Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен"

[santehlit]

Я придвинулся к нему близко-близко и заглянул в глаза – зрачки впились в зрачки, словно сканируя их радаром.
- Ты мне не нравишься – учти это, как отягчающее вину обстоятельство.
Если бы ненависть, одолевавшую сейчас, можно было разлить по бутылкам, его следовало бы продавать в качестве крысиного яда в москательной лавке.
- Ты сумасшедший?
Этот вопрос на деле всегда замысловатее, чем кажется.
Остаток вечера, пожалуй, можно назвать приятным. Хлебосольный хозяин ухитрился посеять в душе умиротворение и уверенность, что все между нами хорошо – настолько он был спокойным, ровным и позитивным. Возможно, и Оля ничего не заметила.
Только дома вдруг накатил отвратительный привкус обмана. И снова тошно стало душе – зачем же он сигал через забор, если все так невинно?
Посмотрел на свое отражение в зеркале – будто взглядом со стороны, и передернулся. Какое есть право у этого типа с поверхностно привлекательной внешностью предъявлять претензии юной красавице жене? Что он ей вообще может высказать, кроме того, что счастлив, любить ее?
Мы знакомы полгода – этого хватило, чтобы замесить ребенка и стать супругами, но так мало, чтобы узнать друг друга. О чем думает Ольга Викторовна? Счастлива она или страдает? Чем озабочена? Может быть, она переживает за судьбу нашего брака не меньше моего, а то и больше. Какое право я имею, упрекать ее в чем бы то ни было? Сволочь я, наверное. Или просто человек, не приспособленный к семейной жизни.
Подсознание подключилось: «Ну-ну, будет тебе, возьми себя в руки – перестань напрягаться. То, что у вас происходит, до крайности неприятно, но совершенно не смертельно – перебеситесь и заживете на славу. Надо просто перетерпеть».
Перетерпеть! Легко сказать. Бывают ситуации, когда проще ударить – руки трясутся, в груди сжимается тугая пружина, грозящая вот-вот распрямиться и выстрелить надрывным криком ненависти. Таких приступов неконтролируемой ярости прежде не было. А теперь появились. Издержки семейной жизни? Но и это еще не самое скверное….
Однажды вечером в дверь постучали. Выхожу взглянуть. Признаться визиту Папы Римского удивился бы меньше. Пять полупьяных сопливых «гавриков», мокрых – дождь на улице:
- Нам бы Олю.
Ну, что тут сказать?
Объяснял я им, объяснял…. Устал и стал намекать, что второй этаж конечно не пятый, но если по лестнице кувырком, то не покажется им мало.
Ах вы, школьные друзья? Мне извиниться за нехватку тактичности и пригласить вас войти в нашу комнату? Лично я таких друзей давно уже вычеркнул из своей памяти, как исчезнувших безвозвратно в кроличьей норе времени. Гротескнул конечно, но достали. В конце концов, чего пьяные-то приперлись – поздним вечером, впятером, к замужней женщине?
Кто я такой и чего мне надо? С той ли ноги нынче встал? Вам не следует, пидростки, меня сердить, ибо я всего лишь хочу, чтобы вы поскорее эволюционировали в разумные существа – уяснили ситуацию, взяли ноги в руки и скоренько топали бы на выход. Ах, у вас билет на самолет! И причем здесь моя жена? Проводить одноклассника, улетающего в Питер? Однако! Есть, друзья, встречное предложение - может, устроит реанимация? Туда путь короче. А Оля вас завтра навестит с кульком апельсинов.
Пока препирались, сработал общажный телефон – спустился Кошурников с пятого этажа.

[santehlit]

