Человек, голосующий на мосту.

[Sol77]

Он стоял на краю моста. Тротуар изгибался под ним, будто трамплин. Чуть подпрыгни и сразу небо. На небе не было звезд, которые он так любил. Оно хмурилось, кажется, собирался дождь.

Он любил такую погоду. Все интересное в его жизни происходило именно тогда когда собирался дождь. Эти моменты он мог пересчитать по пальцам. Тогда, когда ему стукнуло шестьдесят, он понял это особенно четко. Каждое лето он летал в Сочи, по-прежнему в Сочи. Как повелось сорок лет назад. Может быть, сорок пять. Тогда он был пацаном и загадал желание – когда я буду большим – я буду ездить в Сочи. Тут море и тепло. Он тогда не видел и не мог видеть другого моря.

Потом у него появились дети. Сначала он не могу понять, осознать, что эти вот двое мальчишек, близнецы, так похожие на их мать, его сыновья, и теперь он несет за них ответственность. Ночью они просили есть и пить, и по утрам, когда в цеху его спрашивали про его глаза, он отводил их.

Он был лучшим токарем на заводе, его фотография неизменно висела на доске почета, на первом этаже, перед лифтами, которые поднимали разных людей на разные этажи. Кого-то они поднимали на восьмой этаж, он был самым верхним и самым светлым. Там сидели люди, которые принимали решения каждый день. Куда уезжали те детали, которые он с такой любовью обтачивал, он не знал. Но ему нравилось быть причастным к чему то. Очень большому и нужному.

По утрам они с отцом ходили собирать камыши на озеро. Камыши долго не стояли, и ему особенно нравились не они сами (а мать ставила их в стеклянную вазу вместо цветов, которых в доме совсем не водилось, но про которые именно поэтому он с детства знал, что женщинам они нужны, просто необходимы). Ему нравилось как они облетают, если на них дуть. Часто стоя в углу, он переосмысливал сущность бытия, но дуть не переставал, даже не стараясь избегать материных ковров и шерстяных покрывал, которыми она укрывала все на свете даже в самую лютую жару.

Когда мама умерла, он был уже довольно взрослым. Он давно уже брился, и в больницу к ней ездил чисто выбритым – она любила гладить его лицо и он не хотел, чтобы что то казалось ей жестким или неприятным. Про опухоль он мог только догадываться, он не мог ее видеть, но эта мысль в его голове вытесняла все остальные. Поэтому он старался ее избегать, делать вид, что ее нет. Этому он научился еще в детстве, когда играл в прятки с двоюродной сестрой. Если делать вид, что чего то нет, это работает.

Перестало работать в тридцать лет. Нет, не на самом дне рождения. Он был долгим, шумным и пьяным, а чуть позже, когда он остался один в тишине. Только оставшись в тишине среди шумного города, на высоком этаже, там, где достаточно высоко, чтобы можно было кинуть вниз водяную бомбочку и никто бы не догадался и не нашлепал, но и достаточно низко, чтобы слышать что люди есть но они да, да, не здесь, можно начать плакать.

Цветы на кладбище существовали для него особым пунктом. Я часто видел его там, он убирал траву с ожесточением человека, который должен выпить все до дна, ощутить сполна. Оставлял только тысячелистник – она любила пить чай с ним. Он помнил все смутно – ранец, школа, танцы, ковры. И никого, никогда, чистота. Почтальон, который здоровался через забор и кидал в ящик неизменную «Правду». Цветы, бегонию, и не лень ей было высаживать их каждую весну. Только в уже зрелом возрасте он понял, что, пожалуй, ему совсем не с кем поговорить. Еще более его удивило и то, что ему, пожалуй, и нечего сказать.

Мальчишки выросли совершенно разными. Они приходили иногда к нему, после школы. Они гордились отцом, а он делал им кораблики. Тогда, из бумаги. Когда они стали постарше – купил им две яхты. Их только надо было собрать, и они передрались из за деталей – а он никогда не покупал им одинаковых вещей, как это всегда делала их мать. Такие разные дети не могли носить одинаковые шорты. Это было Его мнение. Он занимался с ними геометрией. Это получалось у него лучше всего, у него получалось им все объяснять так просто и легко, как будто трехмерные фигуры были так же просты, как травинка, которая растет, если ей дать воду и солнце. У него получалось все, и только иногда оставались маленькие детали, которые он не знал, откуда выпали, но без них не работало, и как инженер все искал и искал правильный маршрут. Находил.

Он каждый день смотрел на мир с восьмого этажа. В его кабинете всегда было шумно – главный инженер всегда знал, как решить любой серьезный вопрос. С несерьезными к нему не пускали – секретарь умела не только прекрасно готовить кофе, но и держать круговую оборону. Мама была бы довольна – думал он. Мама?

Только в уже зрелом возрасте он понял, что, пожалуй, ему совсем не с кем поговорить. Еще более его удивило и то, что ему, пожалуй, и нечего сказать. «Надо только начать говорить. Начнешь – и все получится. Она поплывет, хоть у нее нет мотора, а для того, чтобы она летела по волнам, тебе нужен ветер. Совсем чуть-чуть, ветер. Тебе надо только научиться управлять парусами. Надо научиться ловить ветер...».

Он стоял на краю моста. Тротуар изгибался под ним, будто трамплин. Чуть подпрыгни и сразу небо. На небе не было звезд, которые он так любил. Оно хмурилось, кажется, собирался дождь. Никто не хотел останавливаться. Он прекрасно знал правила, но ему хотелось, чтобы кто то остановился. Он сказал бы – мне прямо. Просто прямо. Дальше нельзя да? Я тогда выйду и пойду пешком. Хорошо, хорошо. Спасибо, сдачи не нужно, да, совсем не нужно. Ничего. Никто не остановился.

Дождь начался внезапно. Хлестнул по лицу теплым молоком. На улице рай. Он пошел пешком. Если бы в его руках были цветы, они бы намокли. К черту цветы. Там, на площади, под дождем, его ждала Она.

[Miloslav]

Рецензия целая.