Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен"

[santehlit]

Мужик прибежал:
- Виктор Киприяныч, ты тут в землю по уши закопался, а шахта горит!
Шок проявляется у людей по-разному - одни уходят в молчание и ступор, другие спокойно занимаются неотложными делами, третьи впадают в истерику. Тесть, судя по всему, принадлежал ко второй категории. Гараж закрыл, мне кивнул: «Сам доберешься?». Сел в «москвич» и уехал на шахту, где над терриконом поднимался черный столб дыма.
- А Лялька пошла в магазин, - с какой-то растерянностью встретила теща.
И тут же из-за угла, словно ночные разбойники, выскочили мысли – почему она так взволнованна? Что ужасного может случиться в магазине?
- Пойду встречу.
И опять…. Отчего беспокойством плеснули глаза? Недоставало ей в ужасе заломить руки: «В магазин? Ни в коем случае не ходи, о зять мой любимый!».
Божечка мой, чего только не бывает в семейной жизни! Сделать трагедию из торговой точки. А мне так кажется - жена будет рада, если я ее встречу. Но она не обрадовалась, потому что не встретилась – ни в магазине, ни по дороге.
- Может, к подружке какой зашла? - предположила теща, пряча глаза.
Не успокоила – даже обидой уколола за то, что считает меня непробиваемо толстокожим: так убедительно разыграла картину «Как ты не вовремя пришел!». Впрочем, «Не ждали» назвал ее Репин. Не давало покоя ощущение царапины, проведенной иглой по сердцу. Царапины от какой-то тревожной мысли….
Полдень – ни Ляльки, ни тестя.
- Во время аварии Витя может сутками пропадать на шахте; Ляльку подруга накормит. Пообедаем? – предложила теща.
- Ни настроения, ни аппетита….
Ирина Ивановна посмотрела внимательно и серьезно, усмехнулась:
- Какой ты еще мальчишка.
А мне не хотелось прикидываться своим в доску: это Олина территория, пусть и разруливает – что, когда, куда и зачем? Да к тому же, зуд подозрений – это самое страшное, что может случиться с человеком, это еще хуже, чем зуд от чесотки или вшей. Избавиться невозможно, а вот с ума сойти – запросто. А в душе недовольство собой – как можно опуститься так, чтобы подозревать любимого человека? Жена дала повод? Кто-то злословит? Это недопустимо! Нужно поставить чувства на место.
Время тянулось мучительно медленно: час-два-три – Ляльки все нет.
Когда раздался телефонный звонок, я лежал на диване, но не спал – слышал, как Ирина Ивановна сказала:
- У папы авария на шахте. Толя отдыхает - не обедал, тебя ждет. Ты скоро?
Еще полчаса как на иголках, мучаясь ревностью.
«Найди ты ее выключатель», - подсказывает подсознание.
Легко сказать!
Наконец, жена дома. Пока обедали, не умолкала ни на минуту, несла какую-то милую чушь, и мне стало легче от этого щебета, полного радости, тепла, доброты, которые так нужны измученной подозрениями душе. Словно как солнышко взошло – приласкало лучами, согрело. Вот бы еще оно последило за своими поступками….
- Вечером мы идем к друзьям.
- Свадьбу гасить?
- Нет, там другие….
Частный дом, друзей трое. Причем, супружеский дуэт тоже в гостях. А вот хозяин…. Холостой, старше Оли. Что у них общего? Не здесь ли пропадала жена моя?
Пока ее поведение не выходило за рамки «мыслепреступления» в моих подозрениях. Осмелится ли когда-нибудь жена моя свернуть с шоссе супружеской верности? Ведь последствия могут быть гораздо более, чем тяжелые – катастрофическими. Как ей это объяснить?