«А старуха за корзину – я белье свое не кину». Уж эта мне любовь - стихийное, неуправляемое чувство, страсти африканские. Только от ревности одной можно сойти с ума. Кому она нужна? Ведь жили и живем, как говорится, душа в душу – тихо и без споров-ссор, во всем советуясь друг с другом. Когда не хочется ничего менять, это и называется семейным счастьем. И мы были счастливы….
«Остапа понесло, - хмыкнуло подсознание. – Она была еще любима, но ей уже не повезло…. ».
Приличный мороз, но мне почему-то было душно и тяжело дышать. Даже не заметил, как замерзли ноги и одеревенели пальцы рук.
Молча покатили обратно в Розу. Тесть включил музыку - какой-то шансон. Рулил, набычившись своими мыслями - попран его отцовский менталитет: любимая дочь понесла до брака. Усмехнулся, что-то разжевав в уме, и под нос себе буркнул: «Как все просто! Как, оказывается, все у них просто». Видать, под каждой крышей свои мыши.
Высадил меня во дворе и укатил на шахту. Так и не появился дома в ту ночь. А мы скромненько встретили Новый Год с тещей и Женей (Олина младшая сестренка), гром «шампанского» оставив на утро.
Я долго спал первого января, а разбудила теща, распахнув дверь:
- Вставай, отец-подлец, сын у тебя!
Может, про «подлеца» почудилось со сна, но будет пусть – от чего же не быть в столь торжественный момент. Я не против, я – за!
Быстро позавтракав, собрались проведать роженицу и малыша – ждали машину, то есть тестя. Он все еще на шахте.
Пришла тетя Лида, как гора к Магомету – она уже «слетала» на «скорой» в больницу, видела Олю, брала в руки новорожденного:
- Кудрявенький в папу, большеглазый. Чудо мальчик! А вам не стоит никуда спешить: все там в порядке - вас не пустят.
- А Лялька как? – спросила теща.
- Как надо! Леди не стонут.
Приехал тесть, неевший год целый, и сел за стол. Погрузившись в процесс, слушал про то, какой качественный у него внук народился, которого – сказала тетя Лида – Оля уже нарекла в его честь. Видать было - не готов еще Виктор Киприянович к такому моменту отцовства.
Мне захотелось выйти во двор и покурить.
Следом тесть:
- Со мной на шахту не желаешь смотаться?
Какой ответ будет самым неправильным?
- Шутите?
- Ни одного раза.
Гораздо мне надо сейчас под землю? Но поехал.
Сели в «москвич». Тесть завел движок и рывком погнал машину с места. В магнитоле Джо Дассен пел о затерянных следах несчастной любви.
Еще одно любимое тестево слово – «цугцванг». Или «ситуация цугцванг»: что подразумевало – к вам, приятель, пипец подкрался. Ощущение цугцванга в душу запало ко мне в дороге. Что делать на этой шахте? Вроде бы не стремился.
Предался печальным размышлениям о превратностях судьбы. Потом почувствовал, как зазнобило, и начал примерять к себе то грипп, то пневмонию с ангиной от вчерашнего промерзания у родильного дома. Но внезапно понял, что это никакая вовсе не болезнь – я боюсь спускаться в шахту. Боюсь ни темноты ее, крыс и обвалов, а какой-то каверзы со стороны тестя. Пытался казаться в себе уверенным, но нехорошее предчувствие накатывало штормовой волной и качало.

[santehlit]

Талантливо? А то! Зря что ль мы на космическом факультете получаем образование? Или как Васильев пел у костра: «Мы все придурки с факультета ДПА….».
Витя чмокал, занятый своим делом. Я с любовью смотрел, как он ест. Нет ничего прекраснее в мире женской груди с младенцем вкупе, таким маленьким и слабым, имеющим только одну защиту - свою прелесть. Никому никогда не придет в голову обидеть ребенка - всем хочется его защищать.
Тут потомок мой оторвался от своего занятия и улыбнулся – а я тебя знаю! И улыбка эта беззубая резанула по сердцу. Я тоже его узнал - родная душа прилетела из космоса….
- Родной мой, - тихо сказал.
И это - правда. Мы были одного рода и племени.
Но жизнь продолжалась.
Уже на вторую ночь мне казалось, что Витек не спит совсем, а только прикрывает глазки и ждет той минуты, когда квартира погрузится в сон – и тогда: «Рота подъем! Выходи строиться!». И выбегали среди ночи, поправ стеснительность и условности - я, как спал, и теща в неглиже….
Кораблю в гавани не грозит опасность, но не затем он создан, чтоб стоять на якоре.
В ночь перед отъездом в Челябинск не спали не только из-за Вити. Суетились – все ли собрали необходимое, не забыли что-либо из советов? Периодически расходились по комнатам, забывались дремой, но тут же полуторанедельный горнист играл тревогу, собирая вместе заинтересованных лиц, которые снова начинали задавать вопросы предстоящей семейной жизни в сессию и искать ответы на них, признавая - трудности будут у Вити без маминой тити.
На улице с сигаретой было спокойнее.

