Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен"

[santehlit]

Я не из тех, кто ловит радость в каждом прожитом дне.

5

Новый Год встречали в Розе.
В порубежную ночь решил бросить курить. Вечером вышел во двор, выцедил в легкие наипоследнейшую сигарету и принес в жертву оставшуюся пачку на канализационный люк. На клумбах, скамейках и деревьях лежал плотный снег. Зачерпнул в пригоршню, а потом губами. Действительно полегчало – в смысле, пришла уверенность в себе: отныне я некурящий.
Вернулся в квартиру под Олин плач:
- Ой, мамочка, как больно!
По звонку телефона пришла тетя Лида, живущая в соседнем доме. Осмотрев Ляльку, главврач успокоила:
- Все хорошо, но будьте готовы - как говорится, кашлять и родить нельзя погодить.
- Как родить? – испугалась Ирина Ивановна. – В семь месяцев?
- Да нет, в свой срок.
Олино личико высунулось из-за теткиного плеча:
- Папа, прости меня!
- Может, нашатыря? – участливо спросила главврач, глядя на вытянувшееся лицо брата. Тот замер на месте, приспосабливая новость к своей нервной системе.
- Витя, бегом за машиной! – распорядилась теща.
- Я хочу Новый Год! – захныкала Лялька.
- Раньше надо было думать, - поиграла пальчиками в считалочку тетя Лида.
Когда ушли они, брат и сестра – он за машиной, она домой – Ирина Ивановна затеяла сервировку праздничного стола. Мы помогали, а потом Лялька смоталась. Я заглянул в спальню к ней:
- Ну, как ты?
Оля лежала на высоких подушках, и на ней лица не было от гримас боли. Увидев меня, приподнялась, заулыбалась.
Сев на край кровати, взял ее руку.
- Смотри и учись: следующего ребенка будешь рожать ты, - скривила в улыбку побелевшие губки, потом вздохнула грустно, с минуту помолчала, и я услышал. - Ты вся моя жизнь, слышишь?! Вся моя жизнь. Без тебя нет ничего, и быть не может. Без тебя просто нет меня. Без тебя и нет, собственно, самой жизни. Я так люблю тебя!
Оля тихо заплакала, ткнувшись носиком в мое плечо.
- Не надо ничего говорить, — притянул ее голову к своей груди.
В двери спальни возникла теща:
- Лялька, ты как? Будешь кушать? А плакать зачем? Папа приедет и отвезет тебя в больницу. С этим не шутят, но и бояться особо нечего. Все рожают, и ты родишь – все будет хорошо.
- Ты не говорила, что рожать больно, — укорила Оля мать.
- Конечно, говорила.
- Ты не говорила, что настолько, — уточнила дочь.
Приехал тесть. Теща Ляльку укутала, и я отвел ее в машину, прихватив по дороге жертвоприношение с люка.
В Коркино сдал любимую в родильное отделение городской больницы. Потом сидел на лавочке у входа и курил, дожидаясь Олиных вещей. Курил и думал – так, ни о чем конкретном, просто о жизни, о Лялькиных словах…. И вот что я надумал в тот предновогодний вечер – я любим! Опять за рыбу деньги! Сколько ж времени потрачено и сил, чтобы убедить жену – любовь не главное в семье: должны быть уважение и взаимопонимание, доверие и совпадение взглядов, вкусы, пристрастия, гражданская позиция…. Все общее, не только бюджет и дети, а чувства – это дикие лошади.

[santehlit]