[santehlit]

- Что за шум?
С чего он взял – мы общались достаточно тихо, почти любезно.
- Незваные гости? – оценил обстановку и подвыпившим соплякам. - Пошли к чертям! Да-да, к собачьим чертям бегом отсюда! Минуту даю на исполнение – время пошло.
Пидростки поплелись на выход, напоминая грешников Эль Греко.
- Вот так и живем, сопли жуем, - с грустью посетовал человек, ранее известный как председатель совета лучшего в российской республике студенческого общежития, а ныне раздавленный обстоятельствами до неузнаваемости.
Лялька плакала сидя в кровати.
Так она была красива и печальна, и таким от нее веяло горем, что у меня душа зашлась от боли. Сразу подпольный Солженицын припомнился: «Неограниченная власть в руках ограниченных людей всегда приводит к жестокости». Но разве ж я тупой домострой? Всего лишь защитил семью – а должен был отпустить тебя с этой пьяной ватагой из страны Тру-ля-ля? Вот это был бы действительно нонсенс.
Не стал утешать ее, упрекать, руководствуясь правилом - ничто так не красноречиво, как молчание. Встал у окна и смотрел на розги дождя, стегавшие стекло из темноты. Смертельно хотелось курить. И не было человека несчастнее меня. Почему? Этого даже себе не мог объяснить.
Может быть, я негодный муж и человек не очень хороший, но…. я люблю свою жену и ревную ее, и ничего не могу поделать. Как дальше жить?
Вслед за словами иссякли и мысли. На душе, будто кошки скребутся, а в голове такая картина – нож у горла и кляп во рту. Еще одна зарубка на сердце. Мало их, что ли? Подумаешь, еще одна.
Дождь-музыкант исполнял симфонию тяжелого бита. А в нашей комнате было тихо-тихо. И полумрак от настольной лампы. Мы не общались, занятый каждый своими мыслями. Например, я пробовал философствовать….
Плач, Лялька, плач – это не обида из тебя струится, это слезы прощания с детством: теперь ты замужняя женщина, а не девчонка в короткой юбчонке.
Что до меня, то женские слезы никогда не заставляли меня улыбаться.
А вот подсознание желало скандала: «Съест твою душу здравый смысл».
Как мы с ним ладим, сам не знаю – так что не докучайте расспросами.
Пойдем дальше….
Свекрови очень нравилась Оля.
- Девчушечка какая-то, - говорила она. – Сядет с ребятишками, в песочке играет.
Да, мама, да: в словах твоих понятен мне смысл – осознаю свою ответственность за юную жену.
В сентябре мы приехали к моим родителям с намерением исполнить то, что обещали в июне – отгулять нашу свадьбу и в Увелке. Большого размаха не получилось – так, нашли несколько друзей и пригласили:
- Как насчет огненной воды по поводу?
Упрашивать не пришлось.
Приковылял Георгий Иванович, которому для застолья не мешало бы умыться и переодеться. Дед Астах с женой Машенькой и малюткой дочкой в коляске. Виктор Стофеев был женат, но притопал один, буркнув:
- Мы нынче в контрах.
Выпили, закусили - антракт. Дамы к малышке, мы покурить.
- Как поживаешь? – спрашиваю Гошку, самого старшего из нас. – Жениться не думаешь?
- Предпочитает рукоделием наслаждаться, - сипит Дед Астах.
- А тебе лишь вибрировать, - вступается за Гогу Стофеев. – Никаких иных мыслей.

[santehlit]