«Сжечь корабли и впереди, и сзади,
Лечь на кровать, не глядя ни на что,
Уснуть без снов и, любопытства ради,
Проснуться лет через сто…»
(С. Черный)

Если заглядывать так далеко, то можно увидеть кобылы хвост, везущей за собой чей-то гроб. Интереснее знать, что будет с нами лет так, скажем, через десять. Мы с Лялькой станем инженерами, будем работать. Витек в школу пойдет….
Вторая сигарета закончила свой недолгий жизненный путь. Мороз морозил, звезды мигали, и о том, что будет с нами, можно только гадать, но одно я твердо знал: наши заботы – только наши, и все тут! К чести молодой семьи надо сказать – мы без страха уезжали в Челябинск, и если чего опасались, так это сессии, а не новоявленного командира (он же - беспомощный человечек).
Витя…. Лялька…. Моя семья. Ширятся обязанности и ответственность.
В горле встал ком.
Бог с ней, пусть будет и любовь, поделенная на троих. Ведь нам предстоит вместе жить – обеспечивать себя необходимым, обустраивать свой быт, преодолевать жизненные трудности. Я буду усердно работать, создавая достаток. Оля станет безупречной хозяйкой – есть в кого. У сына своя задача. Когда Иисус Христос говорил, что Царство Небесное принадлежит детям, он имел ввиду Божию Благодать для них. Свою долю Благодати Божьей Витя щедро поделит на всю семью. Мы станем хорошими друзьями – мама, папа и малыш. И даже если возникнут проблемы, не беда - все равно будем счастливы всегда: нет греха в том, чтобы быть счастливым.

[santehlit]

Впрочем, включать станцию и настраивать картинку я уже умел. И многие цели распознавать научился по характеру поведения на водной глади.
- Побдишь? - предложил Цындраков и удалился в пассажирку - свой персональный кубрик.
На боевом посту у меня работал дизель-генератор - делать там было нечего, кроме уборки, но я ещё утром в базе её спроворил. Сел в кресло метриста, включил РЛС, развернул картинку. Сразу обнаружил цель – в четырёх милях севернее. Хорошая засветка – как ПСКа.
- Смотри, боцман, - говорю – Гераська неподалёку шляется.
Теслик глянул на экран:
- Похоже, но не должен. Он сейчас в базе лодками торгует.
- Прямо-таки торгует?
- Ну, может, на водку меняет. Что ему здесь делать? А ты понаблюдай.
- Я наблюдаю. Цель неподвижна.
- Ну, пусть себе – утром досмотрим. А если дёрнется куда – буди Таракана.
Из камбуза поднялся Курносый со сковородой жареной картошки.
- Хохла будил – ни чистить, ни жарить, ни есть.
Хохлом у него был Ваня Оленчук, который тут же и притопал.
- Слышь, Вано, - говорю. – Свяжись с 68-м – это они напротив сопки Лузанова болтаются?
Рогаль сходил в радиорубку, просунул в окошечко трубку от радиостанции «Сокол – МЗ» и вернулся в ходовую. В одной руке ложка, во рту картошка, другой рукой жмёт тангенту трубки:
- Шестьдесят восьмой, шестьдесят восьмой, я шестьдесят девятый, прошу на связь.
68-ой не отвечал, откликнулся 67-й:
- Шестьдесят седьмой на связи, – какие проблемы?
- Видишь цель на траверзе Лузановой?
- Вижу цель, вижу тебя, 68-ой из базы не выходил. Цель неподвижна, от линейки далеко, утром досмотришь. До связи.
Это был рыбацкий «Кавасаки». Ночёвка в Ханке на якоре им не разрешалась, и Беспалов скомандовал:
- Досмотреть судно.
Мы, в известном уже составе, спрыгнули на палубу сейнера.
- Да, брось, командир, - разводил руками капитан судёнышка. – Что у нас искать? Рыбки хочешь?
Таракан хотел. Рыбаловы кинули ему пять внушительных своих трофеев и куски льда. Мы уже вернулись после тщетного осмотра сейнера, разоблачились от амуниции, и боцман, присев перед пленёнными обитателями ханкайских глубин, намекал:
- Помнится, Агарыч, ты намекал, что был чемпионом Урала по чистке рыбы.
Таракан открыл дощатый ящик на юте:
- Картошку убрать, а в чемпионах пока не нуждаюсь.
Мы с шефом выгребли картошку из ящика и спустили её в двух мешках под пайолы на камбузе. Таракан сам любовно поместил рыбу в ящик и переложил её льдом.
- Зажилил, сука, - опечалился боцман.
Кавасаки утопал в Астраханку. Мы остались на якоре, осматривая в ТЗК берег и горизонт. На ночь включили РЛС. Сосненко вызвался отдежурить первую смену – то ли простил моё неучастие в воровстве, то ли не желал поблажки Цилиндрику. В два часа, как на границе, поднял на вахту. Ну и я, в привычном режиме, скок в машинное и за уборку. Набрал обрез воды, масла, просочившихся под дюриты, грязной ветоши и вылез спардеком на палубу. Чтобы не говорили о загрязнении окружающей среды, а другого места, как за бортом, для этих отходов на катере не было. Только вынес обрез за леера, чья-то рука из темноты цап за моё плечо.