Больше всего на свете мне сейчас хотелось лечь в кровать, повернуться на бок и подтянуть колени к груди. Я стал папой – это надо обдумать: появился на свет маленький человечек, у которого возможно были моя улыбка, мои глаза или, по крайней мере, в венах которого течет моя кровь.
А предстоящее путешествие под землю восторга не вызвало. Тестю за это деньги платят, а мне туда с какого напряга? Может, он раньше не досмотрел чего-то и теперь постфактум хлопочет? И хотя я не сделал ничего плохого, но тоже был должен спуститься за ним в сырое и мрачное подземелье. Моряк в каске шахтерской - безнадежный случай: одни неприятности. Ну, разве справедливо в дважды праздничный день напяливать на себя застиранные кальсоны с общей вешалки и эту робу?
Перебрал в уме последние события - может, вел себя как-нибудь особенно плохо или произнес такие слова, которые вдруг покоробили уважаемый слух, и за это решил тесть меня под землей замуровать? Но ничего не смог припомнить. Наоборот, всегда был в Розе воспитанным зятем, а не выпендрежником - ни разу, помнится, не вышел из берегов. Ляльке однажды радость доставил, сказав:
- Отец твой – кумир мой.
И вот тебе на! Чем не угодил примеру для подражания?
Даже в шахтерском обмундировании элегантный как бес в опере тесть двинулся к выходу, сделав мне знак следовать за ним. Лучший способ выйти из неприятной ситуации - это сделать вид, что ее просто нет. Испустил я глубокий выдох и приглашение принял.
В жизни мне много чего пришлось перепробовать, но этот спуск в шахту – особый случай. Перед тем как шагнуть в лифт, нервно сглотнул и помолился в душе: Господи, да пусть он сломается прежде, чем тронется.
Лифт качнулся, дернулся, загремел и пополз вниз. Видимый мир моментально сузился до размера луча с каски на голове. Впрочем, удобно – что хочу, то и вижу, а что не хочу…. того вовсе нет. Сказать, что такое начало мне не понравилось - это значит, ничего не сказать. Шахта – жуть впотьмах. Здесь птицы не поют, деревья не растут и только стены бетонные что-то напоминают тут.
- Бомбоубежище, - буркнул тесть. – На случай войны.
Ага! Если хряпнут водооткачивающие насосы, будет здесь тебе убежище. Открыл рот, намереваясь высказаться, но понял, что с главным технологом шахты спорить не стоит о ее достоинствах – и закрыл. Приказал голове своей молчать, соображать и быть готовой к любым неприятностям.
Всюду, куда ни бросишь взгляд, мелькали фонарики – шахта работала в будни и праздники, ночью и днем – суетились люди, занятые своими делами. И тесть тоже окунулся в работу – кому-то что-то говорил, кого-то слушал. И совсем его не тошнит, как меня. Наверное, он не чувствует, что лодка, в которую мы влезли, течет.
Ну, это я образно – от холодных противных капель, попадавших за шиворот.
Моя прежняя жизнь из глубины подземелья показалась теперь далеким прошлым.
Я не понимал, что ищет тесть в его закоулках, но послушно топал за ним, ориентируясь на подсвеченную моим фонарем его спину. Мир вокруг был проникнут смутным беспокойством, а если где и дышал умиротворением, то могилы.
Мы прошагали заброшенным штреком – там опоры и доски крепи все потресканы, аж жуть берет: того и гляди рухнет на голову угольный потолок…. и «родная не узнает, где могилка моя»!
В глубине души ожидал, что обязательно слечу с катушек прямо сейчас или минутой позже, тем не менее, шел и шел, являя достойное самообладание - не болтал лишнего и не выглядел глупо. Единственный признак растущей паники - незаметное в полумраке предательское подергивание щеки.
Когда петуху отрубают голову, он еще некоторое время бегает по двору и, наверное, думает о себе, что он в прекрасной форме. Поэтому самое главное – не быть петухом, а быть живым. Это необходимое условие. А все остальное можно варьировать….

[santehlit]