Все как всегда: обычные мужские сатурналии, а мне досадно – ну, не моя компания: а ведь когда-то был среди них своим парнем. Время уходит, мы взрослеем – сдвигаются приоритеты.
- Молодцы, что пришли – просто не знаю, как вас благодарить.
Стофа щурится, как игривый кот.
- Может, по рюмочке? Волоки.
- Так пойдемте за стол!
- Фи! Со стариками, бабами…. Я тебя не узнаю, Толян.
- А я тебя. Какие бабы? Там наши с Шуриком супруги. И стариками мои родители.
- Так ты действительно празднуешь? – удивился Стофеев с дружелюбной улыбкой вора-карманника (я про улыбку). – Я думал, ты собрал нас принимать соболезнования.
- А в чем дело? Разве я не похож на счастливого мужа?
Виктор Георгиевич сегодня оппонент – сам выбрал эту роль и сам отпускает себе комплименты, начинающиеся со слов «Назовите меня старомодным, но…»:
- … курица не птица, баба не человек. Разве можно с курицей обрести счастье? У меня с этими пернатыми тварями разговор короткий – что не так, кулаком в пятак. А спуску дашь, хуже будет – любят они на голову сесть.
- Верно-верно, - кряхтит Дед Астах.
Мне пришлось рассмеяться:
- Какие вы дикие! Вроде, когда оглядываюсь по сторонам, вижу двадцатый век.
Пикируются два женатика. Даже три. А вот Гошка молчит – он всегда побеждал в спорах тем, что не говорил ни слова. А тут – на тебе! – выступил, глядя куда-то вдаль:
- Женишься на молодой и красивой, а получаешь за безупречную семейную службу сварливую бабу-ягу. Где справедливость?
И снова Витя Стофеев:
- Говорят: надо искать – мол, где-то ходит твоя половина. Но разводы, алименты – такая засада! Мой принцип проще: взял – ну так, воспитывай.
И продемонстрировал кулак, как орудие назидания.
- А сам ты в качестве мужа, конечно же, безупречен, – поморщился я.
- Я не осел, который безропотно тянет повозку в гору. Дал ей фамилию, заделал ребенка - и отвали, моя черешня. Всякие там сюсюканья к добру не приводят. Баба разлюбит тебя сразу же, как запряжет в повозку….
Вот такая фигня!
Думал, набраться у ребят опыта, как с проклятой бороться ревностью, но их уроки мне не приемлемы.
Ляльке понравился Гоша:
- Он такой одинокий и неухоженный, но твердый и выглядит мужественнее остальных. А как смотрел на меня!
- Спивается Тамме-Тунг, - посетовал я.
У любимой на глазах навернулись слезы.
Тогда я не выдержал и признался, чем озабочен последний месяц.
Лялька удивленно посмотрела:
- А ты меня, оказывается, совсем не знаешь. Пока я с тобой, мне никого другого не надо. А когда будет надо, ты первый узнаешь.
Слова ее совершенно не успокоили. Что значит «пока я с тобой»? Разве могут быть варианты? А наши клятвы в ЗАГСЕ? А наш будущий ребенок?
Нет-нет, на взгляд постороннего у нас по-прежнему все было хорошо. Мы не скандалили, не устраивали разборки на бытовые темы (просто я сразу и со всем смирился), почти не обижались друг на друга. Но ничего не мог поделать с ощущением, что все это, вся наша семейная жизнь вдруг оборвется, обрушится в один момент, без всяких признаков и предупреждений.
И тогда навалится тяжелая, беспросветная тоска. И обида, и боль.

[santehlit]

Я не из тех, кто ловит радость в каждом прожитом дне.

5

Новый Год встречали в Розе.
В порубежную ночь решил бросить курить. Вечером вышел во двор, выцедил в легкие наипоследнейшую сигарету и принес в жертву оставшуюся пачку на канализационный люк. На клумбах, скамейках и деревьях лежал плотный снег. Зачерпнул в пригоршню, а потом губами. Действительно полегчало – в смысле, пришла уверенность в себе: отныне я некурящий.
Вернулся в квартиру под Олин плач:
- Ой, мамочка, как больно!
По звонку телефона пришла тетя Лида, живущая в соседнем доме. Осмотрев Ляльку, главврач успокоила:
- Все хорошо, но будьте готовы - как говорится, кашлять и родить нельзя погодить.
- Как родить? – испугалась Ирина Ивановна. – В семь месяцев?
- Да нет, в свой срок.
Олино личико высунулось из-за теткиного плеча:
- Папа, прости меня!
- Может, нашатыря? – участливо спросила главврач, глядя на вытянувшееся лицо брата. Тот замер на месте, приспосабливая новость к своей нервной системе.
- Витя, бегом за машиной! – распорядилась теща.
- Я хочу Новый Год! – захныкала Лялька.
- Раньше надо было думать, - поиграла пальчиками в считалочку тетя Лида.
Когда ушли они, брат и сестра – он за машиной, она домой – Ирина Ивановна затеяла сервировку праздничного стола. Мы помогали, а потом Лялька смоталась. Я заглянул в спальню к ней:
- Ну, как ты?
Оля лежала на высоких подушках, и на ней лица не было от гримас боли. Увидев меня, приподнялась, заулыбалась.
Сев на край кровати, взял ее руку.
- Смотри и учись: следующего ребенка будешь рожать ты, - скривила в улыбку побелевшие губки, потом вздохнула грустно, с минуту помолчала, и я услышал. - Ты вся моя жизнь, слышишь?! Вся моя жизнь. Без тебя нет ничего, и быть не может. Без тебя просто нет меня. Без тебя и нет, собственно, самой жизни. Я так люблю тебя!
Оля тихо заплакала, ткнувшись носиком в мое плечо.
- Не надо ничего говорить, — притянул ее голову к своей груди.
В двери спальни возникла теща:
- Лялька, ты как? Будешь кушать? А плакать зачем? Папа приедет и отвезет тебя в больницу. С этим не шутят, но и бояться особо нечего. Все рожают, и ты родишь – все будет хорошо.
- Ты не говорила, что рожать больно, — укорила Оля мать.
- Конечно, говорила.
- Ты не говорила, что настолько, — уточнила дочь.
Приехал тесть. Теща Ляльку укутала, и я отвел ее в машину, прихватив по дороге жертвоприношение с люка.
В Коркино сдал любимую в родильное отделение городской больницы. Потом сидел на лавочке у входа и курил, дожидаясь Олиных вещей. Курил и думал – так, ни о чем конкретном, просто о жизни, о Лялькиных словах…. И вот что я надумал в тот предновогодний вечер – я любим! Опять за рыбу деньги! Сколько ж времени потрачено и сил, чтобы убедить жену – любовь не главное в семье: должны быть уважение и взаимопонимание, доверие и совпадение взглядов, вкусы, пристрастия, гражданская позиция…. Все общее, не только бюджет и дети, а чувства – это дикие лошади.