[santehlit]

Галина сказала довольно спокойно:
- Наверное, не ко времени сейчас, но считаю своим долгом рассказать, зачем на днях приходил участковый.
Я вопросительно вскинул бровь – и зачем?
- Именно по вопросу нравственной атмосферы в общежитии.
Так-так, уже интересно: Гончарова хоть и не похожа на Исайю, но….
- В гостинице «Челябинск» наряду милиции попались две проститутки, по виду и возрасту - студентки. Имён своих не назвали, но клиенты сказали, что зовут их Макумба и Мальвина. Клички, как у собак, что по дворам шалаются. Были девочками с фамилией-именем, стали сучками с кличками.
- А к нам мусорка собака по следам привела?
- Их по вызову возят такси. Участковый просил посмотреть, не останавливаются ли машины ночью у нашего общежития….
- Да сколько угодно – из кабаков, в кабаки: дэпэашники – студенты небедные….
- …. не выходят ли, не садятся в них девки.
Выражение лица у Галины в тот миг было торжествующим – она, слава Богу, уже не девка и, стало быть, не проститутка.
- И что требуется от меня?
Галина в ответ – мол, сразу видать, что ты, Палундра, ещё сопляк, вот станешь отцом взрослой дочери, тогда поймёшь, что от тебя требуется. Я и не сообразил, причём тут взрослая дочь. А проституцию в глубине души считал не таким уж зазорным делом – ну, не вагоны же барышням разгружать, когда кушать очень хочется. Или наряды покупать.
А Гончарова раскраснелась, глаза горят – ух, что за глаза: большие, влажные, искрами сыплют! Всё-таки есть в ней какой-то магнит. Сколько встречаемся, до сих пор не слобастил: чем влечёт – ведь намного старше. Но всему когда-то бывает конец. Задумался, как объявить ей, что я влюбился, что у меня теперь другая есть, а с ней мне встречаться уже не с руки.
Насупившись, замолчали оба. А время тянулось с мучительной неторопливостью. Откуда-то подступила тихая грусть – не за себя, за людей, которые непонятно зачем приезжают из своих столиц, и от этого у других возникают треволнения (тревоги и волнения).
Мы славно помолчали – обиды ушли. После паузы Галина сказала:
- Начальство встречать надо комиссара послать – он такой красавчик у нас, про каких в народе говорят «жаль не девица, а то хоть жениться».
- Отличная мысль!
Идея и в самом деле выглядела весьма удачной. Если Галина пойдёт с хлебом-солью – затрёт студсовет, будто и нет такой организации в общежитии. Если я – всё наоборот. Пусть Понька идёт – он действительно, как Ален Делон нашего общежития.
Гончарова сделала шаг к примирению:
- Начальники приезжают и уезжают, а нам с тобой, Палундра, ещё работать и жить.
- Своей собственной жизнью.
Добавил с умыслом – понимай, как хочешь. Откинул голову на спинку кресла и прежде, чем смежить веки увидел трагическое выражение лица любовницы – изломанные брови, отчаянный взгляд. Ах, Боже, какие страсти – мне бы, сударыня, ваши заботы!

[santehlit]

