Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен"

[retros]

Немного прочёл - не нравится. Например:

Сообщение от santehlit

С вечера стоял морозный туманец, и все деревья за ночь густо оделись в белый наряд. Заворожённое, волшебное царство! В первые, утренние, досолнечные ещё часы он держался крепко. Разве что стайка снегирей (красногрудых на белых сахарных ветках) стряхнёт немного инея, и крупные, но очень лёгкие, невесомые почти, кристаллы кружились в воздухе, текли вниз, переливаясь, играя бликами. Но позже, когда светило поднялось выше и стало немножечко, по-декабрьски пригревать, он начал сам по себе осыпаться, и вскоре весь чистый, прозрачный, подзолоченный лучами и подголубленный небесами воздух наполнился мерцающей, как пух лебяжий, неподвластной законам земного тяготения, снежной пылью.

Вот об этом в "Чайке" Чехова рассуждает начинающий писатель:
"Тригорин выработал себе приемы, ему легко... У него на плотине блестит горлышко разбитой бутылки и чернеет тень от мельничного колеса — вот и лунная ночь готова, а у меня и трепещущий свет, и тихое мерцание звезд, и далекие звуки рояля, замирающие в тихом ароматном воздухе... Это мучительно".

[santehlit]

Дело вкуса

[santehlit]

По понтону топот над головой. Боцман в дверях:
- Что у тебя?
- Всё в порядке. Насосная – хочу узнать, давно ли здесь люди были.
Боцман ушёл, а я ещё некоторое время бродил по моторному отделению, пытаясь понять его устройство и назначение оборудования.
Снова топот по понтону. Коля Сосненко с гаечными ключами.
- Что смотришь, собака, давай снимай.
- Что снимать?
- Ну, хотя бы трубки высокого давления.
Сам принялся скручивать форсунки.
- Пойду, оружие сдам, - буркнул я, так как не был горячим поклонником воровства.
Коля принёс форсунки и трубки, и пошёл ещё что-то скручивать, а я добровольно сел за чистку бывшего Никишкиного автомата и соврал старшине:
- Командир приколол.
Посчитал, что враньё меньший грех воровства. Откуда это в людях – тащить всё, что плохо лежит? Они ведь ему и даром не нужны. Нет, конечно, подходят эти запчасти к нашему ходовому. Но ведь обходились без них, так зачем же грех на душу брать? А ещё годок – месяцы до приказа считает. Украл, должно быть, для того, чтобы сноровку не потерять – скоро на гражданку.
На ночь мы отошли – писатель-маринист сказал бы: мористее – подальше от берега на безопасную глубину. Встали на якорь, включили РЛС. Поскольку были не на границе, и от командира не было указаний, Сосненко завалился спать. Значит, мне предстояло бдеть всю ночь. Цилиндрик, глядя на моего старшину, зевнул и предложил:
- Побдишь?
Знал, что с его «Донцом» управляться умею – сам учил. Только в последнее время он ко мне не обращался и не звал подменить. А виной тому был инцидент. Отвечая на моё горячее желание освоить его специальность, Цындраков охотно объяснял все особенности и нюансы локационной техники. И однажды, как бы, между прочим, попросил:
- Толян, я вот тут с тобой вожусь – а не поможешь ли ты мне?
- Конечно, - отвечаю.
- Тогда сходи, помой гальюн.
Я бы пошёл и помыл – человек-то действительно мне не отказывает. Но боцман присутствовал при разговоре. Он поднялся во весь свой богатырский рост перед коротышкой Цындраковым:
- Пока я боцман на катере, каждый будет заниматься уборкой в предписанном ему боевым номером месте. Ясно?
Теслика видно очень задевало, что я не участвую в авральных работах на верхней палубе. Да, действительно по боевому расписанию я занимаюсь уборкой в машинном отделении и ещё в ахтерпике, где рулевые рычаги и блоки, и где кроме меня никто не бывает. Радист наводит чистоту в крошечной своей рубке и большой каюте командира. Шеф на камбузе. Метрист - в рубке и гальюне. На всю огромную палубу остаются два уборщика - боцман и комендор. Но бывают моменты – когда палубу и надстройки следует освежить перед визитом гражданских лиц или больших командиров. Тогда боцман пользовался своим правом - объявлял аврал и выгонял всех на мытьё катера. Сосненко считал это прогибом перед начальством и всеми силами противодействовал - сам не выходил и меня удерживал под любым удобным предлогом. Впрочем, когда его не было, я всегда с удовольствием участвовал в авралах. Ведь предчувствие праздника бывает порой интереснее самого.
Так вот, боцман однажды не позволил Цилиндрику переложить на мои плечи заботу о чистоте в санитарном узле катера, а тот перестал давать уроки по освоению РЛС.

