Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен"

[santehlit]

У меня было полное ведро – тащил, руки меняя. Такую даль пёр, а услышал её голос, бросил ведро и в домик. Вбегаю. Вид, наверное, у меня был ещё тот – парни с кровати прянули, готовы выпрыгнуть в окно. Нина вскочила вся растрепанная, снизу из-под свитера бретелька бюстгальтера висит. В глазах боль. И в меня эта боль вошла и готова была выплеснуться гневом. Вот от чего парни пятились к окну.
Нина в двери, на меня наткнулась, и как даст пятерней по моей щеке. Голова дёрнулась, шея хрустнула - боль вошла, и мне не до расправ. Парни видят, экзекуции не будет, под руки меня и на кровать. Шею щупают, гадают – вывих или перелом. Транспорт нашли, отправили в Увелку. Впрочем, обошлось.
А Нина тем же днём уехала домой. Вот так мы, не встретившись, расстались.
Но пойдем дальше.


Ходили мы походами

Природа не терпит пустоты:
там, где люди не знают правды,
они заполняют пробелы домыслами.
(Д. Б. Шоу)

1

Сейчас я попытаюсь убедить, что Увелка – это пуп Земли. Пусть не всей, но очень её заметной части – Урала. Вот если выйти за околицу и стать лицом на юг – откроется широкое поле до самого озера Горького. А за ним – аэродром. А потом опять поле до города Троицка. А там граница с Казахстаном – великой степной державой.
Теперь сделаем поворот направо, и обратим свой взор туда, куда спешит зимнее солнце, не переделав своих дел, и не торопится летнее – жарит и шпарит. Тремя огромными холмами, как океанскими волнами, вздыблена равнина до самого леса, в котором прячется красавица наша – река Увелька. За ней на возделанных полях, как остовы доисторических животных белеют валуны. Местами малахитово зеленеют скальные проплешины Уральского хребта. Ещё далее река Коелга – слышали о знаменитом коелгинском мраморе? – течёт в скалистых берегах. Сравнить с американской Колорадо язык не поворачивается: у нас своя красота – русская, уральская. На правом её берегу высятся две горы – похожие, как сёстры-близнецы. Издали их профили напоминают женские груди (в совершенстве своём!), и потому зовутся они Титичные горы.
Если стать лицом на север – за лощиной, заросшей камышом, в которую превратилось теперь наше Займище, высятся и шумят вековые мачтовые сосны. Это Кичигинский бор – памятник природы, охраняемый законом. Есть ещё Хомутиниский бор. А где-то под Челябинском – Каштакский. Это осколки Великой Уральской тайги, простиравшейся некогда от этих мест до берегов Северного Ледовитого океана.
А на восток, от околицы и до Петровки, и всё дальше и дальше потянулись берёзовые колки и озёра, перелески и болота – началась Западносибирская низменность, которую пешком всю обойти жизни не хватит.
Пешком – это я к чему? Хочу рассказать вам про скитания (походы, ночлеги в палатке, песнопения у костра и, конечно, удивительные открытия), в которых посчастливилось мне участвовать.

2

Как-то в первые дни летних каникул встречаю географичку.
- Толя, приди завтра в школу.
Звали её Лидия Леонидовна, и было ей тогда лет сорок. Годы огрузили фигуру, подточили приметы очень красивой женщины с лицом греческой классики. Видели Венеру безрукую? Точная копия. Понятно, что и в неё я был тоже влюблён. Но если с Октябриной ещё какие-то надежды оставались (вдруг дождётся - я женюсь) то в этом случае было лишь одно печальное любование. Тем более, что она была замужем…

[santehlit]

