Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен"

[santehlit]

- Ну, хорошо. Вы садитесь. Сейчас поработаем немного, а минут за десять до звонка Толя нам расскажет свою историю.
Десяти минут мне не хватило. Я рассказывал и в конце второго урока и в конце третьего….
После уроков Валентина Михайловна позвала меня в библиотеку.
- Читать умеешь?
- Да.
Подаёт мне «Робинзона Крузо».
- Зачем фашисты? Рассказывай об этом человеке.
Я дома быстро прочитал все приключения парня из Йорка. Но тема лишь платформою была для собственных фантазий. Что я там насочинял! Класс слушал, затаив дыхание. Погони, драки, перестрелки, груды золотого песка….
- Ну, вот что, делу время, а потехе час, - Валентина Михайловна установила контроль над процессом. – Сначала выполняем все задания, а потом слушаем, сколько времени останется.
И мне:
- Чтоб никаких рассказов вне класса – иначе больше книг не дам.
И выдавала – о путешествиях Гулливера, «Руслан и Людмила» Пушкина, «Волшебник Изумрудного города». Вот так с Валентиной Михайловной на пару двигали учебный процесс.
Учился я неважно – с тройки на четвёрку перебивался, но в двоечниках не ходил.

2

Вопрос о второгодстве поставила наша новая учительница Екатерина Степановна – Катька Невеликая. Под её железную руку мы попали во втором классе – Валентина Михайловна вернулась в библиотеку. Основным предметом, с помощью которого в классе поддерживалась дисциплина и успеваемость, была стальная метровая линейка. Она гулко хлопала плашмя по нашим плечам, выбивая пыль, и больно секла, впиваясь ребром. Она не покидала рук Екатерины во время урока, и секирой палача стояла в углу на переменах. Нам бы выкрасть её да сдать в металлолом. Но, то ли ума не хватало, то ли запуганы были насмерть.
Когда она меня треснула однажды, даже заикаться начал. Выучу дома урок, а к доске выйду, гляну на стальную линейку, змеёй извивающуюся в руках преподавателя, и всё – язык к гортани прилипает.
- Не учил? – сдвигает брови «императрица».
А у меня плечи к ушам тянутся и слёзы по щекам.
- Садись, тупица, «два».
Этих двоек я нахватал….
Екатерина Степановна вызывает в школу маму, пальцем в меня тычет:
- Первый кандидат на второй год.
- Что ж ему не хватает? – мама горько сетует. – Старшая сестра ударница.
- Тупой потому что.
Дома пересказала разговор с учителем отцу. Тот:
- Не верю. Ни одному слову не верю.
- Ну, так сходи и разберись.
- Нет, в такие дела я не суюсь.
И мне:
- Тебе жить, сынок, ты и учись.
Я напрягался, письменные работы все делал, но отвечать у доски до смерти боялся.
Школа стала полигоном нашего соперничества с сестрой. Люся успевала по всем предметам, её хвалили учителя, а я у Катьки Невеликой балбес балбесом был – с двойки на тройку перебивался и с трудом переходил в следующий класс.

[santehlit]

