рассмеялся:
- Если б победы давались одним оптимизмом. Спорим на трёшку - он и минуты не продержит мяч в воздухе.
- У меня нет столько, - испугался я.
- Это заметно, – сказал мужчина с косичкой. – Но не важно. Я ставлю червонец за то, что этот паренёк в два счёта научится владеть мячом не хуже первого.
- Бред конечно, но хотелось бы попытку посмотреть, - зевнул толстяк.
- Нет ничего проще. Мальчик, хочешь научиться жонглировать мячом, как цирковой артист?
Я кивнул.
- Тогда успокойся, - сказал мужчина с косичкой. – Освободи свой разум от всех ненужных мыслей. Загляни в центр своего сознания и постарайся остаться там.
Следуя его указаниям, я расслабил мышцы спины и ног, повертел головой, пошевелил пальцами, сделал три глубоких вздоха и стал ждать.
- Готов?
- Готов.
- Жонглирование – это бесконечная серия отдельных повторяющихся движений. Закрой глаза. Отличная ориентация во времени и пространстве – основное условие. Думай о том, где ты находишься, определи своё место во вселенной.
Я представил себе Землю в виде глобуса, висящего в мировом пространстве. Повращал, узнавая очертания материков и океанов. Нашёл точку на земной поверхности и устремился к ней душой. Мир разом сузился до песчаного берега лесного озера.
- Представь, что вокруг тебя хрустальная посуда – мяч упадёт, и останутся только осколки. А теперь отбрось эту мысль напрочь, забудь её вместе со страхом уронить мяч. Ты его не уронишь - он будет скакать столько, сколько захочешь. Всё понял? А ну!
Мяч перелетел из рук мужчины с косичкой на мою ногу и запрыгал передо мной, как привязанный. Я не понимал, как это происходило, но жонглировал красивее Ломяна – меняя ноги: левой, правой, левой, правой – легко, непринуждённо.
Остановился, когда мне захлопали все зрители, и наши ребята тоже. Стоял беспомощный, чувствуя, как пылают мои щёки, и боялся одного – команды: «а ну-ка, повтори». Вряд ли смог бы. Я ведь даже не понимал, как это получилось.
- Гипнотический трюк, - предположил толстяк. – Или шарлатанство. Вы заранее сговорились разыграть публику, а пацана подсунули тренированного.
Тем не менее, он покряхтел, повозился в вещах и протянул гипнотизеру десять рублей.
- Гипноз? Ну, если только самую малость. Я просто помог парню избавиться от страха перед неудачей и сосредоточиться на задуманном.
Лицо его оставалось строгим, даже мрачноватым – «мефистофелевским», сказала бы наша «русачка».
- В каждом человеке кроится масса всевозможных талантов, но комплексы, увы, комплексы закрепощают душу мятущуюся и не дают их проявить.
- Мистика, - отмахнулся толстяк то ли от мухи, то ли от собеседника. – Вам бы с вашим талантом банки брать, а не детишек забавлять.

[santehlit]