- Отчаянный ты, - говорю Прорабу. – С пером разгуливаешь по городу, а вдруг менты….
- С пером, - согласился Ильин. – Сувенирным.
Достал и показал. Это была действительно сувенирная ручка – формой обоюдоострого меча, а внутри шариковый стержень. Вобщем, прикол.
- Но как мы лихо отбились, – повеселел я. – А тот на лавочку с перепугу упал?
Второй, с кем сошёлся, был Колян из Магнитки – до того педантичный и аккуратный, что все вещи, которыми пользовался, подписывал своею фамилией. Даже на совковой лопате аккуратно фломастером вывел «Звездин».
- Вот сволочи! – обиделся, однажды увидев на ней исправленными первую и вторую буквы на жирное «П».
Он ко всем подходил с одним предложением – ребята отказались, а я не сумел.
- Пойдём искать квартиру или комнату для проживания.
- Так мы ж в общаге!
- На правах абитуриентов – начнётся учебный год, вернуться старшекурсники, и нас турнут.
- Раз так – пошли.
Каждый вечер после работы, душа и ужина обходили с ним окрестности студгородка. Приставали к старушкам во дворах на скамейках:
- Бабушки, комнату не сдаёте? А квартирку? Жилплощадь нужна.
Педантичность его от воспитания - у него папашка полковник, начальник магнитогорской тюрьмы. Рассказывал Коля случаи из жизни зеков – наверное те, что обсуждались в семейном кругу. К одному уголовнику мамка приехала на свиданку, а он её того…. То ли засняли это свидание, то ли кто видел, то ли застукали…. Начали прессовать сокамерники:
- Как ты мог мамку родную?
А тот, плача:
- Да мы с ней давно живём – батьки-то нет.
- Ужас какой! – передёрнул плечами.
- Инцест, - наставительно Коля сказал. – А когда они меж собой – мужеложство.
Потом спросил:
- У тебя женщины были?
- Затрудняюсь ответить – наверное, нет. Так, встречались, целовались, ночевали… А чтобы… Нет, не было.
- А девушка есть?
- Бог миловал.
- Это правильно. И я решил: пока учёба – никаких отношений, только порево….
- Это как?
- Ну, невтерпёж станет, к проституткам сгоняю на вокзал.
- Понятно.
- Не понял, что ты в нём нашёл? - это староста нашей группы Вадим Сорокин пытал на счёт Звездина, волоча со мной на пару носилки с бетоном.
- Ты – горожанин, тебе не понять. А мы жильё с Коляном шукаем.
- Нашёл «Коляна», етитвоюмать.
- Ты же староста, должен быть объективным.
- Я объективный к нормальным парням. А этот…. Сокамерники его говорили, он спать ложится в кальсонах.
- Ну и что? Это культура, между прочим, из-за кордона.
- Тьфу! И ты туда!
Мне казалось, Сорока не тянул на старосту. Лидер коллектива должен быть уважаемым и всех уважать. Вот Володя Лукьянов, это да – армеец, богатырь и в то же время, милый, улыбчивый человек. Если бы старосту выбирали, я бы за него свой голос отдал. Но, увы, деканат считает, что у местных лучше получается руководить коллективом. А те, кто в общаге…

[retros]

Немного прочёл - не нравится. Например:

Сообщение от santehlit

С вечера стоял морозный туманец, и все деревья за ночь густо оделись в белый наряд. Заворожённое, волшебное царство! В первые, утренние, досолнечные ещё часы он держался крепко. Разве что стайка снегирей (красногрудых на белых сахарных ветках) стряхнёт немного инея, и крупные, но очень лёгкие, невесомые почти, кристаллы кружились в воздухе, текли вниз, переливаясь, играя бликами. Но позже, когда светило поднялось выше и стало немножечко, по-декабрьски пригревать, он начал сам по себе осыпаться, и вскоре весь чистый, прозрачный, подзолоченный лучами и подголубленный небесами воздух наполнился мерцающей, как пух лебяжий, неподвластной законам земного тяготения, снежной пылью.

Вот об этом в "Чайке" Чехова рассуждает начинающий писатель:
"Тригорин выработал себе приемы, ему легко... У него на плотине блестит горлышко разбитой бутылки и чернеет тень от мельничного колеса — вот и лунная ночь готова, а у меня и трепещущий свет, и тихое мерцание звезд, и далекие звуки рояля, замирающие в тихом ароматном воздухе... Это мучительно".