[santehlit]

- Тебе чего надо? – поинтересовался водитель, нюхая мокрые пятна на своей майке.
Пожал плечами, оставаясь на месте:
- Да вроде у меня всё есть.
- Ну, смотри, - он махнул рукой, стянул майку через голову, сел в кабину и уехал.
Окинул взором место побоища и побитых – один под лавкой, другой на клумбе лежат без движений и без звуков. Полный порядок в благословенной Серпиевке.
Подходят Чепель с напарником пообедать.
- Посмотри, Валер, они?
- Те самые. Один управился? Ловко ты их!
- Очень даже убедительно выглядят, - почему-то шепотом подтвердил напарник.
- Идёмте обедать.
Когда вышли сытыми, оба налётчика сидели в палисаднике на клумбе и вполголоса чертыхались – будто в песочек играют невинные серпиевские ребятишки.
- Валер, хошь побазарить?
- Да ну их…, - похоже к Чепелю вернулись страхи.
- Слушай, если сейчас не объяснишь, кто ты такой, больше не жалуйся.
- Они больше не сунутся – здорово ты их!
- Ну-ну….
Ребята потопали на объект, а мне предстояло решить вопрос телепортации в Усть-Катав – ЗИЛ-то ушёл за вечерним бетоном. Однако повезло – через полчаса, сидел в попутном КамАЗе, оставляя позади перелески, холмы и километровые указатели вдоль дороги.
У девчонок-атешниц, красивших крышу на ДК, в отряде были четыре пидростка, приданных им на перевоспитание детской комнатой челябинской милиции. Сначала парнишки жили скромно – слушались наставниц и работали вместе с ними, а потом напились (или укололись?) и подрались с городскими. Трое тут же удрали в Челябинск, а четвёртый нивкакую – я, мол, вас, девчонки, не брошу. Те к нам – его же линчуют. Разруливать проблему отправил Винокуров меня.
Девчонки жили в ДК, в одном из подсобных помещений.
- Этот? – я ткнул пальцем в щуплого пидростка, узкоплечего со впалой грудью и копной пшеничных волос. – С вещичками на выход. И живо!
- А ты что за огурец? - паренёк был не из скромных.
И похоже в отряде не все ещё было решено до конца. Некоторые девчонки на меня окрысились:
- Ты чего к нему пристаёшь?
- Хочу проводить до остановки. Сами ж просили.
Моё сообщение повергло некоторых атешниц в настоящий шок.
- Кто просил? Когда?
Я плюнул мысленно с досады и сел на свободный табурет.
- Так парня ж уроют аборигены.
Девчонки в ответ:
- Где мы живём? На диком Западе? В Чикаго? Пусть только тронут – пойдём в милицию и всех посадим.
Ну, блин, народ! И что теперь делать? Решил остаться – понаблюдать, что будет.
За окном помрачнело – скрылось солнце за тучами, и начал накрапывать дождь. В сквере у ДК появилось человек шесть местных парней, постучались к девчонкам в дверь:
- Эй, красавицы, отдавайте своих буянов, а то всем попадёт!
Оглядел притихших девиц:
- Ну, кто за милицией побежит? Ладно, сидите тихо – пойду, побазарю.
Вышел за дверь, поздоровался с теми, кого знал в лицо.