После трех лет службы на китайской границе полагал, что мало чему удивлюсь на гражданке. Но ошибся. В забое, увидев тестя, проходчики вырубили врубовую машину. Обходя фрезу ее, запросто, как от столба, чумазый стахановец оттолкнулся от падающей глыбы угля. Для него это было в порядке вещей, для меня – нечто запредельное. Круче даже русской рулетки, которую видел только в кино.
«Животный страх» происходит вовсе не от слова «животное», как многие думают, а от слова «живот». Страх селится в животе и оттуда правит человеком.
Из живота он перебрался на мое лицо. В мозгах испортилась электропроводка. Мысли коротили, рвались, сыпали искрами. И казалось, этому замыканию не будет конца. Во рту как будто песка насыпали, голова кружилась, словно внутри билась о череп муха. Легкие… Бедные мои легкие! Под завязку в угольной пыли. Мне не хватало самых простых вещей – воздуха, например. Перед глазами стояла пелена, и, как ни гнал ее прочь ресницами, она не исчезала. Кроме того, испытывал острейшую и безотлагательную потребность вновь увидеть солнце над головой – наверное, это клаустрофобия. Теперь я мог понять заключенного, который убегает из тюрьмы за полтора месяца до окончания многолетнего срока. Кончается запас терпения, и человек уже не принадлежит здравому смыслу…
Но когда тесть взглянул на меня, выдавил улыбку «на гора» типа – ну и что?
Тогда Виктор Киприянович придумал нечто.
- Пешком до подъемника далеко - прокатимся на конвейере. Ты не против?
- Главное, - напутствовал тесть перед ползущей с углем брезентовой лентой, - смотри на мои ноги. Как только они исчезнут, прыгай и ты.
- Куда? – вздрогнул я и попытался убедить себя, что это от холода.
- В сторону, конечно.
- А если…?
- А если прозеваешь этот момент, то лучше не прыгай.
- И тогда?
- Вынесет тебя «на гора» и сбросит на кучу угля. Там мягко - жив будешь.
Ну да, конечно – ничего страшного: бултых вниз головой, как кусок дерьма. Главное – жив буду, но публику посмешу. Наверное, когда петуху отрубают голову, то его глаза какое-то время видят, как бегает его туловище. То-то зрелище!
В тусклом свете своей лампы увидел серебристые белки тестевых глаз – в них читался мой приговор: наложишь ты, однако, приятель, сегодня в кальсоны.
- Удачи, - пожелал Виктор Киприянович, уверенный, что испытание оставит от моего самообладания одни осколки.
- Спасибо, - произнес я, неуверенный в обратном.
Когда укладывался на ползущий конвейер, руки тряслись – ну, скажем, от усталости. Чувствовал, что дышу по привычке жить, но дышать стало тяжелее. То ли это игра воображения, то ли нервы расшалились, то ли пыли здесь еще больше. Вдыхаю и выдыхаю, но воздуха не хватает. Однако я должен сохранять хладнокровие и напряжение всех мышц, как кошка, готовая приземлиться на четыре лапы независимо от того, как ее бросили.
По мере движения ленты наверх окружающая температура понижалась. В какой-то момент я даже увидел облачко пара изо рта, и в следующее мгновение не обнаружил тестевых сапог у своей головы. Когда успел спрыгнуть? Раздумывать некогда – прыгнул и я. Вернее скатился кулем с конвейера. Поднялся на ноги и увидел…. деда моего сына.
В душе мылся, отвернувшись от тестя - будто скрывал улыбку на похоронах.
Я был горд, потому что выдержал. Он был хмур по той же причине.
Воздух на улице был упоителен - он влетал в легкие без усилий груди. На душу накатила волна невероятного облегчения. Такого сильного, словно мне сначала поставили смертельный диагноз, а потом объявили, что ошиблись – будете жить! Вот не хрена себе!
В день перед Рождеством нам разрешили забрать домой Олю и новорожденного.

[santehlit]

Лялька первая вышла в двери, и улыбка погасла на ее губах.
- А цветы? А конфеты?
Кинул на тестя укоризненный взгляд – мог бы предупредить, папаша со стажем! – и соврал:
- Дома ждут.
- Да не мне, а за Витю!
Я не мог сказать о тех, кто вручит мне сейчас кулек с моим сыном – пусть они катятся ко всем чертям! – и ринулся в магазин.
Время решает все.
Неделю назад тесть испытал меня в шахте на прочность, а сегодня жизнь преподнесла ему сюрприз из разряда «сохрани лицо свое в экстремальной ситуации».
У окраины Розы на железнодорожном переезде без шлагбаума наш «москвич» «поцеловала» в зад суетливая «жучка» - тесть неожиданно тормознул, и…. В этот момент он разговаривал с Олей. Я видел в салонное зеркало - улыбка слетела с его лица, обнажив плотно сжатые губы и разом побледневшее, как у испуганного подростка, лицо.
Новорожденный был у меня на руках. Лялька ойкнула в момент удара – отчасти от шока, отчасти от боли в шейных позвонках. Тесть выскочил из машины, осмотрел ее задницу и к «жигулисту». Тот руками развел – ну, виноват, мол, не суди строго; а если так нужно, вызывай гаишников. Патовая ситуация, и от их дискуссии веяло легким безумием.
Лялька к отцу:
- Как ты можешь? В такой момент!
Тесть нахмурил брови строго:
- Оля, сядь в машину.
- Ах, так! – воскликнула она. – К черту твою машину: мы быстрее пешком дойдем.
Ребенка я ей, конечно, не отдал и сам никуда не поспешил, но порадовался за любимую – этот стресс избавит ее от комплекса вины перед родителем за «подарок в подоле». И еще говорил кто-то (я не помню) – собственные дети отбирают любовь к нашим родителям. Но над этим надо подумать.
Тесть вернулся в машину минут через двадцать – не добившись прав от виновника ДТП (кто бы отдал!), не дождавшись ГАИ (кто бы вызвал?). Впрочем, чуть раньше его оппонент сел в свой «жигуль» и укатил «с наглой мордой».
Дрожащими руками (я про тестя) взялся за руль, прилагая все усилия, чтобы выглядеть невозмутимым. Чувствовалось, что чувствует он себя паршиво – по его горлу катался кадык и желваки «играли» на скулах. Сверкнул глазами через салонное зеркало на мою улыбку, но ничего не сказал. А моя улыбка ему говорила – некоторым горным инженерам не мешало бы поучиться выдержки у морских пограничников. Или мне следовало изобразить на лице «я убит горем»?
Впрочем, не ищите злорадства там, где его нет. Мне и в голову не вскочило….
Дома на младенца Витю обрушился поток внимания – искупать, накормить, распеленать-запеленать…. Все знали как, все пытались, но толком, ни у кого не получалось.
Потомок истошно вопил на нашу необразованность – мол, так-то вы, каки-бяки, готовились: я ведь не с бухты-барахты туточки появился. Роженица чувствовала себя маленькой девочкой, которой разрешили присутствовать при делах и разговорах взрослых. А я хоть и прошел курс молодого отца в студенческой поликлинике, настоящей практики не имел и скромно исполнял роль заднего плана. В примах теща и тетя Лида….
Но время решает все.
Помытый, накормленный, запеленатый ребенок успокоился и прикемарил – мол, сейчас отдохну и снова буду вас строить, чтоб жизнь медом не шибко казалась.
Да уж, строил….
Через каждые два часа накрывай ему стол. К четырем утра Лялька, по ее выражению, ощущала себя вишенкой, из которой сначала выковыряли косточку, а потом опустили в сироп и долго варили. Словом, никакая была. Я приспособился – жену подмышку и на колено, младенца в другую руку и стыкую: Оля спит, пристроив голову мне на плечо, наследник молочком набивает брюшко.