[santehlit]

Больше всего на свете мне сейчас хотелось лечь в кровать, повернуться на бок и подтянуть колени к груди. Я стал папой – это надо обдумать: появился на свет маленький человечек, у которого возможно были моя улыбка, мои глаза или, по крайней мере, в венах которого течет моя кровь.
А предстоящее путешествие под землю восторга не вызвало. Тестю за это деньги платят, а мне туда с какого напряга? Может, он раньше не досмотрел чего-то и теперь постфактум хлопочет? И хотя я не сделал ничего плохого, но тоже был должен спуститься за ним в сырое и мрачное подземелье. Моряк в каске шахтерской - безнадежный случай: одни неприятности. Ну, разве справедливо в дважды праздничный день напяливать на себя застиранные кальсоны с общей вешалки и эту робу?
Перебрал в уме последние события - может, вел себя как-нибудь особенно плохо или произнес такие слова, которые вдруг покоробили уважаемый слух, и за это решил тесть меня под землей замуровать? Но ничего не смог припомнить. Наоборот, всегда был в Розе воспитанным зятем, а не выпендрежником - ни разу, помнится, не вышел из берегов. Ляльке однажды радость доставил, сказав:
- Отец твой – кумир мой.
И вот тебе на! Чем не угодил примеру для подражания?
Даже в шахтерском обмундировании элегантный как бес в опере тесть двинулся к выходу, сделав мне знак следовать за ним. Лучший способ выйти из неприятной ситуации - это сделать вид, что ее просто нет. Испустил я глубокий выдох и приглашение принял.
В жизни мне много чего пришлось перепробовать, но этот спуск в шахту – особый случай. Перед тем как шагнуть в лифт, нервно сглотнул и помолился в душе: Господи, да пусть он сломается прежде, чем тронется.
Лифт качнулся, дернулся, загремел и пополз вниз. Видимый мир моментально сузился до размера луча с каски на голове. Впрочем, удобно – что хочу, то и вижу, а что не хочу…. того вовсе нет. Сказать, что такое начало мне не понравилось - это значит, ничего не сказать. Шахта – жуть впотьмах. Здесь птицы не поют, деревья не растут и только стены бетонные что-то напоминают тут.
- Бомбоубежище, - буркнул тесть. – На случай войны.
Ага! Если хряпнут водооткачивающие насосы, будет здесь тебе убежище. Открыл рот, намереваясь высказаться, но понял, что с главным технологом шахты спорить не стоит о ее достоинствах – и закрыл. Приказал голове своей молчать, соображать и быть готовой к любым неприятностям.
Всюду, куда ни бросишь взгляд, мелькали фонарики – шахта работала в будни и праздники, ночью и днем – суетились люди, занятые своими делами. И тесть тоже окунулся в работу – кому-то что-то говорил, кого-то слушал. И совсем его не тошнит, как меня. Наверное, он не чувствует, что лодка, в которую мы влезли, течет.
Ну, это я образно – от холодных противных капель, попадавших за шиворот.
Моя прежняя жизнь из глубины подземелья показалась теперь далеким прошлым.
Я не понимал, что ищет тесть в его закоулках, но послушно топал за ним, ориентируясь на подсвеченную моим фонарем его спину. Мир вокруг был проникнут смутным беспокойством, а если где и дышал умиротворением, то могилы.
Мы прошагали заброшенным штреком – там опоры и доски крепи все потресканы, аж жуть берет: того и гляди рухнет на голову угольный потолок…. и «родная не узнает, где могилка моя»!
В глубине души ожидал, что обязательно слечу с катушек прямо сейчас или минутой позже, тем не менее, шел и шел, являя достойное самообладание - не болтал лишнего и не выглядел глупо. Единственный признак растущей паники - незаметное в полумраке предательское подергивание щеки.
Когда петуху отрубают голову, он еще некоторое время бегает по двору и, наверное, думает о себе, что он в прекрасной форме. Поэтому самое главное – не быть петухом, а быть живым. Это необходимое условие. А все остальное можно варьировать….