[santehlit]

Стёпка-бербаза выпросил у Кукина один лотос и преподнес Светке Рожковой. У моей названой сестры появился новый ухажёр. А мы продолжали искать новокачалинских нарушителей на границе и во внутренних водах.

Ваше благородие госпожа Кончина
Для кого сыра земля, а кому – пучина
В холодные объятия постой, не зови
Не везёт мне в службе – повезёт в любви.

Перед нами кусок мяса - целый шмат настоящего филе без единой косточки. Смотрим на него заворожено, смотрим с вожделением, смотрим, как на…. ну, наверное, как на женскую ягодицу. Чёрт! Бесподобное зрелище!
- Надо провертеть на мясорубке и налепить пельменей, - предлагает Терехов.
- Беляши быстрей, да и вкусней, - замечает Оленчук.
- Котлет пожарить, с картофельным пюре, - глотает слюну боцман.
- Насмотрелись? – Гацко решительно забирает со стола мясо. – Будет борщ со свежим мясом, свежей капустой и картошкой.
Всю навигацию питались консервами – супы из них, проклятых, каши из концентратов. Колбасный фарш в банках прозвали тошнотиками. А всё из-за того, что нет на катере холодильника, негде свежие продукты хранить.
В середине октября ударили морозы - по Ханке пошло «сало». Ночью водная поверхность схватывается ледком, утром от ветра и солнца он ломается, шуршит на волнах, искрится лучами. У нас эту колючую массу называют шугой, а здесь – «сало». Конец навигации. Наше звено стоит в базе - первое ещё на границе. Но смены уже не будет – они вернутся, а мы не пойдём. Богданчик на «Аисте» умчался в бригаду, ему и на дембель пора – приказ вышел. После него наши годки стали прозываться дембелями.
Готовимся к зимней спячке в погранотряде, но держим порох сухим - способны в любой момент отдать швартовые и выйти в Ханку, рискуя замёрзнуть в нежданном ледоставе. Поговаривают о консервации на флотских катерах, но выжидают – середина октября это ещё очень рано, это почти месяц до официального закрытия навигации.
Холодно на палубе, в кубрике спасают трубы отопления - котёл на камбузе. За ночь приходится вставать два-три раза – запускать для прогрева ходовой двигатель. В отличие от вспомогательного он охлаждается пресной водой, а уж та – забортной. И вот в один из таких промозглых дней боцман решился на подарок экипажу – привёз из отряда вместе с другими положенными продуктами кусок свежего мяса.
Борщ, так борщ. Как говорит Таракан – какая разница! Главное, что из свежего мяса, вкус которого, признаться, уже подзабыли. В урочный час сели за стол в пассажирке, хлеба нарезали, специи поставили – перец, лук, соль, горчицу. Ждём.
Цилиндрик вызвался:
- Принесу.
Умчался на камбуз. Время шло – ни борща, ни Гацко, ни Цилиндрика. Боцман ложку бросил, и на палубу. Я следом – тоже надоело давиться слюной. Видим – Цилиндрик поставил кастрюлю на спардек, скинул крышку, обжигаясь, ловит пальцами кусочки мяса и в рот пихает.
- Что ж ты, сука, делаешь? – взревел боцман. – Кто после твоих поганых рук будет есть эту бурду?
- Ты что, хохол, орёшь? – застигнутый в воровстве Цилиндрик и глазом не моргнул. – Не знаешь, что на добрых кораблях сначала дембеля едят, а потом прочая всякая шушера?
- Я сейчас тебя, дембеля, за борт выкину, - надвигается боцман всей своей массой.
- Что?! – Цилиндрик попытался ударить Теслика, да ручонки коротковаты.
Боцман сжал в ладонях его шею и завалил воришку на спардек. Цилиндрик сучил ногами, махал руками, тщетно пытаясь отбиться.