- Погодь, - говорит Мишка Терехов. – Иди сюда.
Прошли на ют. Там уже боцман открыл ящик с командирской рыбой.
- Давай сюда, - тянут мой обрез.
Набирают клизмой (у шефа спёрли) содержимое и рыбам под жабры.
- Кавказская кухня для тараканов, - ликует Курносый. – Верхогляд под дизельным маслом.
Утром пришёл приказ - обследовать реку Верхний Сунгач. Таракан чертыхнулся и велел запускать двигатель. Как вошли осторожно в узкую речку, так и двигались, прощупывая каждый метр отпорником. В обед боцман забеспокоился:
- Может, повернём назад, командир?
Ночевать в теснине безлюдных берегов никому не хотелось. Но Беспалов отмолчался. А когда я сел на юте мыть посуду, приказал запустить двигатель, и мы пошли дальше кормой к Ханке. Что искал меж этих, заросших девственным лесом, берегов наш тупорылый сундук? Нарушителей? Себе славы, а нам приключений?
Наконец, за одним из поворотов берега разошлись, уступив место заводи в камышовом обрамлении. Боцман решил - пора, и крикнул критическую отметку на отпорнике. Командир тут же телеграфировал на БП-7 «Стоп» и положил руль направо. «Ярославец» плавно ткнулся в осколок земной тверди. Сейчас корму катера силой инерции занесёт немного вперёд, будет дана команда «Малый назад», и мы произведём поворот оверштаг – то есть ляжем на обратный курс. Манёвр вобщем-то несложный, понятный и долгожданный.
Но в этот момент из-за камышей показалась моторная лодка «казанка». В ней сидел человек, телогрейка которого была подпоясана патронташем. Ружьё торчало, опираясь прикладом о днище, цевьём о баночку. Это был смотритель заказника «Сопка Лузанова». Есть сама сопка, она даже на карте обозначена, только высится на берегу реки Сантахеза.
А, каково название? Будто её открыватели – испанские конкистадоры. В её заводях растут лотосы и тьма-тьмущая дичи. Место это однажды присмотрел бывший персек Никита Хрущёв – страстный охотник – и учредил заказник «Сопка Лузанова» для себя самого. После того, как коллеги нагнали незадачливого государя, заказник этот национализировали и стали свозить сюда для развлечений известных людей, маршалов и генералов, а также космонавтов. Отсюда Ваня Богданов примчался голодный и навсегда поссорился со мной.
Кроме смотрителя в охотничьих домиках не было никого, и Митрич (так он представился) умирал со скуки - рад был любому гостю, даже такому малоизвестному, как мичман со сторожевого катера. Возвращался он из Спасск-Дальнего с рюкзаком, набитым водкой, и ящиком помидор. Причалил к нам, и отваливать не спешил. Перетащил рюкзак в каюту Таракана. Вскоре они выходили в гальюн в обнимку и пошатываясь. Впрочем, Митрич не гнушался и нашим обществом. Рассказал, между прочим, что в войну служил в штрафниках, а великих людей государства советского насмотрелся, «как грязи».
Захмелевший Таракан расщедрился:
- Гацко, возьми в ящике на юте рыбу и свари на ужин ухи.
Я поймал боцманов взгляд и усмехнулся злорадно – что, отрыл кому-то яму? Теслику без ужина оставаться не хотелось.
- Митрич, а уток пострелять можно?
- Отчего ж – если умеешь. Здесь их, как грачей на погосте.
Шеф занялся рыбой, а мы вчетвером сошли на берег. Первым завладел ружьем Курносый – считал, что имеет на это право, как комендор. Его дуплет был неудачным, хотя подлетевшие утки только что на нос ему не нагадили. Вторым промазал боцман, третьим Оленчук. Я выстрелил и сбил одну. Боцман кинулся в воду и выловил мой трофей. Когда вернулся весь мокрый и в тине, ружъе снова было в руках Терехова.
- Отдай, - приказал Теслик. – Нужна дичь – выпендриваться будешь у своей пушки. Вторым в воду за сбитой птицей полез Ваня рогаль. Потом боцман заставил искупаться разобиженного Мишку. Спугнутая выстрелами водоплавающая дичь из окрестных заводей поднялась на крыло и стаями носилась над нами, надеясь, видимо, запугать непрошенных гостей кряканьем и свистом крыльев.

[santehlit]