«Рахитик!» - кривила губы сестра, суммируя мои умственные способности с физическими данными. Мама рукой махнула – непутёвый. Отец терпеливо ждал, когда же во мне взыграет агарковский характер, и покажу я свои истинные способности.
И вот однажды мой интеллект проснулся. Тому, наверное, дружба с сестрой и братом Шиляевыми способствовала. Я не только стал получать хорошие оценки, но обнаружил вдруг удовольствие в самом процессе познания. Учебники обычно покупали в августе, а к началу учебного года в них не оставалось ни одной незнакомой для меня страницы. И в моих, и Люсиных.
- Ты что, паршивец, делаешь! - возмущалась сестра, обнаружив подвёрнутый уголок страницы (так я отмечал рубеж прочитанного) в своём новеньком учебнике.
На планшете успеваемости в четвёртом классе я пересел с черепахи на паровоз. Радуясь успеху, шёл спиной к Бугру и напевал:
- Наш паровоз вперёд лети, в коммуне остановка….
Останавливает «императрица»:
- Куда, Агарков?
- На почту, письмо брату отослать (Саня Саблин служил в армии, и мы переписывались).
- Давай сюда и возвращайся – я сама в ящик опущу.
На следующий день…. Была зловещей её ухмылка. Стальная линейка кусачей щукой извивалась в жилистой руке.
- Ты думаешь, я такое письмо отправлю в Советскую армию? Как ты меня там называл? «Учихалкой»?! Бью я вас?! Ты ещё не знаешь, как это будет, если я начну вас бить.
Линейка со свистом рассекла воздух и вспорола обложку «Родной речи».
- Сядь и не вздумай меня провоцировать – сегодня я не в духе.
А я подумал, садясь, вот бы отцу рассказать, кто учебник порвал – он бы тебя так спровоцировал! Екатерина наша Невеликая (росточком не вышла) гордилась своим фронтовым прошлым, но и мой отец не за пряниками на танке ездил. Только не принято у нас родителям жаловаться – смертный грех.
Жаловался Вовке Грицай – соседу, другу, старшекласснику (на целый класс впереди!). Тот ухмылялся:
- Это что, ты бы с Копчёным повстречался – сразу бы в штаны наложил.
Копчёным звали их директора.
Вовка учился в восьмилетней школе номер три – двухэтажной, деревянной, через дорогу от нашей белокаменной, сорок четвёртой. Люся тоже там училась, а мама работала техничкой. Вечерами после занятий я прибегал ей помогать – переворачивал парты, подметал. Но Копчёного здесь не встречал.
Вовка рассказывал:
- Он как за волосы схватит, тащит по коридору и орёт: «Я тебя, паршивца, из школы выкину». И выкидывал с крыльца. А после ничего, не выгонял, даже и не вспоминал – главное под горячую руку не попасться.
- А вы бы налысо постриглись, - подсказал.
- Да ему-то по фигу – он и за ухо может схватить. Так вырванные волосы отрастут, а ухо - хрен.
- Ещё моду взял, - Вовка рассказывал, - станет в дверях на большой перемене и ловит тех, кто из туалета в школу бежит – пальцы нюхает.
- Зачем?
- Так мы ж курим – пахнут табаком. Он за ухо и мордой об косяк. Лучше, говорит, я тебя паршивца сам убью, чем ты от рака будешь загибаться. Так мы потом придумали – возьмём ладошку гавном натрём. Он нюхает и морщится:
- Вы что, паршивцы, жопу пальцем вытираете?
Умер Копчёный на боевом посту – в директорском кресле, от инфаркта. В день похорон в обеих школах занятия отменили – учащихся и учителей отправили в похоронную процессию. Не знаю почему, но гроб с телом подавали из квартиры через оконный проем. В траурной колонне все перемешались, и я под шумок удрал.

[santehlit]

В третьей школе не было централизованного отопления – в каждом кабинете стоял барабан (печь круглая такая). Помогая маме убираться, золу выгребал и думал, как тут можно заниматься – огонь, потрескивая, отвлекает. Учитель выйдет – можно класс поджечь. Вот мы…. У нас батареи, так мы додумались в розетку проволочку сунуть (на руку варежку надев), и всё – короткое случалось замыкание, вся школа в темноте.
Шесть ночей восьмилетку сторож охранял, а с субботы на воскресенье его технички подменяли. Когда дежурство маме выпадало, мы с ней там ночевали. Вдвоём не страшно, закроемся в учительской – и гори вся школа синим пламенем. И воскресным днём надо было дежурить – школа-то пуста. Наши мамы (тетя Стюра Грицай тоже работала техничкой) посылали нас с Вовкой – вдвоём не скучно. Зато как страшно! Школа старая, насквозь гнилая – то наверху кто-то шумнёт, то под лестницей что-то скрипнет, то стон пойдёт неведомо откуда. Мы с Вовкой, чтобы скуку унять, стали про Копчёного страшилки сочинять. Как дух его гоняется за учениками – я вам покурю! я вам двойки получу! я вам…! Запугаем друг друга и на улицу бежать - мёрзнем, а назад боимся. Клянёмся больше не сочинять, а через неделю такая же история.
Но пойдём дальше, в пятый класс.