[santehlit]

- Эй, ты что творишь, салага! – драку на нашем увидел с соседнего катера рогаль Сивков. Он тоже дембель и помчался Цындракову на выручку.
Пора было вмешаться, ну и понятно, на чьей стороне. На юте между леерными стойками провисала цепочка, облегчая проход с катера на катер. Прежде, чем Сивков добежал до неё, я зацепил крючок за огон леера.
- Проход закрыт! – объявил запыхавшемуся дембелю. – Или посторонним вход воспрещён.
- Ты, сынок, вконец оборзел! - вращал Сивков цыганскими очами. – Подожди - кровью в отряде умоешься.
- Предпочитаю водой, папашка - не согласился я.
Слух о моём строптивом характере уже прошёлся по группе. Если в нашем звене было только три дембеля, и они погоды не делали, то в первом – целых семь штук. И там они задавали тон. Держали в страхе свою молодёжь и обещали в отряде поприжать нашу. Особенно меня – молодого да, видать, раннего. Об этом мне с удовольствием вещал Лёха Шлыков при нечастых встречах.
Сивков не решился на штурм. Правда, решись он, не стал бы препятствовать. Ввязался в драку, если б он напал на меня, или боцмана. Но биться со мной Сивков не стал. А за спиной на спардеке всё решилось не в пользу представителя команды дембелей. Цындраков хрипел:
- Пусти, боцман, пусти.
И это звучало, как просьба о помиловании – никаких угроз. Теслик ещё поартачился, изгоняя из души злобу, и швырнул Цилиндрика на палубу.
- Жри, сука, сам.
Он потянулся за кастрюлей, а Цындраков ударился в бега, справедливо полагая, что борщ придётся слизывать с самого себя.
- Э-э, кончай, - подскочил я. - Мужики-то ничего не знают – съедят за милую душу.
- А ты будешь это жрать?
- Я не буду – я видел, а остальные нет.
Спустился в пассажирку с кастрюлей борща под приветственные крики поредевшего экипажа, водрузил на стол. Но следом заглянул боцман и не дал мне подло, но сытно накормить ребят - всё рассказал.
- Так! – Сосненко бросил ложку и покинул пассажирку.
- Есть люди, есть сволочи, - прокомментировал ситуацию Оленчук и ушёл голодать вслед за Николаем.
Мишка Терехов, в одиночестве оставшись за столом, поёрзал задом по баночке, заглянул в кастрюлю, взял ложку и стал вылавливать кусочки мяса.
Голодными мы, конечно, не остались: к вечернему чаю, шеф приготовил второй ужин, правда, из проклятой тушёнки. Угнетало другое – экипаж раскололся. Цилиндрик, прихватив подушку и одеяло, перебрался на ПСКа-68. Боцман поднял руку на дембеля, я огрызнулся другому - это было чревато.
После чая, без «добра» спустился в кубрик Сивков, сел к Сосненко на рундук:
- Коля, выйдем, разговор есть.
- Не в чем, носки постирал.
Это был ответ. Понятно - Сивков звал моего старшину на совет дембелей, и по какому вопросу ясно, как и ясен ответ Николая - не вижу ничего дурного в том, что вору дали по рукам, надо было – по зубам.
Сивков ушёл один, а мы принялись обсуждать варианты притеснений, которые нал нами могут учинить дембеля в отряде. Обсуждали, ничуть не стесняясь присутствия дембеля Сосненко.
- Ты, Толян, вот что, на палубу в ночную пору один не выходи, - сказал Теслик.
- Так меня же вахта будит двигатель прогревать.
- Я скажу, чтоб меня будили, - вмешался Сосненко.