Их спор меня совсем не увлекал. Я стоял, прислушиваясь к самому себе, всё ещё не в состоянии понять, как это у меня получилось. Руки мелко дрожали, в ушах стоял гул далёкого прибоя. И всё. Последствия сошедшей благодати? Или вдохновения?
- Эй, Пеле, пошли, - окликнули меня – Уже пора.
А что? Может, и Пеле. Вот попрошу гипнотизёра, он меня заколдует – и айда лови, вынимай мячи из сетки. Надо только от комплексов избавиться.
Репродукторы по всему побережью объявили, что на стадионе пионерского лагеря начинается футбольный матч между спортсменами «Чайки» и сельской командой из Увелки. То, что мы из Увелки понятно, но почему сельская – тогда уж поселковая. Но было подчёркнуто диктором - именно, сельская.
И народ повалил - закрывали машины, сворачивали самобранки и спешили в «Чайку». Скамейки стадиона все заполнились.
Мы переодевались за воротами. Подошёл физрук.
- У вас нет что ли единой формы? Тогда играйте – голый торс. Хоть не по правилам, ну так, путать не будем.
Голышом так голышом, нашим легче – жара африканская.
Вовка успел побывать в соседнем лагере «Восход», где отдыхал самый маленький Грицай – Серёжка. Вести он принес неутешительные – наши соперники здорово играют, восходовцам по двадцать «банок» вколачивали, и никаких шансов.
Мы приуныли. Не зря народ валит – над деревней потешиться. Может сбежать? Да, поздно уже - сами ведь назвались. Да и обед надо отрабатывать. Играем!
Пионеры в красивой сиреневой форме уже разминались у противоположных ворот. Пора и нам на поле.
- Постойте, ребята, - подошёл человек с косичкой. – Вас уже раздели? И на трибунах веселятся, пророчат разгром. Попробую помочь. Ну-ка сели в круг. Закройте глаза и слушайте только меня. Ничего на свете нет, только вы, ваше сильное, неутомимое тело, которому будет послушен мяч. Напрягли всю волю, сжали в кулак. Замерли до остановки сердца. Всё, пошли. Кто голкипер?
С поля уже свистел судья-физрук. Все пошли к центральному кругу, так и не размявшись. Я задержался - было интересно, что он скажет старшему Калмыкову, стоявшему у нас на воротах. А он ничего не сказал - заставил закрыть глаза, и положил ладонь на Борькин лоб. Так они замерли на целую минуту.
Судья вторично просвистел, приглашая команды к построению.
Под дружное ликование трибун игра началась. Пионеры накатывались на нас лавина за лавиной, организуя атаки большими силами. Мы же наоборот, огрызались короткими и яростными контратаками. Здесь блистал индивидуальным мастерством Сашка Ломовцев, раз за разом взламывая защиту соперника и врываясь в их штрафную. И удары были хороши, вот результата пока не было.
Минут двадцать прошло, и болельщики засвистели, заулюлюкали, требуя от любимцев гола. А пионеры начали нас уважать - поставили к Ломану опеку, потом ещё одного игрока.
Когда мы забили гол, Сашка троих обыграл. Его уже откровенно валили на газон, но он сумел выдать пас за спину защитников, и набежавший Толик Назаров пушечным ударом чуть было не оторвал руки вратарю. По крайней мере, я точно видел, как он тряс кистями и прыгал словно ошпаренный.
Трибуны охнули, жидко поаплодировали. А мы ликовали вовсю.
Пионеры, кажется, ещё не поняли, что проигрывают - по крайней мере, их тактика до перерыва не изменилась. А после перерыва… М. Ю. Лермонтов, чьё имя с гордостью носит наша улица, когда-то хорошо сказал о похожем:
- Уж был денёк: сквозь дым летучий
Французы двинулись, как тучи,
И всё на наш редут…
Пионеры будто встрепенулись, забегали, насели на наши ворота и лупили, лупили, лупили без конца. Трибуны ликовали - гол казался неминуем. Но чертовски здорово играл наш вратарь. Борька вытаскивал такие мячи, что Яшин бы позавидовал. Ему начали хлопать болельщики и поощрять возгласами.
К концу матча с трибун дружно неслось:
- Держись, колхозники! Судья, время!
Физрук решил не рисковать и на последней минуте назначил спорный, очень спорный, пенальти. Был удар, был немыслимый Борькин бросок, а мяч пролетел мимо ворот.
Победа!
Мы ликовали, нас поздравляли.
Когда, наконец, суета утихла, попытался разыскать гипнотизера, но не нашёл. Не видел его на трибунах и во время матча. Заметил толстяка с дочкой, его жену-красавицу, которую любил уже целых полдня, а гипнотизёр куда-то пропал, будто и не было.
До сих пор сомнения берут – а был ли?

[santehlit]