3

В пятом классе молоденькая биологичка, наша классная руководительница, объявила, что, окончив начальную школу, мы повзрослели – теперь у нас иные обязанности и права. Мы теперь можем садиться за парту, кто с кем хочет. Были дарованы и другие вольности. Например, право на собственное мнение.
Вот это и сгубило нашего первого классного (в смысле коллективного) руководителя – она просто не знала, с кем имеет дело. Она ничего не знала о нашем прошлом. Ей бы пообщаться с Катькой Невеликой, может быть, что-нибудь и уяснила, но, увы, общеизвестно - учителя-предметники свысока относятся к преподавателям начальной школы.
Она раскупорила сосуд, и джин неповиновения вырвался на волю. Вся накопившаяся ненависть к палачу-учителю выплеснулась на неё. Сказать, что мы не слушались, дерзили – значит, ничего не сказать. Мы с ней дрались. Нет, поймите меня правильно – я не дрался: не то воспитание. Однако не могу с себя снять ответственности за все те безобразия, что творил наш классный коллектив в борьбе со своим руководителем.
Она закрывала нас в кабинете после уроков – способ наказания. А мы её – только зазевается или с девчонками отвлечется, ключ с доски из учительской оказывался в замочной скважине. Щёлк – и «пишите письма мелким почерком». Она прыгнула в окно, чтобы добыть свободу и платье порвала. Такие страсти!
Сыпали пепел и «бычки», а то и засохший кал в карманы её пальто. Юрка Синицын, тот вообще изрезал его бритвочкой, после того, как отец выпорол его публично. Старший Синицын появился в классе по её требованию – девчонок с запиской послала целую гурьбу, чтобы Юрка не отнял дорогой.
Или это было с химичкой? Уже не помню - их, руководителей, в пятом классе штук пять перебывало. Не прижились. А мы шли дальше.
«Бандитским классом» называли 5 «Б».
На шестой год первого сентября у нас объявилась новая классная дама – Октябрина Сергеевна. Была она миниатюрной, очень красивой нацменкой. Все женские стати были при ней и сразу взволновали сильную половину коллектива. Круглое скуластое личико, ямочки на щёчках, яркие пухленькие губки маленького рта. И глаза…. Огромные, чёрные, с бесятами во взгляде.

[santehlit]

Она преподавала английский, и я возблагодарил Бога, что не послушался сестры. Люся учила язык Шекспира и очень по предмету успевала – заявила, когда стал передо мною выбор:
- Англичанин в семье есть, немец нужен – кто знает, с кем придётся воевать.
Узнав о моём выборе, дёрнула плечом:
- Не надейся – помогать не буду!
А и не пришлось! Успевал я по «иностранному» на твёрдую «пятёрку». Не было, правда, Люсиного произношения, но были другие задатки – честолюбие, отличная память и дар сочинительства. Последнее к тому, что никто не мог грамотно переводить английские тексты. По словарю всё вроде бы правильно, а когда составляешь фразы из слов, такая белиберда получается – смех да и только. Даже у Вали Зубовой, которой и Октябрина, и все последующие англичанки пророчили преподавательское будущее на ниве иняза. А у меня с этим нормально. Все переводимые тексты, как правило, были мне знакомы – Уэльс «Человек невидимка», Капка Джером «Трое в лодке, не считая собаки». Чеши с готового перевода и в ус не дуй. Если попадался незнакомый – мне только смысл уловить, дальше и текст не нужен: тараторил так, что автор оригинала мог позавидовать.
Октябрина на мои вольные переводы хмыкала, качала головой и ставила «отлично». С этим у меня всё было в порядке. Вот чего не было промеж нас (и о чём жалел) – это дружбы сердечной. Нет, мы не были врагами – даже не ссорились. Я обожал её. А она….
Она однажды заявила:
- Все ученики – нормальные ребята: они могут напроказничать, и их следует за это наказать. Ты, Агарков, родился негодником (ради Бога, не путайте с негодяем – если б не цитировал, подобрал другое слово), тебе всегда надо тужиться, чтобы доказать, что ты можешь стать нормальным человеком. Марш в угол. Отныне это будет твоим постоянным местом обучения. Права сесть за парту надо будет добиваться.
Ребята захихикали, а я обиделся. Правда, ненадолго - не мог дуться на объект обожания. Да и в чём-то она была права - хотел понравиться, из кожи вон лез, а получалось нарушение дисциплины.
Так и повелось. Звонок прозвенит – стоим у парт, учителя приветствуем.
Она:
- Здравствуйте, садитесь.
Все садятся, а я в угол. Опрос Октябрина начинает с двоечников. Они – пык, мык. Поднимает им в помощь учеников посильней, пока до Вали Зубовой не дойдёт. Ну, уж, если она запнётся, Октябрина с очаровательной улыбкой ко мне:
- Агарков.
Выслушав ответ:
- Садись, всё правильно – только не заставляй отправлять тебя обратно в угол.
Вот такая, братцы, любовь меня настигла в шестом классе.
Наверное, на первой же неделе нового учебного года Октябрина предложила:
- А не пойти ли нам, ребята, в лес? В выходной. Проводим лето, на осень полюбуемся и стиснем зубы на долгую зиму.
Шли полем, Октябрина хоровое пение затеяла с девчонками. А в лесу развеселилась – рубиновым осиновым листьям восторгалась, как ребёнок. Кто-то гнездо ремеза сорвал, ну, знаете, такое – варежкой. Она чуть не расплакалась. Хвала аллаху, пустое оказалось.
В тополиной роще вдруг потемнело небо, как перед грозой. Мы головы задрали – ба! – листопад. И ветра нет, а листья сыплют, кружатся и не спеша пикируют нам под ноги, на плечи и на волосы. Слышал я о таком явлении – тополь сбрасывает листву – а вот увидеть удалось впервые. Знаете, завораживает, заставляет верить в волшебство и чудо. Все разом, будто по команде, без всякого воздействия извне листья падают. Видали?
Ну, какие Ваши годы….

