Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен"

[santehlit]

В-пятых, мне не могли простить равнодушия к женскому полу. Не было его, но разве всем объяснишь? Сначала прекрасная половина (так говорится, на практике – едва ли десятая часть всего поголовья) терзалась любопытством, потом ненавистью (чувство сродни любви), потом презрением – пустили слух, что я голубой. Успокоились на негативных последствиях службы на атомной подводной лодке и перестали доставать анонимными записками подобно той, о которой я уже говорил.
Ну и в-шестых…. жизнь продолжалась, и нужно работать.
Губу обратно закатай – девчонок ему захотелось! Это я ругал свой организм, волокший моё невыспавшееся тело на первую пару к 8-00.
Ах, так! – взбрыкнул он.
И что ты мне можешь сделать?
А хочешь, штаны тебе обделаю? Вон на те ножки посмотри.
Я вспомнил, в Анапе такое бывало – на первый этаж учебного корпуса заходили девчонки с гражданки, пообщаться со знакомыми курсантами через перила. С такими коленками (я о девчонках)…! Хватало одного мимолётного взгляда - пока до четвёртого (где был класс самоподготовки) этажа доберёшься, не только у меня случался конфуз.
Слушай, перестань, а. Веди себя прилично.
А хочешь, всем бабам покажу, что ты о них сейчас думаешь.
Не поверят – они считают меня голубым.
Или подводником – а я их моментом разубежу.
Чтобы отвлечься от тревожащих мыслей, решил заговорить организму зубы – я знаю, почему ты такой противный.
Ну и…?
Заклинающую зверей помнишь? Вот эта старуха в тебе сидит.
Кажется, умолк, удивлённый.
А я уже в аудитории, и всё внимание человеку за кафедрой….

2

Сергей оглянулся от дверей, прошёлся по фигурке Клары Оскаровны взглядом профессионального растлителя, подмигнул (ну, не ей, конечно) и вышел. Плюснина подсела ко мне:
- Теперь с вами…. Что мы имеем?
Иванов дождался меня в коридоре:
- Как она тебе, Дед?
- Милая женщина.
- А ты заметил, как она покраснела, когда сказала про девятилетнего сына?
Я промолчал, но подумал – почему ты-то не покраснел? А сказала она про сына следующее:
- Мой девятилетний сын разбирается в аналитической геометрии лучше вас, Иванов.
- Ну, как? – это он теперь про зачёт.
- Допустила, но сказала, что векторной алгеброй будет заниматься со мной после сессии на каникулах.
- Ты уж не теряйся, - вздохнул Иванов. – Тётка незамужем.
Потом встрепенулся:
- Ты сейчас куда?
- Тридцать первое декабря! Куда спешат все добрые люди? Конечно, домой, за стол, как любящий сын примерных родителей. Вообщем, на электричку и в Увелку.
- Нет, Дед, постой – ты мне здесь нужен, причём позарез.
Я возмутился:

[santehlit]