3

Потом пришла апатия.
Ну, ничего не хотелось делать, абсолютно - ни бегать по утрам, ни пузырь гонять вечерами. Футболисты сборной СССР привезли из Англии бронзу, стали кумирами всего Союза, а про нас и краешком уха никто не слыхивал. Стоит ли упираться?
В тот знойный день неоглядные холмистые дали облачного неба наводили такую тоску, что её не мог развеять и сизый горизонт – предвестник будущей грозы. Поляна между околицей и болотом, служившая нам футбольным полем, казалась пустынной, давным-давно вымершей. Не слышно обычного гомона, ударов по мячу, хотя вся команда здесь - все в сборе, в полном составе, только умирают с тоски у покосившихся ворот. Видавшая виды, штопаная-перештопаная трёхклинка под чьей-то белобрысой головой. Солнце бодро слало свои лучи в разрывы облаков, тени которых наперегонки скакали через поле. Только нас взбодрить вряд ли кому под силу.
- Да-а, - ворчал Борька Калмыков. – Кажись, к ночи грозу надует.
- Старые кости ломит? – участливо спросил Серёжка Колыбельников.
Вовка Грицай усердно грыз ногти - он и ему нашёл «приветливое» слово:
- Не кормят дома?
- Пошёл ты… - огрызнулся Вовчик.
- Э-эх, тоска с вами, - Колыбеля лёг поудобнее, подперев скулу рукой. – Вон Ёршик идёт, сейчас чего-нибудь соврёт.
И спел, как обычно:
- Мама, я Ёршика люблю.
Мама, за Ёршика пойду.
Ёршик много выпивает, днями дурака валяет.
Вот за это я его люблю.
Виктор Ершов недавно из армии пришёл, пил и куролесил, на работу устраиваться не спешил.
Вообще-то, на улице Серёжку Колыбельникова звали совсем не Колыбеля - это я так, чтобы понятно было - а звали его совсем даже непонятно – Гала. Не потому что у него было что-то общее с девочкой по имени Галя. Нет. Наверное, оттого, что он был черноволос, как галчонок. По крайней мере, младшего Колыбельникова Сашку все звали – Галчонок. А вот старшего их брата не дразнили никак, а просто – Вова. Он отслужил на подводной лодке «Челябинский комсомолец» и вёл себя очень даже солидно.
Кому как повезёт. Это в смысле прозвища. Моё Вы знаете. Вовка Грицай с некоторых пор стал полнеть, и его дразнили «Сало». Все ждали, когда он по упитанности Халву догонит. Но Вовчик застрял где-то в промежутке – не худой и не толстый. Просто он, как начинал играть, тут же потел и весь лоснился, будто от жира.
Вольдемар, конечно, психовал на Сало. А потом, как-то незаметно Сало переродилось в Сулу. Я ему по-дружески объяснил, что был такой диктатор в Древнем Риме - всех гонял, и Грицай смирился. Тот римлянин, возможно, имел в имени два «л», не знаю, но наш – точно одну.

[santehlit]

А вот мою одноклассницу Раю Митрофанову дразнили так – «Бух-книга-тетрадь-авторучка». Это ж надо до такого додуматься! А терпеть каково? Я и говорю, кому как повезёт. Ну, да ладно. Отвлёкся, а Ёршик уже подошёл.
- Здорово, орлы! Хандрим? Есть дело на полмиллиона.
Он не спеша пожал присутствующим руки, присел и закурил.
- Перебрал я вчера, - сказал, обращаясь к Андрею Шиляеву. – Наболтал лишнего. Короче, Андрюха, Стадник сейчас приходил. Я, оказывается, прихвастнул, что вы здорово пузырь гоняете. Поспорили мы на ящик бормотухи…. Чёрт, дёрнул! У меня и денег таких нет. А Стадник, паразит, все улицы оббегал, до самой больницы. Короче, они сборную против вас выставляют. А, Андрюха? Сыграть надо. Нет, выиграть надо. Обязательно выиграть. У меня и денег сейчас нет, проставиться, а уговор, сам знаешь, всего дороже.
- Короче, - голос Ёршика напрягся и стал жёстким. – Если проиграете, собираете деньги на винище. Или…
- Или? – Андрей презрительно скривил тонкие губы..
- Или всем по рылу…
- Так прямо всем?
Мы чувствовали, как напрягся Андрей, и сами подобрались, готовы были по его команде наброситься на Ёршика и завалить в траву. Бить, конечно, не били бы - всё-таки, старшее поколение и всё такое прочее, но то, что мы команда, показали и заставили себя уважать.
А что? Не верите? Мы тут недавно Генке Стофееву накостыляли. Тоже ведь дембель, после армии. По-нашему так - заслужил, гуляй, но команду уважай. Мы хоть и пацаны, но не для побегушек, и помыкать собою не дадим. Короче, дали ему по разу, даже не все – Андрей Шиляев, Сергей Ческидов (с него и началась буза), да, кажется ещё Вася Добрик. Больше-то и не понадобилось - Генка так стартанул в сторону дома, что любо-дорого было смотреть.
Ёршик, конечно не Стофа, но и для него есть предел нашего терпения. Ждём, что скажет капитан.
Влез Сашка Ломовцев:
- А кто играть-то там умеет? Ну, на Октябрьской два-три человека, Журавли с Соньки Кривой, на Больничке - Бобыль. Конечно, ребята неплохие, если соберутся, но ведь опять же сыгранности-то никакой. Соглашаемся, Андрюха, а то тут со скуки одуреем и траву жевать начнём.
Андрей никогда не был противником футбола, но вот Ёршик, его тон…
Виктор Ершов не страдал, как Стофа, избытком гонора, он тут же вцепился в спасательный круг:
- Выручайте, мужики, а.… Надерём хвоста всей Больничке и Октябрьским заодно. А винище вместе выпьем. А, мужики?
И «мужики» согласились.
Были сборы не долги - от болота до футбольного поля у больницы мы добрались за полчаса. К удивлению, народу там уже было довольно таки прилично. Пинали мяч в кругу наши будущие соперники. Какая-то чёрная лохматая собачонка носилась взад-вперёд и тявкала, всячески выражая своё негодование к мячу и игрокам. На скамейках за воротами курили болельщики – больные в больничных халатах, сбежавшие из палат. Поле качеством было таксебешным, наше получше – и разметкой, и отсутствием коровьих «блинов». Тут бегай и смотри, как бы не вляпаться.
Мы скинули лишнюю одежду у дальних от больничного забора ворот, тоже встали в круг на перепасовку. Старшие ребята пошли здороваться со знакомыми пацанами. Капитан и тренер обговаривали условия игры. Выбрали судью.
Сели посовещаться.
- Толян, - Ломян, в своём репертуаре, давал указания на игру. – Тебя они не знают, душить будут меня. Вы все – пас на меня, а я с мячом буду уходить в угол, утащу защитников, и навес на пятачок. Толян, ты врываешься на пустое место. А дальше сам знаешь – не промахнись.