[santehlit]

Октябрина дошкольницей бегает, прыгает, листья руками ловит, губами, лицо подставляет, чтобы они нежным своим касанием посвятили её, дочь калмыцких или байкальских степей, а может чукотской тундры… посвятили в уральские девы. И такая она красивая была в эти минуты - полупрозрачная, как янтарь или горный хрусталь! Душа её светилась. Эту душу я обожал и старался не думать о теле, которое влекло, завораживало, беспокоило, будило непонятные ещё желания.
Чудесный день!
Но он ещё не кончился, и тут как тут фактор человеческий. Это были три полупьяных мужика. Откуда и куда они брели неизвестно. Но набрели на нас и остановились, разглядывая. Один был старый, тощий и худой. Второй много моложе, лицом круглее, на татарина похожий. Третьего я не разглядел, но он был и увеличивал силу наших врагов. А то, что они враги, стало ясно по возгласу татарина:
- О-пана! А эту вот кызымочку я щас оттопчу.
Мы все растерялись, испугались и попятились. Минута критической была. Если сейчас дура какая тощеногая завизжит и бросится в бега – паники не избежать. Побегут все, спасаясь, и Октябрина может стать добычей пьяных негодяев.
В дошкольном ещё детстве голубом отец учил меня, как побеждать врагов не кулаками, а силой слова. Наука его пошла впрок. Вот такой случай был. Возвращались мы с ним из леса, а заднее колесо мотоцикла возьми и проколись где-то на противоположной от дома окраине Увелки. Спустило, вобщем. Отец, посетовав, что заклеить нечем, предложил:
- Я потихоньку доберусь, а ты ступай пешком, в центре на автобус сядешь и доедешь.
Дал мне пятнадцать копеек на мороженое и билет. Он уехал, я иду. Навстречу парень с маленькой девчушкой - с сестрой, наверное. Девочка ухоженная, улыбчивая, как куколка – всегда мечтал о такой сестрёнке. Засмотрелся на неё, а парень мне дорогу заступил:
- Мелочь есть? Попрыгай.
- Чего? – не понял я.
- Карманы, говорю, вывёртывай.
Уж как мне тут обидно стало: такая девочка, а брат – бандит. Вспомнил уроки отца – главное, чтоб руки не тряслись, и голос не дрожал – сжал кулаки, смотрю ему в глаза и заявляю:
- У меня есть пятнадцать копеек. Я их сейчас тебе отдам и пойду следом, посмотрю, где вы живёте. А потом приедет мой отец, начальник милиции, заберёт тебя и так накажет, что ты сам в тюрьму проситься будешь.
Пока он, округлив глаза, переваривал мою байду, я обратился к его сестре:
- Девочка, где вы живёте?
- Вон там, - она ткнула пальчиком в шеренгу строений.
- Заткнись! – дёрнул её за косичку брат, потом подхватил на руки и мне. – Вали отсюда.
Пошёл он, а я смотрел им вслед. Девчушка высунулась из-за его плеча и показала мне язык. Такие дела.
Сейчас нас (нет, Октябрину, конечно) могли спасти только мои смекалка и мужество. И я шагнул вперёд.
- У меня фотографическая память, - заявляю, твёрдо глядя тощему в глаза.
- Ты это к чему, молокосос?
- Может, я и молоком питаюсь, а вы-то точно сядете на тюремную баланду. Я ваши личности запомнил, опишу в милиции – они вас поймают, и часа не пройдёт.
Видимо, было уже за ними что-то, из-за чего им с органами правопорядка встречаться не хотелось. Тощий тревожно зыркнул на друзей, а круглолицый отделил от кулака два пальца:
- Я те щас моргалки повыкалываю.
Он шагнул ко мне. Напряжение момента достигло пика. Мне ещё можно было сорваться, и вряд ли он догнал меня. Но я стоял и смотрел на него, приближающего - больше ничего придумать не мог, и все слова забыл.