[santehlit]

«Ты умнеешь, день ото дня, - сварливо заметило подсознание. - Поглядим, сумеешь ли применить свой ум к делу».
Третьей сигареты затушил окурок – пора домой. Морозно, черт возьми!
Утром уехали в Челябинск, и началась новая жизнь.
Лялька была организованным человеком. Когда ей подарили альбом «Наш малыш», она срезала Витин завиток и положила в специальный конверт на первой странице. Скрупулезно отметила исходный данные – вес, рост, цвет волос и глаз – другими словами: стартовый капитал. В графе «первые слова» записала «дяба-дяба», а произошло это так….
Напоролся наш потомок молочка у мамы, откинулся, отрыгнул сыто и выдал:
- Дяба-Дяба…
Мол, все нормально в королевстве Датском – принц доволен!
Стали мы его с той поры Дяб-Дябой звать. А иногда и по-взрослому – Дяб-Дябычем.
Потом такое произошло. Замешкался я, разогревая бутылочку с молочной смесью, а он пустышкой чмокал-чмокал и глазом сердитым косил. Потом как запустит ее в потолок (немножко утрирую) и командирским голосом:
- Кая-кая-кая-кая…!
Мол, даетижвашумать, скока ждать?
Стали Кай-Каем звать или Кай-Каечем. Почему-то просто Каем (у которого Герда) не нравилось.
Точку в Витиных погоняловах поставила Лялька.
- Я – Мыша; нежная, добрая, ласковая Мыша. Ты – Мыгра; нежный как Мыша и сильный как Тигра. А Витя, как наше производное, пусть будет Мымыгренком.
Так и зажили под одной крышей Мыша, Мыгра и Мымыгренок.
Бывают дни, когда воедино стекается все хорошее. А бывает наоборот - удары судьбы подкрадываются, как волки, с разных сторон и бросаются одновременно. Не зря говорят – жизнь вроде зебры.
В тот день с утра самого ждал неприятностей: 23 февраля, а вот…. Может, все дело в отвратительной погоде? Скорее всего. Снег, метель, низкая температура – в канун весны зима разъярилась. Однако, добравшись до общаги, вздохнул с облегчением – чисто, уютно, тепло. Я обожал здесь все, кроме коменданта, которого всячески избегал.
Оля как-то нашла с ней общий язык – здоровается, разговаривает. Галина малыша нашего тетешкает с видимым удовольствием: «Вылитый папка!». И даже на плач его не отрекается: «Ну, отец вылитый!». А мне не хотелось с нею встречаться – та обида еще не выветрилась, да и живем мы в комнате нелегально: ну, как вожжа под хвост некоторым власть имущим….
Со дня свадьбы взял за правило – да не иссякнут цветы у любимой. В тот день привез ветки багульника. Поднимаясь по лестнице, заметил, что дверь в комендантскую закрыта, и двинул прямым путем. Обычно кружным ходил – через третий этаж и по черной лестнице на второй. А нынче рискнул….
Но такое правило есть: если удара ждешь – обязательно стукнут. Только вырулил в коридор, Гончаровой голос:
- Палундра, стой. Ты мне нужен - иди-ка сюда!
Я споткнулся на ровном месте. «Тшорт побьери!»
Жизнь замахнулась на очередную затрещину? Господи, помоги!
Побитой собачонкой поплелся за ней в комнату № 201. Когда-то Галина жила здесь; теперь племянник ее – студент института культуры (каратист, говорят, чемпион города). А сейчас постояльца нет - гости в ней ….
Мать моя женщина! Знакомые лица - Альфия Валеева, Нина Будкова и, конечно же, Лукашова. Музон, закусон и бутылка шампанского на столе.
- Радуйтесь, девки, мужика подцепила!

