Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен"

[santehlit]

Ваше благородие госпожа Карьера
Для кого ты мать родна, а кому – Мегера
Полетели «сопли» на плечи мои
Повезло мне в службе – не везёт в любви.

Служили в Анапе в учебной роте три товарища – Ершов, Дятлов да Мазурин. Нравилась им служба, полюбилось море. Решили друзья стать моряками, чтоб с голубой волной на всю жизнь. Ну а раз так – пишут парни рапорты: хотим, мол, выучиться и служить в морских частях по политической линии. Желание курсантов приняли во внимание, справили документы, выдали деньги на дорогу, и поехали они в Москву учиться замполитскому делу. Только схитрил Мазурин, и дорогой к дому повернул. Отдохнул, деньги казённые промотал, вернулся в Анапу на морского специалиста доучиваться. Но тяга к морю и службе пограничной не отпустила парня домой после окончания срочной службы – остался Мазурин на сверхсрочную. В мичманы выбился и на Ханке должность звучную получил – флагманский специалист службы «Р», которая над метристами с радистами надзирает.
Дятлов к тому времени вернулся в Анапу замполитом одиннадцатой роты. А старшего лейтенанта Ершова забросила судьба на остров Сахалин инструктором по комсомольской работе Корсаковской бригады сторожевых кораблей. Жил в шикарнейшей квартире, предназначенной для приёма высокопоставленных гостей. А что, рассудил комбриг, парень холостой, на язык спорый – будет адмиралам с генералами на вечер развлечением. Тут как раз является в бригаду сам начальник морского отдела Тихоокеанского пограничного округа контр-адмирал Ушаков. Старикашка вредный и въедливый ужасно. Весь день бригаду на уши ставил, вечером Ершова. На его крытый стол, на батарею коньяков и напитков, даже не взглянув, заявил:
- Пить вредно. Спать полезно. Утро вечера мудренее.
И завалился почивать.
Обиделся Ершов – в кои веки целый адмирал под боком и того к душевной беседе не смог уломать. Утром старлей заступил дежурным по базе, а контр-адмирал натянул трикушку и бегает по территории бригады. В одном закутке отлынивающих от зарядки подловит, в другом – всех к дежурному отправляет. Ершов за телефон:
- Санчасть? На территории воинской части прорвался псих гражданской наружности, пристаёт к морякам, себя то ли Макаровым называет, то ли адмиралом Нахимовым. Примите меры.
Санитары в розыск – и вот он, голубчик бежит навстречу старенький дед в помятой трикушке.
- Вы откуда здесь? А ну-ка с нами пойдём.
Начальник морского отдела Тихоокеанского пограничного округа возмущён:
- Я контр-адмирал Ушаков.
- Ушаков? Фёдор Фёдорыч? Вот ты нам и нужен, - обрадовались санитары.
Заломили начальнику моротдела ласты за спину и уволокли в санчасть. Потом разобрались. Контр-адмирал приколов с шутками не любил – загремел корсаковский комсомольский работник к нам на Ханку замполитом вместо ушедшего на повышение Кукина.
Начал Ершов с выборов комсоргов катеров.
- Это актив, на который я буду опираться, – так и сказал.
Дал два дня сроку, по истечении которых протоколы отчётно-перевыборных собраний должны быть у него.
Оленчук ко мне подошёл:
- Готовься, Толян, нынче тебя будем избирать.
И кулак под нос сунул, как Никишка Сосненко:
- У-у-у, сука!
Избрали меня единогласно. Цилиндрик отбубнил что-то о проделанной работе, раза два Терехова помянув, как активного комсомольца. И сел. Работу его признали удовлетворительной. Потом выборы начались. Оленчук соскакивает:

[santehlit]