[santehlit]

Тощий заступил ему дорогу.
- Ладно, пошли.
Круглолицый отодвинул его:
- Отойди.
Третий, лица которого я так и не разглядел, быстро подошёл к ним и пнул круглолицего в пах. Тот хрюкнул и зажался. Приятели подхватили его подмышки и потащили спиной вперёд. Они уже прилично удалились, но тут круглолицый пришёл в себя и вырвался. Он вновь направился ко мне.
- Сяду, но тебя, паскуда, замочу, - грозился он. – Таких активистов с детства ненавижу.
В избытке чувств схватил сухую палку и треснул ей по дереву - обломок чуть не прилетел в меня.
Один не трое - друзья татарина уже скрылись из виду. Я взял валежину и стукнул ею по стволу - обломок прилетел ему в лицо.
- Ой, пля!
Тут наших пацанов будто вихрем с места сорвало – все за валежник и ну обстреливать кругломордого насильника. Девчонки и те в стрельбу включились. Октябрина звонко смеялась, когда наш противник, убегая, запнулся за пень и упал, зарывшись носом в опавшую листву.
На обратном пути девчонки пели о звезде, что до рассвета светит в окно. Её рука покоилась на моих плечах, а упругая грудь касалась предплечья.
Октябрина любила читать, а ещё больше рассказывать прочитанное.
Мы переводили маленький отрывок из «Шерлока Холмса». Октябрина:
- А знаете, что было дальше? Ну, хорошо, я расскажу, только сначала закончим тему урока.
Она была прекрасным рассказчиком, а приключениям знаменитого сыщика с Бейкер-стрит 221-б не было конца. Так мы и учились – тридцать минут английскому языку, а пятнадцать дедуктивному методу мистера Холмса.
Кто-то «фрицам» проязычился - второй половине класса, изучающей немецкий язык. Те наехали на своего преподавателя – англичанам, мол, на уроке истории занятные рассказывают, а нам ничего. Немка стуканула начальству – не делом на уроке занимается её коллега. Октябрину на ковёр. Пришла заплаканная в класс:
– Эх, вы, длиноязыкие! Не буду больше ничего рассказывать.
А ещё через месяц нам заменили классного руководителя. Не потому, что Октябрина не справлялась. Наоборот, за время её руководства у нас не было ни одного ЧП. Мы не обижали девчонок, почти не дрались между собой и не гоняли параллельный класс. Даже Юрка Синицын с Вовкой Прохоровым приостановили свой гадкий промысел – воровство шапок из раздевалки. Ко двору пришлась нам Октябрина, и очень мы жалели, когда она передала наш класс другому.
Мы встречались с ней на уроках английского. По-прежнему, урок я начинал в углу, и бывало, выстаивал там до звонка, если класс отвечал успешно. Однажды на занятие пришёл представитель РайОНО. Чтобы не подводить Октябрину – мало ли что начальство подумает, увидев нетрадиционный метод воспитания, - не пошёл в угол. А англичанка весьма удивилась, обнаружив меня за партой.
- Агарков, ты часом не заболел? А почему не на своём месте?
Эх, Октябриночка моя Сергеевна, давно ведь я болен тобой.

4

Я не был любимчиком учителей.
Русачка – та откровенно ненавидела меня. Кривила губы, открывая мою тетрадь с сочинением:
- А послушайте-ка новый шедевр нашего Толстова.

[santehlit]