[santehlit]

Только Надюха зовёт меня к себе домой:
- Помоги задачки решить.
Пришёл, помог – она мне чаю с мёдом. Вкусный мёд, а больше не приду, думаю. И она это чувствует – суетится, не знает, чем угодить. Тут её подружка и соседка заглядывает – эта самая Таня. Хорошенькая такая, скромная. Последнюю черту давно приметил. Её старшие братья, родной и двоюродный, не последние люди в Октябрьской ватаге, могли по слову сестры всю школу на уши поставить. А она ходила и взгляд прятала, будто стыдилась хулиганистых братьев.
Таня с нами чаю попила, задачки посмотрела, как решили, литературы немножко коснулись, и…. пошло, поехало. Надюха хитрая, видит, что я подружкой увлёкся, зовёт к себе и добавляет – Таня придёт. И Таня приходила каждый раз – наверное, я ей тоже понравился. Две четверти встречались на явочной квартире, а потом, в преддверье новогодних каникул, заспорили.
- Все мальчишки - хвастунишки и трусишки, - утверждает Надежда.
И Тонька, сестра её младшая, вторит. Таня молчит, но, видимо, соглашается. Разговор катился к тому, чтобы мне на кладбище ночью одному….
Я:
- Дождёмся лета – и ночи потемней, и жмурикам теплей.
Может и отбился бы, но Тонька, малолетний изувер, другое удумала:
- Пиходи на площадь к ёлке.
День назначила и час - девчонки её поддержали. Вам это свиданием покажется, а я-то знал, о чём идёт речь. У ёлки на площади все увельские ватаги пересекались - дня не проходило без потасовки. Прийти туда одному, одинаково, что партизану в гестапо заглянуть за куревом или за спичками – мол, холодно в лесу, окажите милость.
Согласился прийти и не пришёл. Не то чтоб сильно испугался - ну, отлупили бы, так не привыкать, а могло и пронести. Честно – забыл, заигрался. А девчонки помнили и приходили, а потом, после каникул, ну меня шпынять. Тонька, конечно, а Надя простила и опять в гости зовёт. Таня взгляд свой прелестный прячет и не здоровается. Так и не состоялась наша любовь, а могла бы.
Теперь Рыжен на неё глаз скосил и меня зовёт за компанию. Пошёл, сам не понимаю зачем. Сели на скамеечку под её окнами. Рыжен гитару щиплет – та, бедная, воет, и приятель ей вторит:
- А на дворе стояла жгучая метель,
А мы с цыганкою помяли всю постель.
А тары-бары, шуры-муры до утра,
А ночь прошла, и расставаться нам пора.
До утра мы не выдержали, но до первых петухов отсеренадили честно. Не вышла к нам Татьяна. И никто не вышел, а могли бы. Например, её хулиганистые братья – так бы нам накостыляли…. Рыжен с тем умыслом и позвал меня - одному-то больше достанется, а на двоих расклад половинный.
Не успокоился приятель мой, с другой стороны к сердцу красавицы подступает. Предложил её меньшим братьям – родному и двоюродному – в футбол сыграть на Танин поцелуй. Те не поняли его и согласились. Они думали, что если проиграют, то не будут препятствовать встречам Рыжена с их сестрой. Это даже льстило. Это как будто он у них разрешения добивался. А Рыжен – уж я-то его давно знаю – совсем другое имел ввиду, договариваясь о футбольном поединке. Проигравшие братовья, по его версии, должны были держать строптивицу за руки, когда он своим мокрогубым ртом…. в её прелестные губки. А может, и не дошло бы до насилия - взглянет на него, виртуоза кожаного мяча красавица и растает её неприступное сердце….
Договорившись о поединке, Рыжен примчался ко мне:
- Выручай, Толян.
Я уже навсегда завязал с футболом, а тут опять «за рыбу деньги».
- Ладно, - говорю, – выручу.

