Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен"

[santehlit]

- Это цапля. Она любопытна, но безобидна. Все свои страхи оставь там – в стране людей. Со дня сотворения мира известно - человек человеку волк, и этот зверь с яростью терзает свою добычу. Никто не может противостоять его ненасытной злобе и устрашающей жестокости. Все люди – эгоисты, свихнувшиеся на своём непрерывном стремлении к власти и каждодневной борьбе за собственность. Люди язвительны и беспощадны, возможно, сами того не сознавая. Ведь они вовлечены в непрерывную борьбу друг с другом, войну одного против всех. В жестокую игру, в которой каждый хочет победить, а если удастся, то и безжалостно смести с лица земли всех остальных. Что же это за сила, которая столь часто побуждает человека к дурным поступкам? Быть может, на многие жестокие деяния его толкает лишь одно – страх? Страх, порождённый тем, что в обществе никто не чувствует себя уверенно и в безопасности. А ещё неизбежный страх смерти, которая ждёт каждого в конце пути. Жизнь, в сущности, всего лишь сложная арифметическая задача с нелогичным и переменным ответом. Проверить решение невозможно. Каждый раз получается новый результат, и предсказать его, не дано никому. С одной стороны, пожалуй, именно это и предаёт ей некоторый интерес, хоть как-то оправдывает все усилия и тяготы. С другой стороны, в этом – неиссякаемый источник тревог и разочарований. Жалобы людей, ожесточённых собственным страхом, висят в воздухе, словно заклинание и проклятие. Непреложный смертный приговор покрывает всё окружающее серым налётом, подобным тонкому слою пыли. Эта завеса скрывает от глаз приближающуюся беду. Неправы те, кто сравнивает жизнь с мирной суетой муравейника. Время и неудачи исподволь превращают людей в уродливые неодушевлённые предметы, взлёты и падения которых определяются нелепыми случайностями и коварными капризами судьбы. И от этого никуда не уйти, все выходы тщательно перекрыты. Там… на земле людей. Здесь – иное дело. Здесь разумно властвует природа, и никто не обидит тебя только потому, что ты слабее…
Я напряг весь свой интеллект, чтобы сказать что-нибудь более-менее достойное моему сверхграмотному собеседнику:
- Вы, наверное, все её законы постигли и проникли в основы мироздания?
- Нет, - ответил он с улыбкой. – Нет, всё не так-то просто. Чем старше я становлюсь, тем меньше знаю. В конце концов, я не буду знать ничего. И тогда придёт время умирать.
- И от этой жизни совсем ничего не останется? – спросил я.
- Человек приходит в мир ни с чем и уходит, не оставляя после себя ничего. Просто на время ему даётся кое-что взаймы. Здоровье, разум, работа, оптимизм или пессимизм, счастье, любовь.… Этот список можно было бы продолжить. И всё это он должен вернуть. Да ещё заплатить проценты, чаще всего грабительские, если учесть, что он получил. Слишком короткий срок, материал с брачком, и к тому же не всякому удаётся им как следует воспользоваться.
- Можно сказать, что нас обманули при рождении.
- Обманывают нас всегда. Если не жизнь, так ближние, которые не щадят ничего и никого. Всегда помни об этом, тогда ты прочнее будешь держаться на коварной отмели жизни.
Он поднял указательный палец вверх, склонил голову и глубокомысленно вздохнул, завершая урок, такой контрастный.
В этот момент к своему удивлению, на краю лабазы, в том месте, где к ней плотной стеной подступал камыш, я увидел некое строение – нечто вроде лесного шалаша или садовой беседки. Подошёл к входу и с любопытством заглянул внутрь. Посреди беседки-шалаша стоял круглый, с причудливо изогнутыми ножками столик из заржавелого железа. Деревянная скамейка с облупившейся краской, застеленная старым тулупом – должно быть, кровать Робинзона. Плетёное кресло, из которого во все стороны, как перья торчала солома. На столе стоял термос и алюминиевая кружка. Лежала толстая тетрадь и сверху шариковая ручка. И больше ничего. Но ведь и это надо было откуда-то притащить!
- Тому, кто однажды ступил сюда, обратный путь заказан, - сказал за моей спиной старик. – Я имею ввиду первозданность рая. Заходи.
Страх, словно железный осколок, царапнул сердце – а старик-то не того, не чокнутый?

[Valerii]

Уходит пора золотая,
поплачься, себя пожалей,
берёза обноски латает
цыганской иголкой дождей.