- Ты не в обиде?
- А ты?
Ничего между нами не произошло – были только объятия и поцелуи.
- Не надо, - сказала она, и мне этого хватило, чтобы не переходить границы, очерченной резиночкой её трусиков
А Серый нападался с кровати – Светка тоже не уступила.
- Слушай, если Ленка сегодня напьётся, она надаёт мне по шее – ведь я ей тогда в любви объяснился, а после ни разу не подошёл.
- Да, Дед, плохи твои дела - такое девчонки никому не прощают. Впрочем, их иногда трудно понять – очень они странные, загадочные и нелогичные существа. Сначала рыдают, что мы их не любим, а потом скандалят, когда подходишь, и прогоняют.
- А у тебя со Светкой как?
- Да никак. Я ей сказал, что без секса никаких отношений.
- А она?
- У неё глазки на мокром месте - она думала, мы с ней под ручку будем ходить в кино. Детский сад, короче.
- Ну, подружил бы для начала….
Иванов категорично:
- Дружбы между мужчиной и женщиной не бывает.
И я поменял разговор:
- Слушай, если их будет толпа, ты не лезь – я знаю, как с этой братвой обращаться. Если не осажу, вызову Железяку один на один и так начищу ему пятак, что другим не захочется драться.
- Ты, Дед, действительно такой крутой?
- Запомните, рядовой - когда русский воин бьётся за правду он патологический герой. А где машутся моряки — там вообще посылайте за плотником.
Был полдень, когда мы покинули институт – до Нового года двенадцать часов.
Серёга пожал мне, прощаясь, руку:
- Давай, подгребай к нам часиков в восемь. Ты сейчас спать?
Не мешало бы выспаться в уходящем году. Но и долги ещё не все розданы – зачем они в новом? Прыгнул в троллейбус и покатил на улицу Доватора по врезавшемуся в память адресу.
Иногда судьба сама улыбается: встретил Афоничкина у подъезда его дома, под руку с девушкой – не убежать, не отбрыкаться.
- Ну, здравствуй, дорогой!
Он ко мне обниматься, а я его кулаком снизу в челюсть - тресь! – не сильно, не до смерти, чтобы очухался.
- Помнишь, гнида, должок?
Афоничкин сплюнул кровь от прикушенного языка.
- Что тебе надо, чтобы ты отстал?
- Тельник с начёсом, который украл, или пять минут драки.
- Хорошо, - согласился Афоничкин.
Я его девушке:
- Засекайте – через пять минут верну вам вашего кавалера или то, что от него останется.
- Я сейчас в милицию позвоню, - обеспокоилась она.
- Не надо, Соня, это наши дела, - он снял шапку, шарф, куртку и отдал ей.
Афоничкин ринулся на меня сломя голову – глупец, на что он рассчитывал? Драка – это не просто удары руками, ногами или головой, это очень красивый танец, в котором надо больше думать, чем двигаться. Эмоции должны остаться за кругом – они мешают сосредоточиться, а значит, надеяться на успех.

[santehlit]

Этот поединок – хоть я на него и не особо-то рассчитывал – прокручивал мысленно много раз. Но вот чего не ожидал, так это свидетеля в лице милой девушки. Я знал, что Афоничкин подлец, помнил, что его следует наказать, но если бы в подобной ситуации встретился он мне с ребёнком, и малыш попросил: пожалуйста, не трогайте моего папу – как бы я поступил? Не правда ли идиотские мысли приходят в голову, когда кулаки свистят у косицы?
Я тянул время – у меня не было злости, и смущала девушка, поглядывающая на часы. Наверное, она думала – то, что мы делаем в порядке вещей у бывших морских пограничников. А я не знал, как закончить драку. Раньше знал, а теперь нет – все планы мне эта Соня спутала. Может, с Афоничкиным поговорить? Дать ему срок – пусть тельник вернёт, да и забыть все эти дела. Пусть он меня убедит, что изменился – любовь его сделала порядочным человеком. Вот как Курносого…..
Он ведь искренне шёл ко мне обниматься – думал, что сослуживца увидел, а я его по морде кулаком – бац! Сейчас у него уже был подбит глаз (белок красный, как у вампира), течёт кровь из носа и рта, а меня он ни разу и не достал – я даже не запыхался, и думал об эффектной концовке. Руки-ноги-шею ломать ему желания уже не было, как и устраивать сотрясение мозга. Так что же с тобою делать, Афоничкин? Обида в прошлом, мы в настоящем…. Простить, тебя, тварь?
Призадумалавшись, утратил бдительность, и один раз он таки меня достал. Я облизнул разбитый уголок рта и отступил на пару шагов:
- Ладно, давай поговорим.
Девушка вмешалась:
- Ребята, время…. Вы сказали пять минут.
Афоничкин повернулся и пошёл одеваться. Я остался на месте:
- И ничего не скажешь?
Он натягивал куртку:
- Да пошёл ты….
- Слава Богу, - проходя мимо, я бросил девушке, - не мне быть его женой.
Она не осталась в долгу:
- Бог, когда мужчин создавал, не очень тщательно выбирал материал.
Наверное, она была очень умна, и Афоничкин её устраивал таким, каким был. Или что-то обо мне имела в виду?
Остаток дня я проспал. А после шести общага загудела – на всех этажах чадили кухни подгорающим маслом, засновали разнаряженные девчонки, звенела стеклотара в пакетах у поднимающихся по лестнице, и на входе городские ругались с вахтёром. В каждой обитаемой комнате накрывались столы. В восемь часов на втором этаже в телезале грянула дискотека. Все веселились и праздновали наступающий Новый Год.
- Что невесёлый? – встретил меня Сергей Иванов.
- Уже где-то отметился, - заметил Курочкин припухший уголок моего рта.
- А пусть не лезут.
- Мы победили? – спросил Сергей.
- Увы, старый, ничья.
- Ну что? – предложил Иванов. - Метнемся к стаканам?
И царственным жестом указал на стол. По студенческим меркам он вполне был приличным, разве что салфеток не хватало, а так было всё – вилки, стаканы, закуски, выпивка и кастрюля варёной картошки. Ждать было некого, а нас было трое – Володя Курочкин не поехал в свой город Свободный Амурской области. Нет, был ещё телевизор, который обещал культурную программу праздничного вечера. Да ещё Железнов где-то с компанией….
Празднество началось. Сергей предложил:
- За наступающий!
Выпили.