[santehlit]

Дело вкуса

[santehlit]

По понтону топот над головой. Боцман в дверях:
- Что у тебя?
- Всё в порядке. Насосная – хочу узнать, давно ли здесь люди были.
Боцман ушёл, а я ещё некоторое время бродил по моторному отделению, пытаясь понять его устройство и назначение оборудования.
Снова топот по понтону. Коля Сосненко с гаечными ключами.
- Что смотришь, собака, давай снимай.
- Что снимать?
- Ну, хотя бы трубки высокого давления.
Сам принялся скручивать форсунки.
- Пойду, оружие сдам, - буркнул я, так как не был горячим поклонником воровства.
Коля принёс форсунки и трубки, и пошёл ещё что-то скручивать, а я добровольно сел за чистку бывшего Никишкиного автомата и соврал старшине:
- Командир приколол.
Посчитал, что враньё меньший грех воровства. Откуда это в людях – тащить всё, что плохо лежит? Они ведь ему и даром не нужны. Нет, конечно, подходят эти запчасти к нашему ходовому. Но ведь обходились без них, так зачем же грех на душу брать? А ещё годок – месяцы до приказа считает. Украл, должно быть, для того, чтобы сноровку не потерять – скоро на гражданку.
На ночь мы отошли – писатель-маринист сказал бы: мористее – подальше от берега на безопасную глубину. Встали на якорь, включили РЛС. Поскольку были не на границе, и от командира не было указаний, Сосненко завалился спать. Значит, мне предстояло бдеть всю ночь. Цилиндрик, глядя на моего старшину, зевнул и предложил:
- Побдишь?
Знал, что с его «Донцом» управляться умею – сам учил. Только в последнее время он ко мне не обращался и не звал подменить. А виной тому был инцидент. Отвечая на моё горячее желание освоить его специальность, Цындраков охотно объяснял все особенности и нюансы локационной техники. И однажды, как бы, между прочим, попросил:
- Толян, я вот тут с тобой вожусь – а не поможешь ли ты мне?
- Конечно, - отвечаю.
- Тогда сходи, помой гальюн.
Я бы пошёл и помыл – человек-то действительно мне не отказывает. Но боцман присутствовал при разговоре. Он поднялся во весь свой богатырский рост перед коротышкой Цындраковым:
- Пока я боцман на катере, каждый будет заниматься уборкой в предписанном ему боевым номером месте. Ясно?
Теслика видно очень задевало, что я не участвую в авральных работах на верхней палубе. Да, действительно по боевому расписанию я занимаюсь уборкой в машинном отделении и ещё в ахтерпике, где рулевые рычаги и блоки, и где кроме меня никто не бывает. Радист наводит чистоту в крошечной своей рубке и большой каюте командира. Шеф на камбузе. Метрист - в рубке и гальюне. На всю огромную палубу остаются два уборщика - боцман и комендор. Но бывают моменты – когда палубу и надстройки следует освежить перед визитом гражданских лиц или больших командиров. Тогда боцман пользовался своим правом - объявлял аврал и выгонял всех на мытьё катера. Сосненко считал это прогибом перед начальством и всеми силами противодействовал - сам не выходил и меня удерживал под любым удобным предлогом. Впрочем, когда его не было, я всегда с удовольствием участвовал в авралах. Ведь предчувствие праздника бывает порой интереснее самого.
Так вот, боцман однажды не позволил Цилиндрику переложить на мои плечи заботу о чистоте в санитарном узле катера, а тот перестал давать уроки по освоению РЛС.

[santehlit]