[santehlit]

«Давать» было не просто. Высокие волны забегали за оголовок и играли катерами, как игрушками в корыте. Когда наш борт летел вверх – соседний обязательно вниз. Да ещё оторванный брус болтался на одном болте, угрожая укокошить кого-нибудь. Но не мог же я сказать: «Боцман, боюсь». Перебрался через леера, встал на привальный брус, уловил момент и прыгнул на флотский катер. Слава Богу, не сорвался. Спустился в машинное. Что тут у вас? Нацмен в матросской робе ковырялся в распределительном щитке. Что у тебя? Почему не запускается? Ага, моя твою не понимает? А я, прости брат, по-таджикски не разумею. Наберут же, Тюлькин флот на Табачную фабрику!
Моторист, закончив возню у РЩ, скакнул к пульту. Ну, давай, родной! Паренёк, как учит инструкция, накачал давление масляным насосом, повернул флажок стартера. Полыхнула дуга - выбило предохранитель на РЩ. Так, ясно – где-то коротит у вас электрооборудование.
Топ-топ-топ – чьи-то гады по полувертикальному трапу из тамбура. Потом истошный рёв боцмана:
- За-пус-кай!
Вот он сам.
Бац! Бац! - матросу в зубы.
– Запускай, сука, убью!
Топ-топ-топ – нет боцмана.
Ничего, брат, утрись, терпи. Будем запускать – запускать-то надо. Открыл ящик стола с инструментом. Выкинул сгоревший предохранитель, воткнул в клеммы две отвёртки, свёл их вместе.
- Иди, - говорю, - сюда. Держи и ничего не бойся. Дуга будет, но тебя не убъёт. Ток большой, а напряжение 24 вольта. Всего каких-то 24 вольта. Ты понял? Ни черта ты, чурка, не понял. Держи.
Я встал за пульт, прокачал масляный насос, повернул флажок стартера. В щите полыхнуло так, что тихоокеанец оказался под инструментальным столом с огарками отвёрток. Остатки одной - в клеммовом разъёме. Да мать твою! Чего ты боишься – скорее сам убьёшься, чем тебя током….
По трапу – топ-топ-топ. Истошный крик:
- За-пус-кай!
Сейчас спустится боцман и даст мне два раза по зубам. Понравилось? Ну, уж дудки – бить мотылей, чекистов….
Я сделал два шага навстречу, и как только рожа, чьи ботинки уже готовы были ступить на пайолы, показалась из-под подволока спардека, врезал по ней от всей души - в соответствии с напряжённостью момента.
Это не боцман. Это был комендор, и, кажется, дембель. Он съехал по трапу, бренча на балясинах всеми своими выпуклостями – пятками, ягодицами, спиной, головой. Бесконечно удивлёнными были его глаза.
- Убери копыта, - пнул лежащего на пайолах незваного гостя и позвал моториста. – Иди сюда, дорогой.
Флотский комендор поднялся по трапу на четвереньках. Сын Памира встал за пульт. Я замкнул пассатижами клеммы на РЩ:
- За-пус-кай!
Две дуги полыхнули в машинном отделении, но стартер пришёл в движение. Только на миг он дёрнулся и отключился. Но этого мгновения хватило, чтобы его зубчатка вошла в зацепление с венцом маховика, и тот дёрнулся, возбудив к жизни весь дизель. Он завёлся. Завёлся! С пол-оборота, не смотря на чертовский холод.
Звонит телеграф – боцман требует нагрузки ходовому. Эй-эй-эй, что за дела? Управляйся, брат-таджик, мне на свой корвет пора. Выскочил на спардек. Мама родная! Камень-Рыболовская бухта вся в лучах прожекторов. Катера уже вышли за оголовок. Возле него теперь куда опаснее, чем на просторе. Родной ПСКа-69 показал корму. Не успел! Ну, не успел – значит, опоздал. Значит, придёт ещё время свиданий. Для начала надо выяснить обстановку. Лезу на мостик к боцману. Тот повеселел – катер стал управляем, опасные валуны оголовка остались позади.
- Спасибо! – хлопает меня по плечу и кричит в ухо.