[santehlit]

- А ты что глубокомысленно молчишь? Мужик, не думающий о бабах, существо очень подозрительное. О чём он тогда вообще думает? Не иначе, как о контрреволюции. Таких надо ловить и лечить впечатлениями – например, на стриптизе.
- Я согласный, - просто сказал.
И мы опять дружно расхохотались.
Потом осторожно заметил:
- Слушай, Серый, а может, мы того – немного не дотягиваем до женского идеала? Может… ну, как они говорят, не герои их романа.
Иванов замахал над головой пальцем, будто пророча - на самом деле, подавившись картошкой, и было видно, что он уже крепко «поддавши»:
- Нет, Дед, дело всё в том, сколько ты ей можешь дать в социальной значимости – ты должен быть либо отличником, либо спортсменом, либо профсоюзно-комсомольским деятелем, вобщем фигурой, на которую оглядываются, о которой говорят, чтобы было чем твоей тёлке перед подругами хвастать. А то, что у тебя длинный, толстый и аккуратно загнутый никого не интересует. Короче, знаешь, кто кадрит самую красивую девчонку нашего курса? Чемпион института по штанге ….
В комнату, заставив нас вздрогнуть, ввалился выпивший Бузука - парень из группы ДПА-132, старший брат которого учился и жил вместе с Железновым.
- Бухать хорошо! – заявил он убеждённо и критически осмотрел сервировку стола. – А не бухать плохо.
Серёга достал четвёртый стакан, во все налил:
- Ну, что там?
Гость выпил, выдохнул:
- У них там бабы, им не до вас.
Когда он вышел, я спросил:
- Шпион Соглядатый?
- Разведчик.
- Железнов, я думаю, не дурак - зачем ему портить себе праздник, - рассудительно заметил Вова.
И мы загрустили - вечер без драки и девушек становился скучным. Курочкин собрал грязную посуду со стола, пошёл помыть на кухню и пропал.
- Серый, - предложил я, - бери гитару, пойдём пиариться перед дамами.
В курилке Иванов только чуть поднял голос до высот известного солиста группы «Смоки» - ну, там, «…водки найду!», к нам тут же поднялись с третьего этажа три девицы, изрядно выпившие красавицы, с предложением:
- Мальчики, откройте.
- Джастен момент!
Это была бутылка сухого вина с глубоко засаженным в пробку штопором. Пока Серёга на английском объяснял очарованным слушательницам, что он ничего не может, я, зажав бутылку между колен, вывернув локоть, изо всех сил тянул за штопор пробку. Она заскрипела и вдруг гулко бабахнула. Я чуть с кресла не слетел.
- Ура! – крикнули девчонки и кинулись целовать Серёгу.
Ему же передал бутылку.
- На брудершафт, девушки, - объявил он, и сделал пару глотков.
Девчонки пили вино из горлышка и по очереди целовались с Ивановым.
- Барышни, а пойдёмте к нам в гости.
Но его самого пригласил грассирующий глас с третьего этажа:
- Слышь, мужик, ну-ка подошёл сюда.
Спустился я. Визави – долговязый худой сутулый прыщавый очкарик попятился:
- Тебе чего?
- А чего звал?