А я подумал, как сейчас лягу, и самые чудесные грёзы детства выстроятся в очередь – смотри, не хочу. Мнилось мне, как из тьмы веков и гари пожарищ в волчьих малахаях монголы мчались на мохнатых лошадках, играл ветер моими кудрями в ватаге бесшабашного ушкуйника Васьки Буслаева, звонили колокола золочёных храмов, слепила глаза роскошь византийских дворцов, а ещё дальше, за горизонтом возвышались египетские пирамиды и трубили карфагенские боевые слоны.
Но под шум дождя приснилась мне смерть моя – вид со стороны: гроб на столе, родственники вдоль стены, до погребения остался час. Мне не хотелось покидать этот свет, и я с горя плакал – слёзы текли по мёртвым щекам из-под закрытых мёртвых век. По стёклам струилась вода – дождь за окном плакал со мной. Это были самые унылые дни моей жизни. Не взбодрил и покос.
Поразительно, как быстро может меняться настроение у человека. Почти месяц находился в глубочайшем трансе, а только сел в электричку на Челябинск, сразу взбодрился. Смотрю в окно, улыбаюсь, будто на свадьбу еду, а не на жаркую работу в яростный стройотряд. Когда пересел на поезд до Вязовой, лёг и уснул. Уснул и просыпаться не хочется. Не хотел и всё тут. Меня бортпроводница растолкала.
- Вставай, парень, вон автобус – сейчас закроет двери и уйдёт. А ты отстанешь…
Я, как мазурик ошалелый, выскочил из вагона и помчался к последнему рейсовому автобусу до Усть-Катава. Вышел около полуночи на центральной площади у ДК и сразу наткнулся на двух местных типов весьма нереспектабельной наружности. Который повыше – светловолосый, костлявый – плевал семечную шелуху и рассматривал выходящих, поставив ногу на лавочку. Второй – толстый, поменьше – сидел на ней. Моя одинокая фигура сразу привлекла их неподкупное внимание. Да, ситуёвина!
- Здорово, друг!
Тамбовские волки ваши товарищи. Нехотя пожал им пятерни. Лица у ребят такие постные, что сразу видно - не допили, и в таком состоянии не хотят расходиться по домам. Ожидание халявной выпивки просто нарисовано на их тупых мордах.
- У тебя голова не болит? – с надеждой спросили.
Накрапывал мелкий дождь, тускло светили фонари, на площади кроме нас никого.
- Спасибо, - сказал белобрысый.
- Спасибо за что?
- За то, что ты нас сейчас угостишь.
- Хорошо, но будем считать это платой за ваши услуги – проводите меня к старому общежитию техникума.
Этот адрес Олег мне назвал ещё в Челябинске. Отдав провожатым трояк, возник в общежитии, как приведение – в полночь, и от дождя мокрый. Ребята спали. Прошёлся, выглядывая свободную кровать. Голос в ночи:
- Что ходишь, приятель? Толяха ты?
Это был Коля Звездин из ДПА-501 – когда-то до службы начинали с ним вместе, и, кажется, были дружны.
- Аз многогрешный, - я подошёл. - Есть закурить – мои все промокли?
- Где-то в кармане.
Почему-то подумал брюки на нём и сунул ладонь под одеяло - под ней, вздрогнув, напряглась голая ягодица. Я посмотрел Звездину в глаза:
- Как ты умудряешься спать лицом и задницей в одну сторону?
- Так я же гимнаст.
Нашёл его джинсы на дужке кровати, сигареты в кармане и закурил.
- Ты из дома? Похавать привёз?
Вспомнил о маминых пирожках, которые завернула в дорогу.
Звездин:
- Дай два. Посмотри, там у окна кровать должна быть одна свободна.

[santehlit]

И встречал ты девок по стойке смирно
А теперь не встал ты, за тебя обидно.