- Тебе чего надо? – поинтересовался водитель, нюхая мокрые пятна на своей майке.
Пожал плечами, оставаясь на месте:
- Да вроде у меня всё есть.
- Ну, смотри, - он махнул рукой, стянул майку через голову, сел в кабину и уехал.
Окинул взором место побоища и побитых – один под лавкой, другой на клумбе лежат без движений и без звуков. Полный порядок в благословенной Серпиевке.
Подходят Чепель с напарником пообедать.
- Посмотри, Валер, они?
- Те самые. Один управился? Ловко ты их!
- Очень даже убедительно выглядят, - почему-то шепотом подтвердил напарник.
- Идёмте обедать.
Когда вышли сытыми, оба налётчика сидели в палисаднике на клумбе и вполголоса чертыхались – будто в песочек играют невинные серпиевские ребятишки.
- Валер, хошь побазарить?
- Да ну их…, - похоже к Чепелю вернулись страхи.
- Слушай, если сейчас не объяснишь, кто ты такой, больше не жалуйся.
- Они больше не сунутся – здорово ты их!
- Ну-ну….
Ребята потопали на объект, а мне предстояло решить вопрос телепортации в Усть-Катав – ЗИЛ-то ушёл за вечерним бетоном. Однако повезло – через полчаса, сидел в попутном КамАЗе, оставляя позади перелески, холмы и километровые указатели вдоль дороги.
У девчонок-атешниц, красивших крышу на ДК, в отряде были четыре пидростка, приданных им на перевоспитание детской комнатой челябинской милиции. Сначала парнишки жили скромно – слушались наставниц и работали вместе с ними, а потом напились (или укололись?) и подрались с городскими. Трое тут же удрали в Челябинск, а четвёртый нивкакую – я, мол, вас, девчонки, не брошу. Те к нам – его же линчуют. Разруливать проблему отправил Винокуров меня.
Девчонки жили в ДК, в одном из подсобных помещений.
- Этот? – я ткнул пальцем в щуплого пидростка, узкоплечего со впалой грудью и копной пшеничных волос. – С вещичками на выход. И живо!
- А ты что за огурец? - паренёк был не из скромных.
И похоже в отряде не все ещё было решено до конца. Некоторые девчонки на меня окрысились:
- Ты чего к нему пристаёшь?
- Хочу проводить до остановки. Сами ж просили.
Моё сообщение повергло некоторых атешниц в настоящий шок.
- Кто просил? Когда?
Я плюнул мысленно с досады и сел на свободный табурет.
- Так парня ж уроют аборигены.
Девчонки в ответ:
- Где мы живём? На диком Западе? В Чикаго? Пусть только тронут – пойдём в милицию и всех посадим.
Ну, блин, народ! И что теперь делать? Решил остаться – понаблюдать, что будет.
За окном помрачнело – скрылось солнце за тучами, и начал накрапывать дождь. В сквере у ДК появилось человек шесть местных парней, постучались к девчонкам в дверь:
- Эй, красавицы, отдавайте своих буянов, а то всем попадёт!
Оглядел притихших девиц:
- Ну, кто за милицией побежит? Ладно, сидите тихо – пойду, побазарю.
Вышел за дверь, поздоровался с теми, кого знал в лицо.

[santehlit]

Стёпка-бербаза выпросил у Кукина один лотос и преподнес Светке Рожковой. У моей названой сестры появился новый ухажёр. А мы продолжали искать новокачалинских нарушителей на границе и во внутренних водах.

Ваше благородие госпожа Кончина
Для кого сыра земля, а кому – пучина
В холодные объятия постой, не зови
Не везёт мне в службе – повезёт в любви.

Перед нами кусок мяса - целый шмат настоящего филе без единой косточки. Смотрим на него заворожено, смотрим с вожделением, смотрим, как на…. ну, наверное, как на женскую ягодицу. Чёрт! Бесподобное зрелище!
- Надо провертеть на мясорубке и налепить пельменей, - предлагает Терехов.
- Беляши быстрей, да и вкусней, - замечает Оленчук.
- Котлет пожарить, с картофельным пюре, - глотает слюну боцман.
- Насмотрелись? – Гацко решительно забирает со стола мясо. – Будет борщ со свежим мясом, свежей капустой и картошкой.
Всю навигацию питались консервами – супы из них, проклятых, каши из концентратов. Колбасный фарш в банках прозвали тошнотиками. А всё из-за того, что нет на катере холодильника, негде свежие продукты хранить.
В середине октября ударили морозы - по Ханке пошло «сало». Ночью водная поверхность схватывается ледком, утром от ветра и солнца он ломается, шуршит на волнах, искрится лучами. У нас эту колючую массу называют шугой, а здесь – «сало». Конец навигации. Наше звено стоит в базе - первое ещё на границе. Но смены уже не будет – они вернутся, а мы не пойдём. Богданчик на «Аисте» умчался в бригаду, ему и на дембель пора – приказ вышел. После него наши годки стали прозываться дембелями.
Готовимся к зимней спячке в погранотряде, но держим порох сухим - способны в любой момент отдать швартовые и выйти в Ханку, рискуя замёрзнуть в нежданном ледоставе. Поговаривают о консервации на флотских катерах, но выжидают – середина октября это ещё очень рано, это почти месяц до официального закрытия навигации.
Холодно на палубе, в кубрике спасают трубы отопления - котёл на камбузе. За ночь приходится вставать два-три раза – запускать для прогрева ходовой двигатель. В отличие от вспомогательного он охлаждается пресной водой, а уж та – забортной. И вот в один из таких промозглых дней боцман решился на подарок экипажу – привёз из отряда вместе с другими положенными продуктами кусок свежего мяса.
Борщ, так борщ. Как говорит Таракан – какая разница! Главное, что из свежего мяса, вкус которого, признаться, уже подзабыли. В урочный час сели за стол в пассажирке, хлеба нарезали, специи поставили – перец, лук, соль, горчицу. Ждём.
Цилиндрик вызвался:
- Принесу.
Умчался на камбуз. Время шло – ни борща, ни Гацко, ни Цилиндрика. Боцман ложку бросил, и на палубу. Я следом – тоже надоело давиться слюной. Видим – Цилиндрик поставил кастрюлю на спардек, скинул крышку, обжигаясь, ловит пальцами кусочки мяса и в рот пихает.
- Что ж ты, сука, делаешь? – взревел боцман. – Кто после твоих поганых рук будет есть эту бурду?
- Ты что, хохол, орёшь? – застигнутый в воровстве Цилиндрик и глазом не моргнул. – Не знаешь, что на добрых кораблях сначала дембеля едят, а потом прочая всякая шушера?
- Я сейчас тебя, дембеля, за борт выкину, - надвигается боцман всей своей массой.
- Что?! – Цилиндрик попытался ударить Теслика, да ручонки коротковаты.
Боцман сжал в ладонях его шею и завалил воришку на спардек. Цилиндрик сучил ногами, махал руками, тщетно пытаясь отбиться.