[santehlit]

Зачем нужна женщина, если нет любви? – думал, но вслух об этом конечно не говорил. Опять же – зачем отталкивать, если девушка хочет, даже просит внимания (читай – любви). Всё-таки не сдержался и проявил инициативу – взял и легонько погладил партнёршу по груди. Как мне и показалось сразу, на ней не было лифчика – ощутил через ткань под ладонью твёрдую горошину соска. Девушка танцевала в моих объятиях, глядя отрешённо в сторону. В телезале было темно - я расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и сунул руку за её отворот. Небольшая упругая грудь удобно расположилась в моей ладони. Думал, она потянется ко мне целоваться, или хотя бы подставит губы для поцелуя, но она ещё больше отклонила голову. Что-то было не так, как обычно, какая-то неувязка…. Впрочем, плевать – я возбудился и готов был тащить её в свою пустующую комнату, а там – тискать, ласкать, уговаривать, то есть вести себя как обыкновенный перебравший мужик.
- Пойдём ко мне в гости.
Она согласно кивнула головой. Ещё чужая, подумал я, но после того, как мы вместе взаимно без трусов будем в кровати, наступит и родство душ. Но мне ещё предстояло её победить, ибо без боя она, наверное, не сдастся, ибо без боя это стыдно и больше похоже на …лядство, а не любовь, в которой мне предстояло её убедить – губами, руками… о, Господи! Только бы не словами – сдержись, моряк, и завтра не будешь мучиться душевным похмельем. Сейчас думай о штурме. Ура! С нами Бог! Задача ночи – разрушить стены, перебить защитников и на развалинах крепости ощутить умопомрачительный вкус дефлорации (тьфу, я хотел сказать – победы). Сегодня, нет – уже через несколько минут, я буду счастлив – стопудово!
А девушка покорно шла со мной на четвёртый этаж, и мы ещё ни разу не поцеловались. Моя рука покоилась на её талии, а где-то на самом донышке души шевелились сомнения – что если утром после ночного похабного веселья кроме похмелья навалится ещё необъяснимая душевная тягость. Чтобы подстраховаться от неё не следует говорить о любви, даже вспоминать о ней – мы просто занимались сексом. Подонком я себя не считал, хотя понимал, что это довольно таки свинская тактика. Дескать – можно лежать в луже – кто же спорит в такую ночь – но хрюкать при этом безнравственно.
Мне приспичило в туалет.
- Подожди меня здесь, - я ринулся за угол по коридору.
На соседнем толчке кто-то самозабвенно и громко, будто играл на тромбоне, избавлялся от лишней пищи. Ни его сосредоточенность над унитазом, ни моя стремительность в туалете не помешали ему узреть меня и узнать.
- Задержись, земляк, базар есть.
Это был Железнов.
Рубануть-то его можно было и в гальюне – не велика шишка, но ожидать его здесь – это лишнее. Я прошёл на кухню и закурил. Пришёл он, умылся над раковиной, высморкался, и утомлённым голосом спросил:
- Вы, мальчики, ответ держать думаете за борзоту?
Он что, извинений от меня ждёт? Ваня Ломаев! (это мой зять так лохов зовёт).
- А в чём проблема?
- Проблема в том, что вы, щеглы, оскорбили старшекурсников.
- Могли бы драться – выбор был, вы предпочли ретироваться.
- Вы с Иваном покойники, - мрачно пророчил Железнов.
- Сомневаюсь.
Потом вдруг подумал, что этот мачо с оловянными глазами и блуждающей улыбкой олигофрена не являет собой облик кровожадного воителя - скорее наоборот: стоит и пошатывается передо мной, как сортир без дверки. Спросил осторожно:
- И что же, нет выхода?
- Есть, - оптимистично сказал Железнов. – Выход всегда найдётся, если искать. Например, выкурить трубку мира и закопать томагавки.
- И вы перестанете гонять Ивана по электричке?
Железнов выдержал паузу для весомости своего предложения.
- Перестанем, - выразительно помаячил указательным пальцем старшекурсник Валера. – Пойдём и подпишем договор водярой.