[santehlit]

О чём стонало Займище

Жизнь человека — борьба с кознями человека.
(Б. Грасиан)

1

В том краю, где я родился, пальмы не растут. Но когда наступает лето, и распускают свои цветущие гроздья сирень и черёмуха, а над улицами плывёт хмельной, с ума сводящий запах, от которого даже убогие старушки начинают лукаво улыбаться, мы, пацаны, не завидуем собирателям кокосов. Нам хватает леса, полей и болота, что раскинулось от самой околицы до вдали темнеющего бора.
Оно полно чудес, наше Займище. По необъятным зелёным просторам вольно носится ветер. Он гоняет рыжие гривы камышей. Над ними парят коршуны, оглядывая зоркими глазами бескрайние пространства, тонущие в солнечной дымке. Золотятся под лучами тяжёлые стрелы рогоз, глубинные топи скрывают их вкусные побеги. Караси играют средь царственных кувшинок, пугая утиные выводки. Жарко пылает в синем бездонном небе солнце, зажигая слепящими бликами блюдца плёсов. А по ночам низко висят над водой колючие алмазы звёзд, и плавный водят хоровод русалки, ступая босыми ногами по блестящим листьям кувшинок. Водяные сварливо бормочут, пересчитывая медяки, что собрали на дне или в карманах утопленников. И заросли камышей чудно отражаются в посеребряных луной водных зеркалах.
С самого раннего детства я полюбил тепло и ласку уральского солнца, колдовскую игру красок в воде, азарт открытий, которые поджидали меня в непролазных зарослях камышей, за каждым поворотом чистой воды. Там, где я родился, прошли самые счастливые детские годы.
Ранним утром, щурясь от яркого света, любил я бегать по тропинке у воды. Роса холодила босые ноги. Из-под берега, заросшего осокой, взлетали утки. Замкнув круг, они садились где-то на плёсах за стеной камыша. А до него от берега ровная и блестящая гладь воды взламывалась гагарьими дорожками и гнала к моим ногам пологие волны. Такие же волны разбегались кругами, если я бросал в воду камень.
Далёкий берег, заросший кустами тальника и кудрявым березняком, оставался в тени, откуда плыли клочья белого тумана, огнём вспыхивали на солнце и медленно таяли. Ещё дальше вольно, не теснясь, стояли могучие сосны. Вокруг них на земле лежали ершистые шишки. Босиком ходить под соснами не каждый решался - беличья радость больно колола ступни. Вечерами, когда солнце садилось, и в воздухе начинали звенеть комары, мы с пацанами жгли костры на берегу Займища, а я любил кидать сосновые плоды в огонь. Они ярко с треском вспыхивали, чешуйки сначала чернели, круто заворачивались, потом раскалялись, и шишка становилась похожей на сказочный огненный цветок. А потом мы выкатывали из огня печёную картошку, обугленную и такую ароматную, какой никогда не бывает дома. Ели и смеялись - нам было весело обжигаться и смешно от того, что рты и пальцы у всех чёрные.

[santehlit]

Когда начались известные события, Митрофанов в толпе не судачил, Чудище Поганое не клял и не боялся - тихонько лодку перегнал на Остров, спрятал в прибрежных камышах и продолжал свой незаконный промысел.
Долго я противился желанию ребят избавить Займище от последнего браконьера - дядя Ваня был добр ко мне, частенько зимними вечерами сражались с ним в шахматы. Приходили с отцом и играли навылет. Хозяин постоянно сиживал в очередниках, а хозяйка нос совала в дела мужские:
- За прокат с них бери, Ваня, за прокат.
Не хотелось мне лишать мясного к столу многодетную семью, но разве этим «краснокожим мстителям» что-нибудь докажешь!
Началась подготовка к операции как всегда с изучения повадок объекта.
На Займище было четыре плёса – по крайней мере, мне известных. Про Первый и Вы теперь знаете. Второй плёс ещё называли Кругленьким. Был и Третий, о существовании которого знали только мы с отцом, да Иван Иваныч. Там лабазы были хороши – отец с приятелем выкашивали их наперегонки. Там сети были в безопасности. Где-то здесь и прятал своё знаменитое ружьё браконьер Митрофанов Иван Иванович.
Я предлагал:
- Давайте выследим и украдём ружьё.
Мне возражали:
- Другое притащит.
- Таких ружей на свете больше нет.
- Нет, гнать его надо с треском, чтобы дорогу сюда забыл.
Большим любителем «тресков» был у нас Вовка – пиротехник хренов. Он накачал ацетиленом резиновое чучело утки. Газ, по его задумки, должен от выстрела взорваться. Ну, а потом вся последующая какофония звуков и морд всплывающих.
Иван Иванович прибыл на плёс, как на репетицию. Камыша сноп нажал, сети собрал, к лабазе причалил, пошарил где-то в камышах, вернулся с ружьём. Сел в лодку, поджидать добычу и закурил. Мы на своих плавсредствах таились в камышах и молили Бога, чтобы какая-нибудь водоплавающая дура не навела в нашу сторону митрофановский «оленебой».
Вовка потянул за верёвочку, и резиновый муляж отправился в последний путь. Дядя Ваня его не видел, продолжая неподвижно горбиться в своей лодке. Тогда Нуждасик дунул в манок. Друг моего отца, повертев головой, заметил утку - лёг на дно, ствол на борт. Долго целился. Потом выстрел, взрыв. Митрофанов как ошпаренный вскочил. Тут концерт по заявленной программе – ужасная морда из пучин, вой на всю округу.
Дядя Ваня в воду не упал, только ружьё уронил - оно чиркнуло по краю лабазы и в пучине скрылось – лодку с лабазы столкнул и так шест размотал, что только мы его и видели. Вообщем, получилось, как нельзя лучше – и лодка у него осталась, и сети целые. Вот ружьё…. Уж как за ним мы не ныряли, воды болотной наглотавшись до тошноты – всё напрасно. Наверное, скользнуло под лабазу, а там и чёрт сломает ногу – ил, мрак, корней переплетенье.
- Ну, и чего добились? – ехидничал я над друзьями.
Они согласно кивали головами и руки разводили – ну, кто бы мог подумать. Действительно, кто – самим надо шевелить мозгами.