Вот такой был у нас комендор – матрос Терехов.
Шеф, кок, катерный повар – Володя Гацко. Из сибирских кержаков. Был он замкнут и молчалив, как старообрядец. К тому же охотник. Рассказывал он, а я перескажу: повстречался с лосем – и только два патрона с жаканом. Ранил. Идёт следом за обливающимся кровью лесным красавцем и поливает его дробью из ружья. Лось только вздрагивает и хромает вперёд на трёх ногах. Как отвязаться от настырного охотника, с таким упорством желающего отнять у него единственную жизнь? И зашёл лось в село – спасите люди! Гацко туда нельзя – он браконьер. Может быть, это черта к характеру, но не показательная.
Другой случай, им рассказанный. Приехал в Новосибирск (жил где-то в лесах неподалёку), с вокзала вышел – местные хулиганы перчатки отняли. Гацко – ни рукой, ни ногой, ни языком слово против сказать не смог. Однако обиделся крепко. Поймал на улице мальчонку-дошкольника и отобрал у него варежки, которые и на большой палец его тощей ноги не налезут. Зачем? Говорит - отомстил Новосибирску за своё унижение. Ну-ну….
Упёртый он был. У всех шефов, в любое время всегда полно запасов – тушёнки, сгущёнки, круп. Сухари на каждом катере. Мы – как будто Богом обиженные. На десять суток на границу пойдём – ровно на десять суток хватает продуктов, а потом хоть зубы на полку. Зато выливаем за борт полными кастрюлями борщи и прочее. Хлеб буханками выкидываем. За что любить такую тупость? А командиры его любили - как сироту, хотя таковым не слыл. Молчалив был, послушен и трудолюбив – этого не отнимешь. Камбуз всегда чистотой блистал, другим на зависть.
Гацко тощим очень был. Зимой в погранотряде, ничего не делая, отъедался немного – щёки круглели, животик намечался. А за навигацию по тридцать килограммов сбрасывал – в чём жизнь теплилась? А всё жара проклятая – на камбузе вообще невыносимая. Наверное, от этих весовых перепадов страдал Гацко психическими расстройствами. Вот послушайте.
В Платоновке мы у пляжа стояли. Затеяли они с Оленчуком борьбу. Ваня – Аполлон с пид Винницы, а шеф – скелет сибирской куницы, схватил его за шею на удушение, и как радист не бился, не смог разжать клещей «паука», потом захрипел.
- Эй-эй-эй, - боцман разнимать полез. – Кончайте.
Только растащил, Ваня Вове – бац! – по роже. Гацко сел на песок, уткнулся лицом в колени и заплакал.
- Зря это сделал, - боцман вещает. – Теперь берегись, ночью он тебя порешит. Говорить не хотел, но давно заметил – шеф лунатизмом страдает, ночами по катеру бродит.
Стемнело, и пошли на линейку. Все дела переделав, в кубрик спустились мы с радистом – нам во вторую смену. Боцман на мостике за командира отдувается. Гацко уже спит. Броняшки опущены, свет горит, мы раздеваемся. Вдруг Гацко, не открывая глаз, как завопит:
- Ваня, Ваня, Ва-а-ня…!
Рогаль перетрусил.
- Слышь, Толян, я под тобой лягу, - и прыг на Колин рундук.
Ложись, мне-то что. Я уж в гамаке был, тумблером щёлкнул и - кромешная тьма накрыла кубрик. Лежу, думаю – о чём помечтать, чтобы сон скорее пришёл. Кажется, нашёл тему и начал отходить в мир грёз. Только и реальный держит, не отпускает – чувствую, кто-то дышит мне в лицо. Снится? Нет, ну точно. Что за дела? Руку к тумблеру – щёлк. Гацко стоит передо мной – глаза закрыты, а лицо худое и белое, как у черепа – страшнее не бывает. Убрал он голову под гамак, и я склонился посмотреть, что там, внизу творится. Там Ваня в угол забился - коленки у подбородка - одеялом прикрывается. Ну, как девица перед насильником. Гацко свою костлявую спину дугой выгнул, руки тощие к Ване тянет, и пальцами шевелит. А глаза закрыты.