И она читала мой опус на тему «Сказание о полку Игореве». Текст нормальный – всё по теме. А вот концовка…. В заключении написал, что есть в нашем классе мальчик, напоминающий мне бедолагу князя Игоря – хвастает, хвастает, а, в конце концов «пшик» получается. Я Рыжена имел в виду, а учительница посмотрела на класс поверх очков:
- Ну, кто тут себя узнал?
Пацаны, как по команде «хенде хох», вздёрнули руки, а девчонки скуксились – всем хотелось быть героями моего романа.
- Бери, Гайдар, - русачка швырнула (а как сказать, если не в руки подают, а бросают на парту) мою тетрадь.
Я открывал – «пять» и «два» под наклонной чертой. Обе жирные, красные. Нет, «двоечка», пожалуй, покрупней. Да-а…. нелады у меня с русским. Впрочем, это наследственное. Отец, когда писал кому-нибудь из многочисленных племянников письмо, такую вольность допускал в словах, что Люся без смеха не могла читать. Он, разобидевшись, ко мне. Я переписывал, и после меня ошибок было меньше, но оставались.
Воевал с историчкой. Вернее, она со мной – я-то не шалил и не спорил с ней, просто читал на уроках исторические же, но художественные книги. Она раз поймала – отняла, другой…. Сама пойдёт, сдаст в школьную библиотеку и шипит:
- Не давайте вы ему.
Её бы власть – все ходили строем, и только гимны пели. Как не давать? Валентина Михайловна сама подыскивала мне исторические романы и напутствовала:
- Читай, милый, читай.
Вот ведь как, и среди взрослых не бывает солидарности.
Историчка по-другому на меня поехала.
- Читаешь? Всё знаешь? А ну, иди отвечай.
Стала гонять по новому, ещё нечитанному материалу. А я ей отвечаю без запинки, и примеры привожу не из учебника.
- Откуда взял? – удивилась историчка.
Я солидно:
- Из Всемирной истории.
Она растерянно:
- Так её же ученикам на дом не дают….
- А я читаю в библиотеке, - не стал её заведующую выдавать.
Всемирная история и Большая Советская энциклопедия, занимавшие целые полки, считались справочным материалом для преподавателей.
Отчаявшись уличить меня в отсутствии знаний, историчка стала просто выгонять из класса. Поймает с книгой на уроке – и выгонит. Сижу в коридоре в гордом одиночестве, читаю. Однажды директор школы подловил. Разобрался в инциденте и мне:
- Завтра приведёшь родителей.
Мама ходила в школу только к Люсе. Отец считал - сам набедокурил, сам отвечай. Проблема: родителей не приведу – дир выгонит из школы. Думал, думал….
Пошёл к историчке извиняться. Приняла и простила, позволила уроки посещать, а я ей слово дал – ничего постороннего. Ей ведь тоже не улыбалась полемика с моим отцом – успевать-то я успевал, книжки посторонние…. Так не из рогатки же стрелял, не из трубочки плевался – к знаниям тянусь, которых на уроке мало получал. Это мог и доказать. Вот конфуз-то был бы для неё да ещё в присутствии директора.
Короче, заключили перемирие. У меня на парте учебник, дневник, тетрадка, в парте сумка на замке. Скучно мне, тоскливо. Она рассказывает, а я всё это уже знаю. Мог бы ещё добавить, а если присочинить художественно, как Колумб со товарищами от жажды страдали и чуть не передрались, открывая Америку – у меня бы все отличниками стали.
Читает она в моих глазах скуку и психует. Меня не вызывает, выводит в четверти четвёрки – и всё тут.
- Почему, - спрашиваю, - четыре?

[santehlit]

На уроках Ксения Михайловна сначала мне дополнительные задачи давала, а потом вообще перешла на индивидуальное обучение. Все по школьной программе учатся, а я – по её личной. Требовала, конечно, строго, но и щедра была на поощрения. У меня в последней четверти в каждой клеточке журнала стояли пятёрки – без единого пропуска.
Однажды, зарядив контрольной класс, внизу доски приписала пример – уравнение с двумя модулями. Мои друзья про «модуль» и слыхом не слыхали, а она:
- Кто решит – сразу за год ставлю «пять».
Никто и не брался – со своим бы справиться. А я взялся и решил! Задача из учебника десятого класса!
На следующий день математичка объявила:
- В вашем классе растёт феномен.
Она показала мою тетрадку с жирной «пятёркой» и объяснила, как я решил уравнение с двумя модулями. То же самое она изложила в десятом классе, где училась моя сестра. С упрёком к Люсе:
- Вот ты не решила, а твой брат-шестиклассник смог.
С того момента отношения наши с сестрой резко изменились. Да и пора уже. Люся заневестилась – краситься начала (насколько в школе позволяли), наряжаться – не с руки ей стало драться и скандалить с младшим братом. Я ей всегда уступал в спорах, и ей бы уступить в очевидном. Но отец подливал масла в огонь, ликуя:
- Мой сын! Агарковская порода взыграла!
И Люся ревновала:
- Фи, рахитик! Лучше б драться научился – в армии-то на тебе кататься будут.
Армия была тем Рубиконом, перейдя который, я мог рассчитывать на уважение сестры. Но, как и до реки, прославившей Цезаря, до армии мне было далеко.
А уважения хотелось прямо сейчас.