13

Приступаю к самым печальным страницам повествования.
Не знаю, что подтолкнуло событие – может требования возмущённых граждан, насмерть запуганных болотным Чудищем, может деньги замороженные (по выражению отца) оттаяли вдруг и заработали, а может всё шло по плану – государственному плану осушения заболоченных площадей. В том месте, где закончился, не дотянув до береговой черты, давным-давно вырытый канал, появился огромный экскаватор.
- Ну, теперь капец Поганищу Болотному, - судачил народ.

[santehlit]

- Школа, - говорит, - не только знания даёт ученикам, но и воспитывает в них гражданское чувство долга. А у тебя с этим никак.
Поспорь, попробуй.
Чтоб совсем не помереть со скуки или не уснуть – не дай Бог! - на уроке, стал историчку рассматривать, как женщину. Открыл вдруг, что она вобщем ничего. Ноги стройные, грудь высокая, лицо приятное, волнующий голос. Тупая, конечно, но для красивой женщины это скорее плюс, чем минус. Стал, глядя на неё, придумывать разные истории. Война, бомбёжка – она падает и громко стонет. Кровь течёт по её прекрасной ножке. Задираю ей юбку и перевязываю рану на бедре. Потом целую, потому что прекраснее изваяния в жизни не видел.
Толяны, мои друзья-двоечники, рассказывали - пошли к англичанке на дом дополнительно заниматься. Позанимались, чаю попили, а потом беситься начали – бороться и всё такое. Завалили её на диван, потискали всласть, а потом засосы стали ставить – на груди, на шее, на ногах. Врут, наверное, хвастунишки. Хотя Рыбак в таком грехе никогда замечен не был.
Вот бы мне историчку на диване побороть. Замечтался…. А она…. То ли мысли мои на лице читались, то ли флюиды какие в воздухе носились – от меня к ней. Она вдруг оборвала фразу на полуслове, кинула взгляд в мою сторону, густо покраснела и даже топнула ногой:
- Выйди вон!
Я в дверь. Класс недоумевает, а я-то знаю, и она знает за что.
На следующем уроке на неё не смотрю, взгляд прячу, но мечтать не перестал. Вот немцы её насиловать набросились – одежду сорвали, а тут я на танке – попались «фрицы», «хенде хох!»! Те драпать. Я историчке – залазь, домой поедем. Сидит она рядышком, совершенно голая, плачет – ей страшно, ей стыдно, не знает, куда себя деть. А я, суровый герой-танкист, на неё даже не смотрю – будто каждый день таких вожу.
Другой сюжет. Голодно после войны – пошла историчка в проститутки. Стоит под столбом фонарным, с тоской высматривая клиентуру. А тут я – в морской форме, весь в орденах и при кортике.
- Пойдём, красавица. Почём товар?
Уж как ей стыдно-то со мной. А я достаю пачки денег, и побрякушки золотые, трофейные:
- Ну?
А потом мог бы и жениться. Хотя на такой дуре….
- Агарков, ты не спишь?
- Как можно, Лидия Васильевна!