[santehlit]

- Эй, ты что творишь, салага! – драку на нашем увидел с соседнего катера рогаль Сивков. Он тоже дембель и помчался Цындракову на выручку.
Пора было вмешаться, ну и понятно, на чьей стороне. На юте между леерными стойками провисала цепочка, облегчая проход с катера на катер. Прежде, чем Сивков добежал до неё, я зацепил крючок за огон леера.
- Проход закрыт! – объявил запыхавшемуся дембелю. – Или посторонним вход воспрещён.
- Ты, сынок, вконец оборзел! - вращал Сивков цыганскими очами. – Подожди - кровью в отряде умоешься.
- Предпочитаю водой, папашка - не согласился я.
Слух о моём строптивом характере уже прошёлся по группе. Если в нашем звене было только три дембеля, и они погоды не делали, то в первом – целых семь штук. И там они задавали тон. Держали в страхе свою молодёжь и обещали в отряде поприжать нашу. Особенно меня – молодого да, видать, раннего. Об этом мне с удовольствием вещал Лёха Шлыков при нечастых встречах.
Сивков не решился на штурм. Правда, решись он, не стал бы препятствовать. Ввязался в драку, если б он напал на меня, или боцмана. Но биться со мной Сивков не стал. А за спиной на спардеке всё решилось не в пользу представителя команды дембелей. Цындраков хрипел:
- Пусти, боцман, пусти.
И это звучало, как просьба о помиловании – никаких угроз. Теслик ещё поартачился, изгоняя из души злобу, и швырнул Цилиндрика на палубу.
- Жри, сука, сам.
Он потянулся за кастрюлей, а Цындраков ударился в бега, справедливо полагая, что борщ придётся слизывать с самого себя.
- Э-э, кончай, - подскочил я. - Мужики-то ничего не знают – съедят за милую душу.
- А ты будешь это жрать?
- Я не буду – я видел, а остальные нет.
Спустился в пассажирку с кастрюлей борща под приветственные крики поредевшего экипажа, водрузил на стол. Но следом заглянул боцман и не дал мне подло, но сытно накормить ребят - всё рассказал.
- Так! – Сосненко бросил ложку и покинул пассажирку.
- Есть люди, есть сволочи, - прокомментировал ситуацию Оленчук и ушёл голодать вслед за Николаем.
Мишка Терехов, в одиночестве оставшись за столом, поёрзал задом по баночке, заглянул в кастрюлю, взял ложку и стал вылавливать кусочки мяса.
Голодными мы, конечно, не остались: к вечернему чаю, шеф приготовил второй ужин, правда, из проклятой тушёнки. Угнетало другое – экипаж раскололся. Цилиндрик, прихватив подушку и одеяло, перебрался на ПСКа-68. Боцман поднял руку на дембеля, я огрызнулся другому - это было чревато.
После чая, без «добра» спустился в кубрик Сивков, сел к Сосненко на рундук:
- Коля, выйдем, разговор есть.
- Не в чем, носки постирал.
Это был ответ. Понятно - Сивков звал моего старшину на совет дембелей, и по какому вопросу ясно, как и ясен ответ Николая - не вижу ничего дурного в том, что вору дали по рукам, надо было – по зубам.
Сивков ушёл один, а мы принялись обсуждать варианты притеснений, которые нал нами могут учинить дембеля в отряде. Обсуждали, ничуть не стесняясь присутствия дембеля Сосненко.
- Ты, Толян, вот что, на палубу в ночную пору один не выходи, - сказал Теслик.
- Так меня же вахта будит двигатель прогревать.
- Я скажу, чтоб меня будили, - вмешался Сосненко.