6

Учительницу Валентину Алексеевну приняли в партию. И сразу поручение – подтянуть отстающий класс. Отстающим классом были мы. Октябрина ушла (осталась без классного руководства), а пришёл сильный преподаватель (немецкого языка), отличный организатор и просто – с железной волей человек. Валентина отнеслась к партийному поручению с полной ответственностью – наш коллектив был взят в оборот, и первыми полетели самые буйные головы.
Вовку Прохорова отчислили ещё до Нового года с диагнозом – несовместимость с обликом советского школьника. Синицын, тот вообще попал в колонию для несовершеннолетних преступников. Он убегал три раза, приходил в школу, жаловался, что бьют жестоко, с плачем просился обратно в класс. Но учителя вызывали милицию, и Юрка исчезал до следующего побега. Рыжен тоже ушёл до окончания учебного года. Но там расставание было полюбовным. У Рыбака за первое полугодие было восемь двоек, но покладистый характер. Валентина так ему и заявила:
- Пока потерплю, есть гораздо хуже материал.
Я не хотел, чтоб друг мой стал чьим-то материалом, и вызвался ему помочь. Мы вместе готовили уроки. По иностранному языку я писал ему свою транскрипцию – английские слова русскими буквами. Рыбак вызубрит – и трояк в кармане. По математике решал за него контрольные работы. Когда к доске вызывали, мы пользовались мимикой жестов не хуже настоящих немтырей.
Математичка Ксения Михайловна удивлялась:
- Калмыков, ты туп как пробка, отчего ж все ответы правильные? Списываешь, наверное? Ну, я прикрою это дело.
На следующей контрольной она встала возле него столбом и ни с места. У меня уже была готова шпаргалка с решением, но не было никакой возможности передать её.

[santehlit]

Вы думаете, попал Рыбак? Да ничуть не бывало. Он записал условия первой задачи и начал решать, как умел. Потом показывает математичке:
- Правильно?
- Да нет, конечно.
Она сама нацарапала верное решение в его тетрадке. Потом второй задачки, потом третьей. Потом поставила Рыбаку четвёрку в тетрадку и заявила, отправляясь дублировать её в журнал:
- Однако можешь, когда захочешь.
Я и говорю, отличный у Рыбака характер - не любить такого было невозможно. В итоге из восьми двоек у Толяна за год осталось только две. С таким результатом оставляют «на осень». Но у Валентины было иное мнение по этому вопросу, а может материал ей интересный был на исходе. Короче, оставила Рыбака на второй год.
Тем не менее, в поход с классом он пошёл.
О том, что весной, после окончания учебного года мы пойдём в поход и будем жить (и ночевать!) в лесу на берегу озера Подборное, разговоры пошли с первого дня знакомства с нашей новой классной (в смысле, коллективной) дамой. Это были хомутининские места, и Валентины малая Родина.
Наконец, учебный год закончился, мы собрались с рюкзаками возле её дома. Отсюда и тронулись в путь, всё ещё не веря своему счастью. Шли хомутининской дорогой. Возле Катаево прятались в автобусной остановке от скоротечной грозы. Потом ехали на ЗИЛе-длиномере, гружёном бетонными плитами. Опасное, я Вам скажу, родео. Но за рулём был Валерки Шарова (наш одноклассник) отец, и ехал он очень-очень осторожно.
И вот, мы на берегу лесного озера. Я был здесь в прошлом году, когда пионеров в футбол трепали, купался даже. Сейчас не тянет - месяц май.
Палатки поставили, обед сварили, им и поужинали. Стемнело. Сидим у костра, печём картошку, байки травим, песенки поём. Зажгли сигарету, пустили по кругу. Условия игры пересмотрели: с обронившего пепел – фант. И Валентина курит – у костра, как в бане, все равны.
Когда укладывались спать, Кухарик (Толя Кухарский) подкрался к девичьей палатке и дунул в свой гудок. Потом заахал:
- Фу, девочки, ну, как не стыдно!
Девчонкам стало не до сна – погоня, визги, крики. Трясись луна, вздрагивай лес – увельские туристы!
После завтрака девчонки заманили меня в свою палатку.
- Толик, расскажи страшную историю. Ну, расскажи…
И я погнал пургу о гробах, покойниках, ведьмах и прочей чертовщине. Девочки притихли, глазёнки вылупили, еле дышат. И тут, в самый кульминационный момент, когда по сюжету рассказа я должен заорать: «Отдай моё сердце!» произошёл конфуз – да такой, что стыдно вспоминать. Удумал я в поисках сердца схватить одноклассницу Светку за грудь – она как раз сидела напротив, и груди у неё, как у взрослой дамы.
Мальчишки, между тем, обнаружили поблизости нору суслиную и стали донимать её обитателей водой. Появился папа-суслик – его убили. Та же участь постигла суслиную мамашу. Потом суслятки из норы полезли – мал мала меньше. Одного Кухарик схватил за хвост и сунул руку к нам в палатку. И в этот самый момент я таки заорал – отдай моё сердце! – и схватил Светку за грудь. Что тут произошло – визги, крики, давка. Палатку завалили, и все как-то умудрились из неё выбраться, а мы со Светкою остались. Барахтаемся, тычемся во все стороны и никак выхода найти не можем. Народ вокруг гогочет. Валентина подходит:
- Что тут происходит?
- Первая брачная ночь Анатолия и Светланы.
Тут мы, наконец, нашли выход из палатки и выползли на белый свет. Нам бы посмеяться за компанию, и все бы успокоились. И забылось всё. А Светка, дура, ка-ак врежет мне пощёчину.