[santehlit]

За что спасибо – за то, что челюсть свернул комендору, а не ему? Впрочем, он может и не знать о моём новом святотатстве. У Тюлькина флота с годовщиной попроще.
- Как бы мне домой-то, а?
- Да ты что? Кто будет швартоваться при такой волне? Гостюй, брат чекист.
- А куда мы сейчас?
- Отойдём подальше да якорь бросим. Вон там и там уже стояночные огни зажгли.
Боцман сделал, как сказал, - отвёл АК на пару кабельтовых от берега и бросил якорь. Волны, как горы, шли одна за другой. Катер бросало из стороны в сторону, сверху вниз, но якорь держал. Да так крепко, что каждый раз, когда цепь натягивалась, происходил рывок – будто кто-то огромный и злой дёргал нас за цепочку, как непослушную шавку. На ногах устоять было трудно от таких рывков.
С палубы все пропали. Я не думал, что в кубрике мне будут очень рады – особенно обиженный комендор. Спустился в машинное отделение, скоротать остаток ночи. Благо здесь никого не было, а было тепло от работающего на холостых оборотах двигателя.
Рассвет побелил стёкла иллюминаторов. Поднялся на палубу – ни души. За бортом по-прежнему крутые волны, и катера, как колоши, меж них бултыхаются. Но ветра вроде нет, а это значит, что скоро и Ханка успокоится. Мелка она слишком и широка – вот беда. Налетит шквал, пронесётся, а вода сутки, а то и двое успокоиться не может. Да, ладно, не привыкать.
Обошёл по периметру флотский АК. Каюта под замком. В ходовой рубке боцман бдит, уронив голову на стол.
- Чай будем пить? – спрашиваю.
Он поднял мутный взор, пошевелил пальцами – ничего не понять.
- Ты нализался что ль?
Спускаюсь вниз. На камбузе пусто, плита холодная. Кубрик. Толкнул дверь. Мама родная! Ну и вонизм. На рундуках, в гамаках лежат моряки. Обрыгали всё, что могли, и друг друга тоже. Я зажимаю нос:
- Есть кто живой?
На ближайшем рундуке шевеление. Включаю свет. Вчерашний комендор – лицо, как у призрака. Прости, брат, я как-то нечаянно тебя вчера. Но ему не до извинений моих: весь вид его и взгляд молят – добей, больше не могу. Э, как вас, моряки, укачало – столько лишней пищи разом обнаружилось. А мне б нежеваный кусочек хлебца с маслом.
В пассажирке на баночках умирали два моряка, но и они успели очистить на пайолы желудки. Спускаться туда не хотелось. Вернулся к боцману. Тот, бедняга, видимо не ужинал: желудок выворачивался, но ничем, кроме длинной слюны, свисавшей теперь со стола, порадовать белый свет не смог. Вот непруха! Помирай, Анатолий Агарков, голодной смертью.
Вернулся в машинное отделение. Разобрал пакетник, нашёл причину короткого замыкания. Повертел в руках оплавленную контргайку - вот из-за этой финдюлины теперь голодаю. Размахнулся и забросил под пайолы. У себя б такого не позволил – а тут, как месть за гостеприимство. Заглушил двигатель. Снова запустил – работает, как часы. Ай да я молодец! Лёг на аккумуляторную коробку и загрустил.
Шторм, внезапно налетевший в полночь, к рассвету потерял силу, но всё ещё держал катера на якорях: волны не обещали спокойной стоянки у стенки. Из Ханкайских просторов явился новый персонаж – Артиллерийский катер. Помнится, в начале лета в паре с другим ушли они в Хабаровск на капремонт. Вот вернулся один, к самому концу навигации. Да в такой шторм! А где ж второй? Плохо без связи болтаться на якоре.
Через пару часиков вновь объект на горизонте. Это наш – ПСКа-67 возвращался с границы. Что, приспичило, мичман Тихомиров? Потрепала вас нынче Ханка на правом фланге?