Мы расстреляли весь патронташ и притащили на борт четырнадцать уток. Темнело. Включили на юте наружное освещение и сели щипать, палить, потрошить дичь всем экипажем. Даже годки присоединились – Коле я успел шепнуть: «Не ешь уху», а Цилиндрику она не понравилась. Честно отужинал Гацко. Не разобрал вкуса пищи – сам ведь готовил – лёг спать, а точнее, переживать за своё профессиональное мастерство. Командиру с гостем достался почти весь ужин. Привкус испорченной рыбы и масляные разводья ухи притупились водкой. А мы развели на берегу костёр, сварили шесть тушек и потроха, заправили луком, лапшой и наелись досыта. Спать ложились, боцман растолкал Гацко:
- Светает, иди бдеть – твоя вахта.
Шеф промычал, что у него болит живот.
- Чёрт с тобой, - махнул Теслик и с трудом подтянул на гамак свою до крайности перегруженную брюховину.
Командир, с гостем упившись, мы уевшись, бросили без охраны на произвол судьбы катер и её самую – нашу судьбу.
Похмелье было тяжёлым. Водка кончилась. Командир мучился животом (Гацко, кстати, тоже). Митрич оказался покрепче, но у него испортился характер. Был выпит его недельный запас спиртного, расстрелян весь патронташ. Боцман предлагал ему обработанную уже дичь, но старик отмахивался обеими руками. Требовал, чтобы пошли в Спасск за опохмелом - на «Ярославце», так как в «казанке» у него туговато с бензином.
К обеду, отпившись чаем, Таракан принял решение идти в Спасск-Дальний за опохмелом. Снова боцман с отпорником на баке, командир на мостике, и наш ПСКа самым малым ходом двигался через мелкие заводи Верхнего Сунгача. Движение замедлялось не только мелководьем, но и беспокойным Таракановым желудком. Он то и дело давал команду «Стоп, машина», бросал штурвал и, прыгая через дуги и поручни спардека, мчался в гальюн. В начале очередного движения мы сели на мель.
- Кранты, - объявил Таракан гостю. – Дальше дороги нет.
На горизонте за камышами и труб города не было видно. Митрич круто выругался, отвязал моторку и умчался вперёд.
- Всё, - сказал Таракан. – Больше не могу - сниматься с мели будем, как отдохну.
И пропал в каюте.
Боцман решил не ждать. Уговорил Колю Сосненко попытать счастья без Таракана. Мой старшина запустил двигатель, дал малый, потом средний, потом полный назад. Винт засасывал под днище, гнал вдоль бортов волны грязи и ила – катер стоял, как вкопанный.
Сосненко выключил двигатель, вылез наверх:
- Всё, боцман, сели и, похоже, капитально.
- Колёк, давай ещё разок, ещё раз на самом малом – есть идея.
Сосненко не спеша выкурил сигарету, стрельнул бычок за борт и полез в машинное:
- Ну, смотри….
Боцман встал на мостик за штурвал, остальные, взявшись за руки, строем на юте. Как только заработал винт, мы начали бегать от борта к борту, раскачивая катер. И он пошёл кормой вперёд, стал послушен рулю настолько, что в одной из заводей боцман сумел развернуть его носом вперёд. Никто не стоял с отпорником на баке, боцман вёл ПСКа по прежнему следу в ряске. Причалил его к месту ночной стоянки. Дальше не рискнул – слишком много было проявлено самостоятельности.
Командиру нашему не дали отоспаться вышестоящие начальники. Ваня Оленчук принял радиограмму - расшифровав её, помчался будить Таракана. Нам предписывалось где-то в районе Астраханки принять на борт поисковую группу погранцов и доставить на Новомихайловскую заставу. Беспалов поднялся в ходовую в том виде, про который говорят – краше в гроб кладут. Он даже не заметил, что ПСКа ошвартован и не на мели – видимо напрочь забыл первую половину дня. И никак не мог поймать азимут рандеву. Горячился на рогаля:

[santehlit]