[santehlit]

Кухарик:
- Брачная ночь, Толян, это тебе не математика – тут иная нужна сноровка.
Тут не только мальчишки и девчонки, Валентина со смеху покатилась. Вот бы в костёр! Ушёл я разобиженный в лес, лёг под кустик – наблюдаю, брачные танцы разноцветных бабочек, слушаю, как дикий голубь зазывает горлицу в гнездо, и злюсь на природу и человечество. Зачем так всё запутано – мальчики, девочки. Не проще ли из яиц рождаться, как муравьи? Или быть вообще бессмертными – тогда и рожать не надо никого.
Здесь меня нашли Рыбак, Люба и …. злополучная Светка.
Люба к шестому классу всех кавалеров своих отвергла и выбрала Толяна Калмыкова. Только он в кино её не приглашал, домой после школы не провожал – так, позволял ей за собой ухаживать.
Сели вчетвером в дурака дуться. Я на Светку не смотрю, она от меня взгляд прячет. Люба, та всё короля червового в колоде ищет.
- Принимаю, - говорит и томно смотрит на светловолосого Рыбака.
К вечеру в лагерь к нам нагрянули гости – два местных мужика на мотоцикле. Забрали Валентину и уехали. С её отъездом наш дружный коллектив распался – девчонки сами по себе, мальчишки кучкуются отдельно. Готовить никто не захотел – поужинали консервами. И разбрелись – кто в палатках, кто у костра. Ни песен, ни стихов, ни пошлых шуток….
Неподалёку база отдыха какого-то южноуральского завода пустовала – фанерные домики, в них стол, стулья, кровати и матрасы. Не было постельного белья. Да нам оно и ни к чему. Отогнули гвозди с Рыбаком, вынули раму и проникли внутрь. Перетащили сюда свои рюкзаки и одеяла, потом девчонок пригласили. Поиграли за столом в карты, пока было светло, а как стемнело, легли спать - Толян с Любой на одну кровать, а мы со Светкой в другую. Соседи сразу чмок да чмок, а мы лежим, насмелиться не можем.
Потом Светка шепчет:
- Я тебе нравлюсь?
Люба:
- Эй, потише там – спать мешаете.
Я отвечать не стал, а в губы её поцеловал. Ну, а потом, мы вместе стали целоваться и обниматься, и прижиматься. Ладонь под её свитер сунул, и грудь нащупал, за которую по роже схлопотал.
Светка вздрогнула и говорит:
- Рука холодная.
Люба со своей кровати:
- Что?
Света:
- Ничего! Хватит целоваться – давайте спать.
Но мы в ту ночь не спали – ну, разве что урывками. Проснёмся и снова целоваться, ласкаться, обниматься. Думал, что Светку я люблю, и теперь мы будем с ней встречаться. А куда деваться – такое позволили себе. Но после похода я её всё лето не видал. А вернулись в школу….
Она:
- Привет.
И я:
- Привет.
И хоть убей, не хочется тащить её портфель.

7

Есть такой анекдот. Была у мужика хорошая жена, но один раз в году пропадала неведомо куда…. Так это байка про нашу Валентину. Строгий преподаватель и классный (в смысле, коллективный) руководитель, высоких моральных качеств женщина – а как же? членство в партии обязывает – раз в году, весной, после окончания учебного года она преображалась.