[santehlit]

Был такой случай. На заводе, где работал отец, собрали бригаду бывших механизаторов в помощь селянам. Убирали кукурузу на силос. На грузовиках, отвозивших зелёную массу, мне куда интересней было кататься, чем с отцом на комбайне. Водители и рассказали, как из последнего клочка кукурузного поля выскакивают зайцы. Им ума не хватает сбежать сразу, вот, и тянут до последнего, и натыкаются на ружейный выстрел в упор, или жатку комбайна, окрашивая алой кровью зелень сочных кормов. Зайчиков мне было жалко. Когда переехали на новое поле, пошёл уговаривать ушастых дуралеев смыться сразу, не ждать, пока выкосят всё поле. Бродил, бродил по кукурузе – зайцев не нашёл, на ёжика наткнулся. Тот в колючий комок свернулся, в руки не даётся. Говорил ему, убеждал, что плохо будет – уморился. Прилёг отдохнуть и уснул. Время обеда пришло. Повариха постучала стальной колотушкой по подвешенной железяке, и потёк народ на табор. Отец остановил комбайн, заглушил двигатель. Спрыгнул вниз и увидел меня у самой жатки. Поднял на руки, принёс на табор, уложил на телогрейку, другой прикрыл. И весь обед проплакал. Не вкусны стали борщ и гуляш с макаронами.
Я потом пытал: ты чего так расстроился – ведь ничего же не случилось? А случись – я бы не почувствовал. Лёгкая смерть – мечта поэта.
- Дурак ты, - сердился отец.
А я не видел причин негодования. Не случилось, значит повезло. Может, я - везунчик, и не скоро мне дорога на тот свет. Таким был в восемь лет. Что ж теперь со мной случилось? С какого шоколада трусом стал? Иль вечно, думал, будут солнечные блики на лёгкой волне? Не будет зим, не будет холодов. Погоди-ка, вот дембеля в отряде собьют с меня остатки спеси.
Но довольно лирики, вернёмся к прозе жизни.

Ваше благородие, госпожа Тельняшка
Душу согревала ты, когда ей было тяжко
Смертью полосатой звали нас враги
Не везёт мне в службе - повезёт в любви

Полосатой бедой прозвали нас офицеры 69-го погранотряда. Признаться, было за что. Противостояние это началось до моего появления на Ханке. Но не будем копаться во вчерашнем окаменевшем дерьме, как говаривал известный поэт, а вот несколько примеров, коим очевидцем сам был.
С катеров мы переехали в казарму – правое крыло первого этажа четырёхэтажного здания. В одном с нами помещении квартировались комендантский взвод и военный оркестр. Коменданты – через день на ремень – вечно невыспавшиеся, донельзя усталые ребята, настолько зачумленные, что трудно было отличить «деда» от «черпака».
Музыканты – совершенно иная статья. Солдатская интеллигенция. Но за всей мишурой - сиянием медных труб и барабанным боем – скрывалась самая чудовищная в отряде дедовщина. Хотя об этом ещё будет время рассказать.
Возвращаясь с ужина в казарму, мы первым делом ставили теннисный стол – начиналось личное время. Играли в порядке очереди – никаких дембельских или старшинских привилегий. Вдруг заходит в роту незнакомый капитан, не снимая шинели, требует себе ракетку. Дали. Толик Мишарин, боцман 66-го и старшина группы, выиграл предыдущую партию – ему и воспитывать гостя. Обыграл главный старшина капитана.
Тот:
- Давай ещё!
Я уже говорил, у нас привилегий не принято: проиграл - вылазь, посмотри, как другие играют.
Рука болит, - кладёт на стол ракетку боцман.
- У кого не болит? – вертит головой капитан.
У всех разболелись. Потянулись моряки от стола – кто в курилку, кто в ленкомнату к телеку. Бросил капитан ракетку и дверью хлопнул. Это был Тимошенко – новый начальник особого отдела отряда, Антошкин, между прочим, начальник. Не знали мы этого. Не знал он нашего гонора и обычаев, но любил теннис и играл неплохо. Когда после приходил в мундире, то пускали его без очереди - человек на службе. Он бился до первого проигрыша и уходил. Частенько вечерами Тимошенко приходил в спортивном костюме, и тогда сиживал на стуле в очереди, проигравший.