[santehlit]

«Давать» было не просто. Высокие волны забегали за оголовок и играли катерами, как игрушками в корыте. Когда наш борт летел вверх – соседний обязательно вниз. Да ещё оторванный брус болтался на одном болте, угрожая укокошить кого-нибудь. Но не мог же я сказать: «Боцман, боюсь». Перебрался через леера, встал на привальный брус, уловил момент и прыгнул на флотский катер. Слава Богу, не сорвался. Спустился в машинное. Что тут у вас? Нацмен в матросской робе ковырялся в распределительном щитке. Что у тебя? Почему не запускается? Ага, моя твою не понимает? А я, прости брат, по-таджикски не разумею. Наберут же, Тюлькин флот на Табачную фабрику!
Моторист, закончив возню у РЩ, скакнул к пульту. Ну, давай, родной! Паренёк, как учит инструкция, накачал давление масляным насосом, повернул флажок стартера. Полыхнула дуга - выбило предохранитель на РЩ. Так, ясно – где-то коротит у вас электрооборудование.
Топ-топ-топ – чьи-то гады по полувертикальному трапу из тамбура. Потом истошный рёв боцмана:
- За-пус-кай!
Вот он сам.
Бац! Бац! - матросу в зубы.
– Запускай, сука, убью!
Топ-топ-топ – нет боцмана.
Ничего, брат, утрись, терпи. Будем запускать – запускать-то надо. Открыл ящик стола с инструментом. Выкинул сгоревший предохранитель, воткнул в клеммы две отвёртки, свёл их вместе.
- Иди, - говорю, - сюда. Держи и ничего не бойся. Дуга будет, но тебя не убъёт. Ток большой, а напряжение 24 вольта. Всего каких-то 24 вольта. Ты понял? Ни черта ты, чурка, не понял. Держи.
Я встал за пульт, прокачал масляный насос, повернул флажок стартера. В щите полыхнуло так, что тихоокеанец оказался под инструментальным столом с огарками отвёрток. Остатки одной - в клеммовом разъёме. Да мать твою! Чего ты боишься – скорее сам убьёшься, чем тебя током….
По трапу – топ-топ-топ. Истошный крик:
- За-пус-кай!
Сейчас спустится боцман и даст мне два раза по зубам. Понравилось? Ну, уж дудки – бить мотылей, чекистов….
Я сделал два шага навстречу, и как только рожа, чьи ботинки уже готовы были ступить на пайолы, показалась из-под подволока спардека, врезал по ней от всей души - в соответствии с напряжённостью момента.
Это не боцман. Это был комендор, и, кажется, дембель. Он съехал по трапу, бренча на балясинах всеми своими выпуклостями – пятками, ягодицами, спиной, головой. Бесконечно удивлёнными были его глаза.
- Убери копыта, - пнул лежащего на пайолах незваного гостя и позвал моториста. – Иди сюда, дорогой.
Флотский комендор поднялся по трапу на четвереньках. Сын Памира встал за пульт. Я замкнул пассатижами клеммы на РЩ:
- За-пус-кай!
Две дуги полыхнули в машинном отделении, но стартер пришёл в движение. Только на миг он дёрнулся и отключился. Но этого мгновения хватило, чтобы его зубчатка вошла в зацепление с венцом маховика, и тот дёрнулся, возбудив к жизни весь дизель. Он завёлся. Завёлся! С пол-оборота, не смотря на чертовский холод.
Звонит телеграф – боцман требует нагрузки ходовому. Эй-эй-эй, что за дела? Управляйся, брат-таджик, мне на свой корвет пора. Выскочил на спардек. Мама родная! Камень-Рыболовская бухта вся в лучах прожекторов. Катера уже вышли за оголовок. Возле него теперь куда опаснее, чем на просторе. Родной ПСКа-69 показал корму. Не успел! Ну, не успел – значит, опоздал. Значит, придёт ещё время свиданий. Для начала надо выяснить обстановку. Лезу на мостик к боцману. Тот повеселел – катер стал управляем, опасные валуны оголовка остались позади.
- Спасибо! – хлопает меня по плечу и кричит в ухо.