[santehlit]

Он с укоризной посмотрел на зама. Пим недовольно выдохнул, но промолчал. Меня удивило – откуда у товарища Михайлова такая угрюмая ненависть ко мне? Ведь ничего еще не сделал плохого, а чувствую в нём врага лютого. Может судьба у меня такая – всяким козлам костью поперёк горла встревать? И всё, видимо, оттого, что хочется быть собой, а не таким, каким хотят видеть меня власть имущие. Я поглощал чай с пирогом, изнемогая от почтения к Петру Ивановичу Михайлову, как Александр Македонский после Гавгамел к персидскому царю Дарию.
Перегруженный деньгами (выписали мне тридцать рублей материальной помощи) по самую ватерлинию я не знал, куда себя деть от счастья. Ринуться в гастроном да напиться – угостить ребят – сколько ж можно на чужие-то пить? Ломонуться в торговый центр за прикидом? Боюсь Иванову не угодить – он в таких делах дока. За пугачёвским кладом на Коелгу? Да туда можно и беспартошным. Там есть риск сгинуть зазря – а с деньгами в кармане будет обидно. Поехал в Увелку, а в голове уже складывался план. Спасибо декану.
Родителей уломал за два дня. Да, впрочем, и делов-то дома не было для меня. Отец подарил зимнюю куртку, шапку (мелковатую, правда) и валенки (вот это кстати!). Переодевшись и попрощавшись, отправился в гости к дембелям – ребятам из Уйского района. Из Южноуральска доехал до Пласта, где заночевал у родственников зятя. Утром на автобус и дальше в Уйск. Оттуда на деревенской колымаге (однако, автобус) добрался к концу дня до села Нижнее Усцелемово. Вместе со мной на остановке сошел кудлатый и весёлый татарин лет тридцати, представившийся Бакиркой.
- Знаешь, где Женя Талипов живёт?
- Бакирка неглупый, Бакирка всё знает.
- Покажешь?
- Провожу, однако.
Женька в семье был последним и любимым сыном. Родители его совсем старички – маленькие, седенькие, похожие один на другого, как воробушки. Они всполошились, когда Женька, вышедший из дома на собачий лай, сияя, гордо втолкнул меня на свет кухонной лампочки в клубах морозного пара. Женькиных племянников и племянниц, что вечно толклись при бабе с дедом, как веником размело по домам.
Талипов представил меня. Я поздоровался. В печку подбросили дров и принесли из сеней пельмени на широком фанерном листе. Я достал из кармана бутылку, мимикой испросив у Женьки «добра».
- В Челябинске учитесь? Это хорошо. А Мавлиджанка в деревне застрял – комсоргом работает.
- Тоже не плохо.
А и не знал, что старшину второй статьи Талипова зовут Мавлиджаном. А мы всё – Женя да Женька.
Сварились пельмени. Мы с другом выпили, старики отказались.
Хозяин говорил осудительно:
- Да-а, город…. Там зря хлебало-то не разевай – не проследишь, так последнее сволокут. Воров-то от простодушных людей, хоть вицей гони – так и липнут.
Я не понял о чём он. Женька сказал ему что-то - дед печально закряхтел. Тогда сын укоризненно на русском:
- Ну, вот что ты знаешь о городе? Прямо беда тебя слушать. Пошли, Толик, покурим.
Курить мы пошли не на крыльцо, а в сельский клуб, где уже началось какое-то кино. До клуба мы ещё взяли водки – сели на последний ряд и тихонько побулькивали из горлышка, закусывая пряниками. После сеанса пошли провожать двух девиц, отшив кавалеров. Женька отшивал на своём языке, мой проще – кулаком в пятак. Девчонки, молодые учительницы, жили в комнате при школе. Включили музыку, накрыли на стол – водка у нас ещё оставалась. Выпили (мы с Женькой). Принялись танцевать и ухаживать – как говорят «куряки», женихаться. Я с места в карьер:

[santehlit]