[santehlit]

Другой случай. И опять с новичком. То был вновь назначенный начальник строевой подготовки отряда капитан Адлер. Выходит этот зверь о двух ногах из штаба, а тут мы в спортзал шлёпаем. Заниматься спортом идём строем, но форма у большинства не строевая. Кто в кедах, кто в трико. Выпятил Адлер брюхо вместо груди, руки за спину заложил. Очень весело капитану – как это моряки в тапочках ему сейчас честь строем отдадут? Но никто и команды не подал. Мы прошли, Мишарин козырнул. Начальник строевой аж задохнулся от возмущения:
- Сержант, к мине!
Толику бы и внимания не обращать – какой он сержант? Но главный старшина приставил ногу и обернулся:
- Что тебе, гауптман?
Не в бровь, а в глаз. Адлер опрометью кинулся в штаб, звонить в караулку, чтоб забрали моряка-наглеца и на губу упекли. Немножко с оперативностью не вышло - пришли арестовывать старшину группы в наше личное время. Сам начальник губы Боря Кремнёв с конвоем.
- Извини, Толик, приказано тебе ласты завернуть. Как говорится, пройдёмте.
Тимошенко случился в роте:
- Иди сюда, старший сержант. Кто приказал? Скажи капитану Адлеру, что начальник особого отдела Тимошенко отменил его приказ. Всё ясно? Кру-гом…!
Адлер не унялся и решил отомстить по-другому. Раз в неделю общеотрядный развод на занятия принимал сам его командир полковник Коннов, а в остальные дни – начальник строевой. Только в остальные дни на развод ходили учебные заставы, и нас какой-то раздумбай приколол. Вот тут Адлер и тешил свою прусацкую душонку. Торжественным маршем мимо него с трибуной по десять-пятнадцать раз проходили. В конце плаца стоял какой-то прапоришка и по знаку гауптмана разворачивал колонны. Попытался нас развернуть, а мичман Герасименко, возглавлявший моряков:
- Брысь, салага!
Потом был скандал и разборки. На развод с командиром полка пришёл Кручинин. Мы прошлись – земля гудела. Да ещё под «Варяга». Коннов ладно, что не прослезился. А соседи по казарме утверждали, что это ботинки нам помогают, а им сапоги мешают красиво ходить. Нет, братцы, дело не в обуви. Нас строевому делу учили настоящие специалисты, а вас - горлопаны.
Третьему инциденту я был виной. Объявили первенство отряда по самбо. Мишарин мне:
- Слышь, молодой, говорят, больно ты шустрый - пойдёшь и всех победишь.
- Легко, товарищ главный старшина.
Оптимизм мой от безысходности. Умеешь, не умеешь – второстепенно, приказали – иди и борись. Впрочем, признаюсь, с самбо знаком не по телеку. В девятом классе наш новый физик Петр Трофимович организовал при школе секцию самбо. А потом в институте продолжил совершенствование борьбы без применения оружия. Теперь пригодилось.
В назначенный день иду в спортзал, и вся группа следом – за меня болеть. Прохожу взвешивание, жеребьёвку. Из первого круга вышел без поединка: нечётным был в списке - партнёра не досталось. Во втором мой противник – начальник физической подготовки отряда мастер спорта лейтенант Воробьёв. Мама родная! Целый мастер! Одно утешает – я его здоровше на два килограмма.
Натягивая кимоно на тельник, выхожу на ковёр. Воробей, как увидел полосатую майку, кровью глаза налил, копытами искры высекает, свистка дождаться не может. Потом как кинется на меня – только борцовками взбрыкнул.