[santehlit]

Толик Назаров кивнул головой, соглашаясь.
- Добрик, поиграешь сегодня в центре. Все угловые, все верховые мячи твои. Попробуй не забей – Ёршику скормим.
Ческидову:
- Серёга, ты чуть оттянешься, у тебя хороший пас, будешь разводящим. Только помни, все пасы на меня, на свободное пространство в угол. Не создавай нападению проблем. Возле меня всегда будут два-три придурка: я в угол, они за мной – пятачок будет свободный. Лупи – не хочу. Все поняли?
- Защита, стоять насмерть. Если валить, то подальше от штрафной - судья не наш, как дудеть будет неизвестно. А вообще, вначале поиграйте попроще - на отбой, а дальше посмотрим, как игра пойдёт.
Никто никогда не спорил с Сашкой, даже Андрей-капитан: его дело - дисциплина в команде. В игре все слушались Ломяна без ропота. А если нет, то и пендаль по мягкому месту от Шиляя не задержится.
- Всё, встали.
Парни напротив казались крупнее.
- Толя, - Миша Мамай руководил защитой. – Справа становись, особо не мудри, чуть что - выбивай за боковую.
Видя мой мандраж, ободрил Борька Калмыков.
- Не дрейфь, Агарыч. Этим бананам мы сейчас накостыляем.
От избытка спортивного настроя он подпрыгнул, пытаясь зацепиться за перекладину ворот, а она ухнула, треснула и чуть не упала. Борька спрыгнул, вжал голову в плечи, ожидая на неё обломки, но лишь труха посыпалась на его курчавые волосы.
Судья в больничном халате дал свисток. Игра началась. Мяч укатился к тем воротам и застрял надолго. Если позволите, я дальше противника «болячками» буду называть – поле у больницы, и живут они тут все неподалёку. Разве только Октябрьские ближе к болоту.
Продолжу. «Болячек» мы прижали к их воротам и не давали высунуться из штрафной. Гол должен быть, но всё не было. Не было хорошего последнего удара. Была сутолока, была свалка у ворот, даже «косьба» откровенная на пяточке. Но арбитр молчал, забыв про свисток. Наш центральный защитник забеспокоился, задёргался, подался вперёд.
- Толян, следи за этим.
Я с края переместился к центру, поближе к скучающему в одиночестве форварду. Он был длинный, худощавый, смуглый, черноглазый и черноволосый, весь упругий и гибкий, точно силок для птиц. Лет ему было шестнадцать, а может, даже и больше. И бегал он, как олень. Это я тотчас же почувствовал. Мяч сильным ударом выбили из штрафной. Долговязый сорвался с места и помчался к нему. А я за ним. С техникой-то у него было слабовато. Пока он усмирял пузырь, я подлетел. Чтобы обыграть меня он пустил футбол далеко вперёд на ход себе. И обогнал меня в три скачка. Он вышел один на один с воротчиком, но без мяча. Тот уже был в руках Калмычка.
- Где, сука, бегаешь? – зло бросил мне Борис, далеко с рук выбив мяч.
- Я на перехват пошёл, - оправдывался, смущённый и растерянный.
- Бегать научись, перехватчик. Мишка, Мишка, вернись к воротам!
Но Мамайчик и сам уже нёсся на свое место крейсерской скоростью.
- Фу, блин, чуть не пропустили. Иди на край, прижмись ближе к игре, не делай разрыва. Там такая мясорубка. Ну, быть драчке, точно быть - ребята бурые, злые, играть не могут, по ногам секут. Чесян уже хромает.
Долговязый форвард ещё дважды получал мяч, рвался к нашим воротам, но не обыграть, не обогнать Мишу Мамаева он не смог. Тогда сместился на мой край.