- Хохол, ты верно расшифровал радиограмму? Нет ошибки?
Как Таракан ни крутил карту на столе, как сам ни елозил вокруг последнего, выходило, что встречать нам погранцов следовало на суше - в паре километров от береговой черты.
- Да, пошли вы…. – послал кого-то далёкого, вышестоящего.
Прочертил прямую линию от устья Верхнего Сунгача до точки на карте далеко за Астраханкой, вычислил курс, сообщил боцману и пропал в каюте. Боцман сам вывел ПСКа из мелководной реки и встал на курс.
Мы достигли берега потемну. Моросил дождь. Пришвартовались, бросили сходню, включили топовый фонарь. Стали ждать. Астраханка огнями изб опоясывала берег. Поужинав, моряки отдыхали в кубрике. Таракан не показывался. Мы с боцманом бдели в полумраке ходовой рубки, лениво переговариваясь.
- Плохо верится, что поисковый отряд пойдёт через деревню. Ты ничего не напутал?
- Если кто напутал, то Таракан. А у тебя какие-то предложения?
- Может, в эфире их поискать – радиостанция с ними должна быть.
- Иди, тащи рогаля – ищите в эфире.
Я уж поднялся с баночки, как некто на берегу у трапа, очерчивая круги зажженной зажигалкой, стал подавать сигналы на катер.
- Кто это? – удивился боцман.
- Должно пришли.
- Сходи, проверь.
Я спустился по сходне на берег. Моряки по трапам, сходням и проч., вверх ли вниз всегда ходят вперёд лицом. Культура такая. Порой, чтоб не упасть на крутопоставленной и, как теперь, сырой, приходится разгоняться и сбегать. Что я и сделал, ткнувшись незнакомцу в грудь. Ударился грудью, а он меня толкнул руками. И я влетел по щиколотки в воду. Такой приём не воодушевил. Незнакомцев было четверо - столкнув меня в воду, они блокировали подступы к сходне.
- Командир?
- Командира надо?
Я отступил так, чтобы видна была рубка.
- Боцман, тут командира требуют.
Таракан выскочил в мундире без плаща, сделал шаг на сходню, второй мимо и полетел носом в песок. Вскочил на ноги, поднял пилотку, чертыхнулся:
- Кокарду погнул!
Видя у трапа незнакомые фигуры в черном, крикнул:
- Боцман, прожектор вруби.
Луч света царапнул берег, и в его свете я увидел…. Мама родная! За чертой прибоя, там, где кончается песок и начинается трава, стояла целая стена мужиков с кольями в руках. Четверо самых отчаянных окружили у сходни Беспалова.
- Да каких пор ты, собака, будешь кровь людскую пить? Куда лодки упёр?
- В чём дело, товарищи?
- В чём дело?! - Бац! – самый горячий из квартета съездил сундуку по скуле. Пилотка вновь на песке. Я присел, готовясь к прыжку – только чувствую, он мне не удастся. Эти пять-шесть шагов, разделяющих меня и квартет застрельщиков, по песку мне не преодолеть одним махом. Да и обстановка явно не подгоняла решительные действия – можно было спровоцировать остальных, которые с палками в руках. Взвесив всё, попятился прочь, к тому месту, где за вбитый ломик ошвартован «Ярославец». Рассудил: лом – оружие, а если придётся удирать, то, схватившись за швартовый конец, быстрее буду на катере, чем по блокированной сходне.

[santehlit]

- Терехов! – визжит Таракан. – Оружие к бою! Предупредительный по крышам! Сейчас я к чёртовой матери разнесу вашу деревушку.
- Да ты не уймёшься, кусок! – Бац! – с другой стороны прилетел Беспалову кулак.
Я попробовал расшатать лом – ветра нет, канат не натянут – греха не будет, если выдерну. Подняв его двумя руками, как самурайский меч, пошёл командиру на выручку. Только – мама родная! – из темноты сзади собака меня догоняет. Правда, не злая и на поводке. Оборачиваюсь. Вот они – поисковая группа – все девять человек, с автоматами.
- В чём дело, товарищи?
Квартет нападавших шарахнулся к своим. Погранцы, не торопясь, поднялись по сходне на катер - кстати, лучше всех это проделала овчарка. За ними командир, последним я.
- Агарыч, швартовый! – боцман кричит.
Трясу ломом:
- Отдал.
На юте Цилиндрик уже ручонками сучит, его выбирая. Катер дал малый назад, Терехов кинулся сходню спасать, натянувшую тонкий шкерт. Мы практически бежали с поля боя - боя с мирными гражданами, настроенными в этот раз не очень-то мирно.
Поисковую группу разместили в пассажирке – не зря ведь её называют десантный отсек. Ребята извлекли на свет лампочный ящик с помидорами, забытый Митричем и припрятанный Цындраковым, попросили соли и хлеба. Гацко свалил всех уток в бак для мытья посуды и залил водой. И в мыслях не было унизить солдат - просто это самая большая ёмкость на катере. Когда лапша сварилась, мы с шефом притащили её в пассажирку. Здесь - тишина. На обеденном столе – пустой ящик Митрича и соль в чеплашке. Погранцы спали сидя, уронив голову на плечо товарищу, спустив автоматы между колен. Мы никого будить не стали. Поставили бак на стол. Я сбегал на БП, насухо вытер обрез для уборки и принёс в пассажирку. Шеф раскрошил в него булку хлеба, налил лапши и выловил утиную тушку. Пограничный пёс предпочёл еду сну.
К причалу Новомихайловской заставы мы швартовались с первыми лучами солнца. Попрощались с погранцами – неплохо подготовленные, кстати, ребята. И взяли на борт подполковника – какую-то шишку в погранвойсках округа. Этого надо было доставить в Камень-Рыболов. Ну, слава Богу, наша одиссея заканчивается. Всё бы ничего, но как поётся – с нашим Тараканом не приходится тужить. Вот он опять вместо прямой дороги начал кружить вокруг старшего офицера.
- Может, рыбки спроворим, товарищ подполковник? Я жене обещал, а вы друзей угостите.
Беспалов приказал запустить РЛС, обшарил всю Ханку, на всех диапазонах – нет «Кавасаки». Опечалился. Подполковник о своём:
- Мичман, а ты лотосы видел? Они где-то здесь произрастают. Заглянем, если сильно по пути?
Таракан тоже рад задержке – может, наконец, «кавасаки» объявятся. Зашли в Сантахезу, прошли лесистые берега. Вот они – заводи, как на Верхнем Сунгаче. Спустили трофейный ялик на воду, и мы с Тереховым отправились на святотатство. Лотосы – очень редкие цветы на Земле. Растут только на Ниле в Египте и где-то под Астраханью в дельте Волги, ну, и тут – на реке Сантахезе у сопки Лузановой.
Я на вёслах, Мишка срезает стебли экзотических цветов ножницами в воде, на глубине вытянутой руки, и опускает их в ведро с водой. Всё делает по инструкции подполковника. Лотосы – это наши болотные лилии, только цветки гораздо крупнее и лепестки твёрже. Листья огромные. Всё это плавает на воде, радует глаз. А тут мы, с ножницами. Спецвойска называется. Расчехлил бы вчера Курносый по приказу командира свою рогатку и посшибал крыши Астраханки.