[santehlit]

За что спасибо – за то, что челюсть свернул комендору, а не ему? Впрочем, он может и не знать о моём новом святотатстве. У Тюлькина флота с годовщиной попроще.
- Как бы мне домой-то, а?
- Да ты что? Кто будет швартоваться при такой волне? Гостюй, брат чекист.
- А куда мы сейчас?
- Отойдём подальше да якорь бросим. Вон там и там уже стояночные огни зажгли.
Боцман сделал, как сказал, - отвёл АК на пару кабельтовых от берега и бросил якорь. Волны, как горы, шли одна за другой. Катер бросало из стороны в сторону, сверху вниз, но якорь держал. Да так крепко, что каждый раз, когда цепь натягивалась, происходил рывок – будто кто-то огромный и злой дёргал нас за цепочку, как непослушную шавку. На ногах устоять было трудно от таких рывков.
С палубы все пропали. Я не думал, что в кубрике мне будут очень рады – особенно обиженный комендор. Спустился в машинное отделение, скоротать остаток ночи. Благо здесь никого не было, а было тепло от работающего на холостых оборотах двигателя.
Рассвет побелил стёкла иллюминаторов. Поднялся на палубу – ни души. За бортом по-прежнему крутые волны, и катера, как колоши, меж них бултыхаются. Но ветра вроде нет, а это значит, что скоро и Ханка успокоится. Мелка она слишком и широка – вот беда. Налетит шквал, пронесётся, а вода сутки, а то и двое успокоиться не может. Да, ладно, не привыкать.
Обошёл по периметру флотский АК. Каюта под замком. В ходовой рубке боцман бдит, уронив голову на стол.
- Чай будем пить? – спрашиваю.
Он поднял мутный взор, пошевелил пальцами – ничего не понять.
- Ты нализался что ль?
Спускаюсь вниз. На камбузе пусто, плита холодная. Кубрик. Толкнул дверь. Мама родная! Ну и вонизм. На рундуках, в гамаках лежат моряки. Обрыгали всё, что могли, и друг друга тоже. Я зажимаю нос:
- Есть кто живой?
На ближайшем рундуке шевеление. Включаю свет. Вчерашний комендор – лицо, как у призрака. Прости, брат, я как-то нечаянно тебя вчера. Но ему не до извинений моих: весь вид его и взгляд молят – добей, больше не могу. Э, как вас, моряки, укачало – столько лишней пищи разом обнаружилось. А мне б нежеваный кусочек хлебца с маслом.
В пассажирке на баночках умирали два моряка, но и они успели очистить на пайолы желудки. Спускаться туда не хотелось. Вернулся к боцману. Тот, бедняга, видимо не ужинал: желудок выворачивался, но ничем, кроме длинной слюны, свисавшей теперь со стола, порадовать белый свет не смог. Вот непруха! Помирай, Анатолий Агарков, голодной смертью.
Вернулся в машинное отделение. Разобрал пакетник, нашёл причину короткого замыкания. Повертел в руках оплавленную контргайку - вот из-за этой финдюлины теперь голодаю. Размахнулся и забросил под пайолы. У себя б такого не позволил – а тут, как месть за гостеприимство. Заглушил двигатель. Снова запустил – работает, как часы. Ай да я молодец! Лёг на аккумуляторную коробку и загрустил.
Шторм, внезапно налетевший в полночь, к рассвету потерял силу, но всё ещё держал катера на якорях: волны не обещали спокойной стоянки у стенки. Из Ханкайских просторов явился новый персонаж – Артиллерийский катер. Помнится, в начале лета в паре с другим ушли они в Хабаровск на капремонт. Вот вернулся один, к самому концу навигации. Да в такой шторм! А где ж второй? Плохо без связи болтаться на якоре.
Через пару часиков вновь объект на горизонте. Это наш – ПСКа-67 возвращался с границы. Что, приспичило, мичман Тихомиров? Потрепала вас нынче Ханка на правом фланге?