5

Всех учителей расписывать не буду. А вот кто уважал меня, так это преподаватель математики Ксения Михайловна. Хотя чувство возникло с зуботычины. Ну, это к слову – по затылку тюкнула, а я лбом в доску. Класс смеётся, я за дверь бегом – чтоб слёз не видели.
За что она меня так? Да не сумел из острого угла высоту опустить на противоположную сторону. Как догадались, речь идёт о геометрии. Домой примчался разобиженный, сел за учебники. Свой прочитал, задачки все перерешал, за Люсины взялся. Достал её до самого «не могу».
Тут Кузнецовы в гости приехали из Казахстана. Валя – сестра моя двоюродная, а её муж Юра после армии окончил институт и теперь преподавал в нём математику.
К нему со своими проблемами.
- Зачем тебе? – удивился гость. – Ведь ты ещё в шестом.
Месяц они гостили, месяц Юра занимался со мной по всей школьной программе. Все учебники прошли – и тут закончился их отпуск. Но результат был феноменальный. Чуть не в одночасье стал лучшим математиком класса, школы и всего района. Приехал с областной олимпиады хоть и без приза, но ужасно гордый.

[santehlit]

Во-вторых, с патриотизмом, нравственностью и законом у нас должно быть всё в ажуре. То есть – не судился, не привлекался, не приводился. В связях, нас порочащих, не замечались.
В-третьих, к здоровьишку претензий нет. Всё тяготы и лишения – без ропота и себе не в ущерб. Не только уметь плавать и воды не бояться, но и качку терпеть, аппетита не теряя, голодать, если потребуется (как Зиганшин, к примеру). Ну и врагу спуска не давать – чтить и преумножать славу наших доблестных предков. Чёрной и полосатой смертью называли фашисты моряков. Не зря, должно быть.
Короче, старлей с нами провёл политбеседу, и наши носы поползли вверх. Ещё бы – элитные войска, надёжа и опора всего могучего Советского Союза. Мы так всё поняли и загордились ужасно. С тем приехали на вокзал, с тем и стояли строем на перроне, желая соответствовать.
Дятлов и мичман Титов куда-то пропали. В сторонке курил старшина Пестов. Его меланхолия объяснялась легко и просто – приказ министра обороны нас призвавший, его демобилизовал. Он уже трижды за последние два года побывал дома, приезжая за новобранцами. И теперь его дембельский чемоданчик под отчим кровом в Верхнем Уфалее (город такой в Челябинской области). Осталось – нас сопроводить в Анапу и в штаб за документами. Он теперь в мыслях – гражданский человек, дни считает. Ну а нам – годы и месяцы. Курили в рукав, стоя в строю, хотя, растворись по перрону – Пестов и бровью бы не повёл.
Какой-то бич вокзальный подваливает. Я – крайний, меня и теребит за рукав.
- Слышь, браток, махнём куртками? Вас всё равно в части переоденут, а гражданку в топку.
На мне была штормовка, видавшая виды – не знаю, чем прельстила.
- Отвали, - говорю. – Буду я твоих вшей таскать.
У меня над ухом за спиной:
- Я отца зарубил! Щас будет тебе куртка!
Бас что надо! Бомжара в бега. Я оглянулся. Парень выше, шире, здоровее и ряха такая тупорылохитрая, что трудно понять - то ли шутит, то ли всерьёз про отца говорит. Больно странная прибаутка. Мой зять, к примеру, ругается так - сволгибрёвна! Белиберда, а получается – с Волги брёвна – ни слова матерного.
Чистяков у парня фамилия, и призывался из Златоуста. Попали с ним в один плацкарт, или как это правильно называется: отсек, секция в общем вагоне… короче – кубрик. Они сбоку с призывником по фамилии Дмитриев пристроились. Этот – педик недоученный: из пединститута призвался Челябинского государственного. То ли у них кафедры военной нет, то ли второгодник, как я. Шибко он был похож на моего деда Апалькова Егора Ивановича. Нет, вообще на деда – сутуловатый, с неспортивной фигурой, шаркающей походкой, дребезжащим голосом, и по-стариковски нудный. Как такого в спецвойска? Должно быть, интеллект выше крыши.
Я спросил:
- Откуда родом?
- Из города Гурьева, - отвечает.
- Если город, значит Гурьевск.
Зачем сказал – сам не знаю. А он начал ворчать и ворчал о моих географических познаниях ещё долго, пока не набил рот жратвой. Поделив с Чистяковым полки, скоренько разложили нижнюю на два сидения и столик, выпотрошили рюкзаки, принялись чавкать.
Мне досталась средняя полка. Расправил постельные принадлежности, сунул под подушку спортивную сумку, в которой кроме туалетных принадлежностей и тёплых носков были спички и сигареты.
По вагону прошёлся Титов.