- Не дали с-сучки?
Схватился за забор своего дома и долго утробно рыгал. Потом утёрся снегом, похватал его из горсти ртом и предложил:
- Пойдём спать.
Пробились в дом, легли спать в Женькиной комнате на одну кровать, и Талипов спросил:
- Они что, тебе, правда, понравились?
- На перепихон сгодились бы.
- А я думал…, - Женька задумался.
Я долго ждал, потом не вытерпел:
- Слушай, говори, если не спишь.
Женька выдал:
- Думал, побрезгуешь татаркой.
- А что, у неё поперёк?
Талипов после тяжкого раздумья блевал мыслями:
- А мне здесь всё осточертело – деревня, колхоз, тупые лица…. Мечтаю в какой-нибудь город сорваться и жениться на русской.
- Почему обязательно на русской? Цыганские девы тоже красивые.
Он не принял юмора, зубами скрипнул:
- Хочу, чтоб дети мои были русскими.
- И что с того? Мы же на службе не заморачивались - Женька ты или Мавлиджан. Или тебя на катере молодой обижал? С чего вдруг зауросил? Комсоргом стал?
- Да, - Женька сказал зло. – Стал и понял, что с моей графой в паспорте о национальности далеко не упрыгаешь.
- А куда ты намылился – уж не в Политбюро ли?
- Почему бы и нет? - сказал Женька, повернулся на бок и засопел.
- Любо поспорить с целеустремлённым человеком…
Хотя спорить с ним – всё равно, что с инвалидом драться: зациклился парень на своей родословной. Как на службе-то было просто – салага, потом годок. Ни татар, ни русских, ни таджиков забитых – служи парень: всему своё время. А здесь…. Мне мать неоднократно говорила – кызымку в семью на дух не надо, хватит нам одного. Это она про зятя любимого, отец которого из крещёных башкир. Что же Женьку-то ждёт в этом колхозе? Кресло парторга? Тихая и покорная, как все татарки, жена? Футбольная команда ребятишек? Если не сопьётся. Впрочем, одно другому не помеха. Как в Петровке зовут инородцев? Недомытками? Ну, куряки!
Наутро Мавлиджан спровадил меня на попутке, только чаем угостив с молоком. Сказал, пряча взгляд, что автобуса до вечера не будет. И я покатил в деревню Ларино, к другу Захарке. За окном уазика тянулись заснеженные поля и колки. День начинался ясный, безветренный. Снежная пыль висела над дорогой, солнце сквозь неё пробивалось то блеклым, а то слепящим. Февраль на пороге со своими метелями – трактора метили полосами снегозадержания пахотные раздолья.
- Т-твою мать! – ворчал водитель, когда уазик заносило на поворотах, но скорости не сбавлял. И мои мысли прыгали на кочках, как воробьи по пшену. Хрен с ним, с Женькой! Надумал себе проблему – вот ведь заплелась судьба в косу! - и пусть страдает. Когда поймёт, что всё это чушь, успокоится и заживёт, как нормальный, обрусевший татарин. Я и не знал, что Мавлиджан Талипов такой честолюбивый малый – на границе был парень, как парень. А тут - подавай ему Москву. Ишь, Наполеон усцелёмский.
Как Захара увидел, сразу спросил:
- Ты для чего, Саня, живёшь?
А он:
- Для интересу. Вот интересно мне, что завтра будет.

[santehlit]

Только после этого мы обнялись. Захарка, как был, так и остался оптимистом – живёт без гордыни, живёт для души, почти что в раю, или при коммунизме, особенно, когда выпьет. Коммунизм – это светлое будущее всего человечества, а Саня живёт в светлом настоящем по принципу – моё всё равно будет моим, и о будущем не заморачивается. Весел, ежели пьян, грустит, когда трезв, но с улыбкою на устах и думами о неизбежной выпивке. И, конечно же, любил баб.
- Я, братан, жениться надумал – вечером на смотрины поедем.
- Русская?
- Русская. А какая разница? Ты учись, Толян, учись – когда на детей время найдёшь, у меня уж внуки в школу пойдут, - это он прикололся.
Сначала было всё чин чинаром – мы вчетвером (Захар, я и Сашкина старшая сестра с мужем) куда-то поехали на «волге». К кому-то зашли, поставили бутылку на стол, начали разговоры. Напротив нас супруги (родители суженой), она сама и брат (то ли младший, то ли старший – я не понял). Бутылку распили, разговоры закончили, сестра Сашкина с мужем сели в машину и поехали, пообещав за нами вернуться. Захар крикнул: «Не надо!». Потом из дома исчезли родители. Брат невесты заявил, что он тоже недавно вернулся, только я не понял откуда – со службы или из мест не столь отдалённых? На всякий случай попросил:
- Спой нашу, дембельскую.
Он взял гитару и завернул:

Я хочу вам рассказать, как я любил когда-то
Правда, это было так давно
Помню, брёл один я ночью по аллеям сада
Чтоб шепнуть в раскрытое окно.