[santehlit]

После трех лет службы на китайской границе полагал, что мало чему удивлюсь на гражданке. Но ошибся. В забое, увидев тестя, проходчики вырубили врубовую машину. Обходя фрезу ее, запросто, как от столба, чумазый стахановец оттолкнулся от падающей глыбы угля. Для него это было в порядке вещей, для меня – нечто запредельное. Круче даже русской рулетки, которую видел только в кино.
«Животный страх» происходит вовсе не от слова «животное», как многие думают, а от слова «живот». Страх селится в животе и оттуда правит человеком.
Из живота он перебрался на мое лицо. В мозгах испортилась электропроводка. Мысли коротили, рвались, сыпали искрами. И казалось, этому замыканию не будет конца. Во рту как будто песка насыпали, голова кружилась, словно внутри билась о череп муха. Легкие… Бедные мои легкие! Под завязку в угольной пыли. Мне не хватало самых простых вещей – воздуха, например. Перед глазами стояла пелена, и, как ни гнал ее прочь ресницами, она не исчезала. Кроме того, испытывал острейшую и безотлагательную потребность вновь увидеть солнце над головой – наверное, это клаустрофобия. Теперь я мог понять заключенного, который убегает из тюрьмы за полтора месяца до окончания многолетнего срока. Кончается запас терпения, и человек уже не принадлежит здравому смыслу…
Но когда тесть взглянул на меня, выдавил улыбку «на гора» типа – ну и что?
Тогда Виктор Киприянович придумал нечто.
- Пешком до подъемника далеко - прокатимся на конвейере. Ты не против?
- Главное, - напутствовал тесть перед ползущей с углем брезентовой лентой, - смотри на мои ноги. Как только они исчезнут, прыгай и ты.
- Куда? – вздрогнул я и попытался убедить себя, что это от холода.
- В сторону, конечно.
- А если…?
- А если прозеваешь этот момент, то лучше не прыгай.
- И тогда?
- Вынесет тебя «на гора» и сбросит на кучу угля. Там мягко - жив будешь.
Ну да, конечно – ничего страшного: бултых вниз головой, как кусок дерьма. Главное – жив буду, но публику посмешу. Наверное, когда петуху отрубают голову, то его глаза какое-то время видят, как бегает его туловище. То-то зрелище!
В тусклом свете своей лампы увидел серебристые белки тестевых глаз – в них читался мой приговор: наложишь ты, однако, приятель, сегодня в кальсоны.
- Удачи, - пожелал Виктор Киприянович, уверенный, что испытание оставит от моего самообладания одни осколки.
- Спасибо, - произнес я, неуверенный в обратном.
Когда укладывался на ползущий конвейер, руки тряслись – ну, скажем, от усталости. Чувствовал, что дышу по привычке жить, но дышать стало тяжелее. То ли это игра воображения, то ли нервы расшалились, то ли пыли здесь еще больше. Вдыхаю и выдыхаю, но воздуха не хватает. Однако я должен сохранять хладнокровие и напряжение всех мышц, как кошка, готовая приземлиться на четыре лапы независимо от того, как ее бросили.
По мере движения ленты наверх окружающая температура понижалась. В какой-то момент я даже увидел облачко пара изо рта, и в следующее мгновение не обнаружил тестевых сапог у своей головы. Когда успел спрыгнуть? Раздумывать некогда – прыгнул и я. Вернее скатился кулем с конвейера. Поднялся на ноги и увидел…. деда моего сына.
В душе мылся, отвернувшись от тестя - будто скрывал улыбку на похоронах.
Я был горд, потому что выдержал. Он был хмур по той же причине.
Воздух на улице был упоителен - он влетал в легкие без усилий груди. На душу накатила волна невероятного облегчения. Такого сильного, словно мне сначала поставили смертельный диагноз, а потом объявили, что ошиблись – будете жить! Вот не хрена себе!
В день перед Рождеством нам разрешили забрать домой Олю и новорожденного.