[santehlit]

- Ну?
- Ты на меня дуешься? – голос Танюши жалобно дрогнул. – Неужто забыл клятву свою? Я думала, ты серьёзно….
Игорь Седов если не слышал, то видел наши перешептывания, но и виду не подал – ел себе молча и соседке подкладывал. Это добавило металла в мой голос:
- Скажи, почему он?
Кажется, Таню достало спиртное – голос её зазвенел струною.
- Да потому, что ты с девушками ведёшь себя, как пацан, а он, как мужчина.
Я обиделся:
- Поясни.
- Что есть, по-твоему, любовь?
Я задумался, она ответила:
- Любовь – это главное, что есть на свете, это то, для чего стоит жить. Вот ты много тогда тратился, говорил о своих чувствах ко мне, а в глазах читалось одно желание – затащить меня к себе в постель.
- Седов не такой?
Таня расцвела в улыбке:
- Ну, что ты, конечно нет! Игорь – натура цельная: ему шуры-муры совсем не нужны. Девушке полюбить его – это счастье. Ну, поскольку ты не девушка, тебе такое трудно понять. Вот ему бы я ни за что не отказала, но он и не будет просить: такого надо добиваться. И я буду….
- А мне что делать?
- Взрослеть тебе надо, председатель.
- А он уже взрослый?
- Да. И, разумеется, подходит мне больше. А тебе лучше уйти, сохранив достоинство – не стоит мешать нам: тебе это уже не поможет.
Вадим, чтобы дотянуть застолье до заявленного «банкета», включил музыку и объявил:
- Танцы!
Ну, танцуйте, танцуйте, председатели.
Направился к выходу, оглянулся. Таня приветливо помахала рукой.
Захотелось вернуться и сказать – знаешь, почему твой народ Богом возлюблен…. Впрочем, я и сам не знал. Потому не вернулся, а помахал ей и вышел вон.

10

Уж был декабрь….
Расскажу Вам, как всё было на самом деле. Всю подноготную тех дней знают единицы, а пересудов и домыслов по институту на много лет хватило. Если что слышали или знаете – надеюсь, сумеете отличить ложь от правды и мне поверите. А поверив, выпьете за упокой крылатой души, как положено по русскому обычаю, водки. Ведь умер романтик, уступив тело бренное какому-то выжиге, суть которого, до седых волос дожив, не пойму.
Итак, был декабрь….
Поздним вечером постучали. Я уже спал - когда дверь открывал, блаженная вялость владела телом, и, ни о чём не думая, внимал звукам прелестного голоса.
- Толик, прости. У тебя есть ключ от нашей комнаты? Девчонки уехали – я одна и без ключа, - сказала сокурсница Таня.
Первое, что пришло в моё просыпающееся сознание – колесо Фортуны ко мне завернуло: самая красивая девушка факультета (да что там, института! (да что мелочиться – земли всей русской!)) нуждается в моей помощи. Заглянул в её прекрасные и печальные очи.