Хорошая песня, мне понравилась. Особенно второй куплет

И теперь она мне часто сниться в белом платье
Снится мне, что снова я влюблён
Раскрывает мне она, любя свои объятья
Счастлив я, но это только сон.

Черт! Какая могучая жизненная правда – говоря языком классиков марксизма-ленинизма. Действительно, только во сне мог быть теперь счастливым с женщинами – ведь наяву узнал о них всю подноготную. Поверьте, друзья, она неприятна. Вон как Сашкина невеста. Впрочем, нет…. Стакан за стаканом (вина, за которым валенки стёр брат суженной) и в ней такая бабёночка расчудная открылась вдруг – губки вишенками, глазки ласковые, титички под блузкой, как яблочки, перекатываются. Взять бы да заласкать в темноте, чтобы не поняла – Сашка это её или нет. Как в анекдоте:
- Парни, кто невесту не имел?
Жених:
- Я.
Наверное, вместе с хмелем вползал в мою душу Сатана. Впрочём, к чёрту догадки. Я опять ощутил то, что со мной бывало не раз и не два: я начал раздваиваться – даже озноб спину лизнул. В какую душу? Нет у меня души – старуха в древнем мире высосала всю до последней капельки, сама вселилась в моё естество, ведьма, и теперь сбивает с толку моё добропорядочное начало. Жаль, что не превратила в летучую мышь – висел бы вверх ногами под потолком тёплой пещеры и в ус не дул. Чёрт! Зачем напился?
- Саня, дай закурить.

[santehlit]

- Как-то безрадостно ты меня встретил – словно мы друг другу чужие. Что с тобой сделалось, а, Вовчара?
- Не знаю, Толян, - печально сказал Постовалов. – Не ждал тебя видеть - думал, в одиночестве легче прожить.
- Почему?
- А чтобы в душу мою не лезли! – зло сказал Вовка и махом выпил.
А я полез:
- Сердечная травма? Откуда взялась? В Анапе мы с тобой ни о ком не страдали. На службе встретил? Колись, Вован – ведь я тебе друг, глумиться не буду, а что-нибудь посоветую.
Он молчал. Я продолжал:
- Если ты из-за бабы, то плюнь, растери и поверь мудрому человеку - все бабы глупы, развратны и лживы, и никакой кратковременный физиологический оргазм не может служить компенсацией этому.
Я видел, что Постовальчику очень плохо, и мне стало его жаль ещё сильнее – такой был парень! И всё-таки, может быть, он в чём-то заблуждается, и я сумею ему помочь. Ведь это мой друг, мой лучший друг катится к пропасти с тупой обречённостью.
Вован молчал. Я по-другому начал осторожно:
- Впрочем, не мною сказано, но верно - живому человеку свойственно любить. Это закон природы, а также психологии, физиологии и ряда других научных дисциплин. Ты разделяешь такую точку зрения?
Вовка кивнул.
- Могу предположить – эта юная особа махала тебе с берега Амура синим в белый горошек платочком.
- Она старше меня на три года, - выдавил Вовка.
- И говорила, что любовь это не повод, чтобы спать с любимым человеком. Знаю я, брат, таких - они говорят, что целью любви не может быть удовольствие, как целью служения Родине не могут быть ордена и медали.
- Ничего ты не знаешь, - опять буркнул он. – Мы с ней спали. Она замужем, и муж её начальник заставы.
Я присвистнул:
- Вот это коррида. И он знал?
- Сама рассказала. Впрочем, она жила у меня на катере, а молодой у него на заставе.
- И что, вы, парни военные, за оружие не хватались?
- Хватались, не один раз. Бог миловал, и она между нами всегда вставала.
- Чем карта покрылась?
- Вызвали меня в бригаду, в особый отдел.
- Понятно.
Я смотрел на друга, слушал его печальный рассказ о несчастной любви старшего матроса морчастей погранвойск и с тоски сбесившейся на заставе бабёнки, выпускницы Ленинградской филармонии, и понимал, что за всем этим кроется какая-то ещё не разгаданная мною тайна природы и жизни. Постовал не живописал ляжки и титьки, он говорил об её очах, полных тоски и печали, с поволокой мечты о прекрасном, далёком и истинном счастье, что блазнится каждой женщине. И Вовкины глаза на заросшем и опухшем от пьянстве лице светились воспоминаниями – миром, покоем и счастьем. Он был уверен, что способен на это – осуществить её мечты. И эта вера его неземная превращала в бессмертного ангела, во что-то сотканное из мечты и света, женщину, которую я никогда не видел. И всё-таки я рискнул:

[santehlit]

- Знаешь, Вовка, что я тебе скажу – жизнь не исчерпывается одним только словом «люблю». Есть ещё что-то не менее важное. Тебе надо найти возможность и силы жить дальше. Ну, представь, что она умерла. Считал всегда тебя человеком, которого не так-то легко было сломать. Совсем невозможно…. а ты опускаешься.
Вовка сказал:
- По хрену. Моя жизнь. Поскольку будущего никакого нет, в настоящем что хочу, то и делаю. Брезгуешь? Смотришь на меня, как на круговорот дерьма в природе? Ну?
- Думаю – как же любить тебя такого? Кто бы смог? Как думаешь, она бы смогла, если б увидела?
Задумались оба – он и я. Что у него на уме? Что с ним происходит? Если он и вправду любит, то почему опускается, а не взмывает на крыльях? И, наверное, я не судья, потому что ни хрена не понимаю в этих делах. И вообще, по-настоящему у меня ещё никогда не было женщины, которую я мог бы любить до и после перепихона.
Вовка сказал:
- Я, брат, прежде, чем заново начать жить, хочу понять – как надо жить.
- И что ты для этого делаешь?
- Пью.
Кстати, и выпили.
- Если нас всех придумал Бог, то надо понять – для чего придумал.
- А если не Бог?
- Если нет Божьей воли на каждый поступок человека, то стоит ли двигаться?
- Что-то ты призагнул…. А впрочем, в этом может быть и выход из нынешнего тупика. Может тебе, брат, в духовную семинарию податься? Будешь попом.
- Из него поп…, - хмыкнул Петруха.
- Может, мне в психушку лечь? – грустно спросил Вовка.
- Нет, братан, это жизнь – это не лечится.
- Значит, надо быстрее сдохнуть. Ведь мы же не любить родились на свет, а ненавидеть. Ты ненавидишь меня, брат? Врёшь – ненавидишь. Жить мы не можем без того, чтобы не сделать человеку пакость. И радуемся чужому горю. Вот ты смотришь на меня участливо, а в душе-то крестишься – слава Богу, не со мной это происходит.
- Нет, братишка, - твёрдо сказал. – Я завидую твоим чувствам - сам никогда так сильно никого не любил, и не знаю, полюблю ли когда. Мне, Вова, с бабами не везёт.
И, глядя на пьяного Постовалова, вдруг почувствовал нестерпимую жажду настоящей любви. Не перепихона, не слюнявого умиления, когда хочется целовать следы на песке, а сильного, жестокого чувства, способного заставить схватить автомат и расстрелять командира, забыв присягу, Родину и самого себя. Чтобы любовь и ненависть – всё едино. Только с таким чувством, подумалось мне, можно здраво принять весь ужас жизни с её пьянством, воровством, дебошем, предательством, произволом, идиотизмом и развратом. Тот ужас, где истина выражается матом, где всё калечат, над всем глумятся. Где ничего не значат мои чувства и кулаки. Без него, теперь казалось, не выстоять в поединке с жизнью – любой заранее обречён на позор, на битьё ногами, на бесславный конец в выгребной яме. И в том, наверное, динамика жизни, что нескончаема очередь сумасшедших, ищущих её смысл. Я хотел любви, опасной для жизни – такой, как у Постовала.
Мы много думали, говорили, а выпили - не сосчитать бутылок. Вовка вдруг ударился лбом о столешницу.
- Наташа! Наташа, прости меня!
Петруха живо полез на кровать:
- Сейчас начнётся!
Вовка зарыдал:
- Тварь я, падаль, мертвец! Господи, кого же ты полюбила?
Я курил, наблюдал, молчал. Нарыдавшись, Постовал высморкался на стол и поднял на меня остекленевший взгляд:
- А ты кто?