[santehlit]

Лялька первая вышла в двери, и улыбка погасла на ее губах.
- А цветы? А конфеты?
Кинул на тестя укоризненный взгляд – мог бы предупредить, папаша со стажем! – и соврал:
- Дома ждут.
- Да не мне, а за Витю!
Я не мог сказать о тех, кто вручит мне сейчас кулек с моим сыном – пусть они катятся ко всем чертям! – и ринулся в магазин.
Время решает все.
Неделю назад тесть испытал меня в шахте на прочность, а сегодня жизнь преподнесла ему сюрприз из разряда «сохрани лицо свое в экстремальной ситуации».
У окраины Розы на железнодорожном переезде без шлагбаума наш «москвич» «поцеловала» в зад суетливая «жучка» - тесть неожиданно тормознул, и…. В этот момент он разговаривал с Олей. Я видел в салонное зеркало - улыбка слетела с его лица, обнажив плотно сжатые губы и разом побледневшее, как у испуганного подростка, лицо.
Новорожденный был у меня на руках. Лялька ойкнула в момент удара – отчасти от шока, отчасти от боли в шейных позвонках. Тесть выскочил из машины, осмотрел ее задницу и к «жигулисту». Тот руками развел – ну, виноват, мол, не суди строго; а если так нужно, вызывай гаишников. Патовая ситуация, и от их дискуссии веяло легким безумием.
Лялька к отцу:
- Как ты можешь? В такой момент!
Тесть нахмурил брови строго:
- Оля, сядь в машину.
- Ах, так! – воскликнула она. – К черту твою машину: мы быстрее пешком дойдем.
Ребенка я ей, конечно, не отдал и сам никуда не поспешил, но порадовался за любимую – этот стресс избавит ее от комплекса вины перед родителем за «подарок в подоле». И еще говорил кто-то (я не помню) – собственные дети отбирают любовь к нашим родителям. Но над этим надо подумать.
Тесть вернулся в машину минут через двадцать – не добившись прав от виновника ДТП (кто бы отдал!), не дождавшись ГАИ (кто бы вызвал?). Впрочем, чуть раньше его оппонент сел в свой «жигуль» и укатил «с наглой мордой».
Дрожащими руками (я про тестя) взялся за руль, прилагая все усилия, чтобы выглядеть невозмутимым. Чувствовалось, что чувствует он себя паршиво – по его горлу катался кадык и желваки «играли» на скулах. Сверкнул глазами через салонное зеркало на мою улыбку, но ничего не сказал. А моя улыбка ему говорила – некоторым горным инженерам не мешало бы поучиться выдержки у морских пограничников. Или мне следовало изобразить на лице «я убит горем»?
Впрочем, не ищите злорадства там, где его нет. Мне и в голову не вскочило….
Дома на младенца Витю обрушился поток внимания – искупать, накормить, распеленать-запеленать…. Все знали как, все пытались, но толком, ни у кого не получалось.
Потомок истошно вопил на нашу необразованность – мол, так-то вы, каки-бяки, готовились: я ведь не с бухты-барахты туточки появился. Роженица чувствовала себя маленькой девочкой, которой разрешили присутствовать при делах и разговорах взрослых. А я хоть и прошел курс молодого отца в студенческой поликлинике, настоящей практики не имел и скромно исполнял роль заднего плана. В примах теща и тетя Лида….
Но время решает все.
Помытый, накормленный, запеленатый ребенок успокоился и прикемарил – мол, сейчас отдохну и снова буду вас строить, чтоб жизнь медом не шибко казалась.
Да уж, строил….
Через каждые два часа накрывай ему стол. К четырем утра Лялька, по ее выражению, ощущала себя вишенкой, из которой сначала выковыряли косточку, а потом опустили в сироп и долго варили. Словом, никакая была. Я приспособился – жену подмышку и на колено, младенца в другую руку и стыкую: Оля спит, пристроив голову мне на плечо, наследник молочком набивает брюшко.

[santehlit]

«Ты умнеешь, день ото дня, - сварливо заметило подсознание. - Поглядим, сумеешь ли применить свой ум к делу».
Третьей сигареты затушил окурок – пора домой. Морозно, черт возьми!
Утром уехали в Челябинск, и началась новая жизнь.
Лялька была организованным человеком. Когда ей подарили альбом «Наш малыш», она срезала Витин завиток и положила в специальный конверт на первой странице. Скрупулезно отметила исходный данные – вес, рост, цвет волос и глаз – другими словами: стартовый капитал. В графе «первые слова» записала «дяба-дяба», а произошло это так….
Напоролся наш потомок молочка у мамы, откинулся, отрыгнул сыто и выдал:
- Дяба-Дяба…
Мол, все нормально в королевстве Датском – принц доволен!
Стали мы его с той поры Дяб-Дябой звать. А иногда и по-взрослому – Дяб-Дябычем.
Потом такое произошло. Замешкался я, разогревая бутылочку с молочной смесью, а он пустышкой чмокал-чмокал и глазом сердитым косил. Потом как запустит ее в потолок (немножко утрирую) и командирским голосом:
- Кая-кая-кая-кая…!
Мол, даетижвашумать, скока ждать?
Стали Кай-Каем звать или Кай-Каечем. Почему-то просто Каем (у которого Герда) не нравилось.
Точку в Витиных погоняловах поставила Лялька.
- Я – Мыша; нежная, добрая, ласковая Мыша. Ты – Мыгра; нежный как Мыша и сильный как Тигра. А Витя, как наше производное, пусть будет Мымыгренком.
Так и зажили под одной крышей Мыша, Мыгра и Мымыгренок.
Бывают дни, когда воедино стекается все хорошее. А бывает наоборот - удары судьбы подкрадываются, как волки, с разных сторон и бросаются одновременно. Не зря говорят – жизнь вроде зебры.
В тот день с утра самого ждал неприятностей: 23 февраля, а вот…. Может, все дело в отвратительной погоде? Скорее всего. Снег, метель, низкая температура – в канун весны зима разъярилась. Однако, добравшись до общаги, вздохнул с облегчением – чисто, уютно, тепло. Я обожал здесь все, кроме коменданта, которого всячески избегал.
Оля как-то нашла с ней общий язык – здоровается, разговаривает. Галина малыша нашего тетешкает с видимым удовольствием: «Вылитый папка!». И даже на плач его не отрекается: «Ну, отец вылитый!». А мне не хотелось с нею встречаться – та обида еще не выветрилась, да и живем мы в комнате нелегально: ну, как вожжа под хвост некоторым власть имущим….
Со дня свадьбы взял за правило – да не иссякнут цветы у любимой. В тот день привез ветки багульника. Поднимаясь по лестнице, заметил, что дверь в комендантскую закрыта, и двинул прямым путем. Обычно кружным ходил – через третий этаж и по черной лестнице на второй. А нынче рискнул….
Но такое правило есть: если удара ждешь – обязательно стукнут. Только вырулил в коридор, Гончаровой голос:
- Палундра, стой. Ты мне нужен - иди-ка сюда!
Я споткнулся на ровном месте. «Тшорт побьери!»
Жизнь замахнулась на очередную затрещину? Господи, помоги!
Побитой собачонкой поплелся за ней в комнату № 201. Когда-то Галина жила здесь; теперь племянник ее – студент института культуры (каратист, говорят, чемпион города). А сейчас постояльца нет - гости в ней ….
Мать моя женщина! Знакомые лица - Альфия Валеева, Нина Будкова и, конечно же, Лукашова. Музон, закусон и бутылка шампанского на столе.
- Радуйтесь, девки, мужика подцепила!