А клёны не прячут нагие
узлы выступающих вен,
и мучает нас ностальгия,
и просит душа перемен.

Ты рядом, к чему торопиться
с утра в суматоху недель,
зонты, словно чёрные птицы,
куда-то уносят людей.

С намокшей травы не поднимешь
осины цветастый платок...
что там - за туманами - финиш,
а может быть, новый виток?


Валерий Мазманян

[santehlit]

Здравствуйте, Валерий!
Приглашаю автором на сайт пятиозерье.рф

[santehlit]

6

Эта встреча с чудаковатым стариком перетряхнула моё нутро.
Друзья:
- Толян, ты как вчера спасся? Как выбрался из болота?
Ожидали красочного рассказа об удивительнейших приключениях.
А я:
- Сам не знаю. Повезло.
И всё, замолкал, задумавшись. Ничего не рассказал о Робинзоне, его чудесной лабазе. Вброд перебравшись через лиман, шатался в одиночестве по Острову, тщетно пытаясь отыскать следы, где причаливала его лодка. Надеялся дождаться его там и ещё поговорить.
Для чего мне это было надо? А знать бы!
Мне казалось, старик ждёт меня. Старик знает, зачем живёт и мне расскажет. Ведь я вдруг потерял жизненную цель - не интересны стали праздные купания, пустые разговоры. Лето яркое, манящее, долгожданное лето разом утратило все свои прелести. О школе стал задумываться - даже вроде как бы заскучал.
Скажи такое вслух – ребята лоб пощупают. Не заболел? Нет, не заболел. Если хандра это не болезнь, то значит, здоров, как бык, который не знает, как быть.
Однажды понял, отчего душа томится – ей дела не хватает. Другие, вон, цапель приручают, труды научные строчат под шелест камышей. А мне что – день-деньской в песочке на спине сидеть да облака на небе пересчитывать? Словом, готов был к любым авантюрам, не хватало только темы.
А тема, между тем (за тавтологию простите), сама брела берегом Займища мимо Песка, где изнывали мы – друзья от скуки, не зная, чем себя занять, а я от душевного томления бесполезности самого существования на этом свете.
То был Кока Жвакин. Тащил он в руках двух лысух, за шею ухватив, а куриные их лапы царапали осоку. Лысухи, понятно, были дохлыми.
- Откуда, Кока? Трофеи, говорю, откуда? – окликнул его Пашка Сребродольский.
Жвачковский, перехватив ношу в одну руку, другой махнул куда-то за спину:
- А… из лимана. Их там, потравленных, полно.
- Зачем они тебе?
- Сварю да и сожру.
- Да они ж, наверно, с запашком.
- Сам не сьем, отдам Полкану.
Полкана знали мы давно. Он достался Жвакиным вместе с купленным домом – огромная лохматая кавказская овчарка. Прежние его хозяева были хлебосольны – могли всю улицу на праздник пригласить. Полкан выходных не знал – лаял на пришедших, рвался с цепи и однажды её порвал. В ту минуту по двору шли отец мой с дядей Сашей Вильтрисом. Полкан прыгнул на того, который был поближе. Батяня, защищаясь, выставил перед собою руку, и она глубоко вошла в огромную собачью пасть. Овчарка так и повисла на ней – будто в капкан попала. Тут хозяева подоспели, пса оттащили. Поохали, поахали – вот ведь как бывает. Собаку привязали, отца за стол зовут.
Тут дядя Саша Вильтрис голос подаёт:
- Меня снимите.
Как хромой инвалид оказался верхом на коньке ворот – уму непостижимо. Он и сам объяснить не мог, да и слезть без посторонней помощи.
Полкана Кока брал с собой, когда ходили в поле сусликов из норок выливать. И портила же праздник псина! Нам что – побегать, покричать: «Суслик! Суслик!», когда этот бедолага, досыта нахлебавшись воды, выскакивал из норы. У него даже шанс был спастись, спрятавшись в другой - у нас ведь могли кончиться вода, азарт иль подкатить усталость. Вот чего не было никогда – так это жалости. Ну, это я так, к слову. Приходит время, и начинаешь понимать, как всё-таки жестоки бывают дети. Мы - в детстве. Подступают жалость, раскаяние…. Да только загубленным зверькам от этого не легче.

[santehlit]

Так вот, этот самый Полкан портил всю суслиную охоту. Только тот мордочку из норки, заполненную водой, высунет, собака его - цап! – и задница суслячья торчит из её пасти. Потом - хрюм! – и, поминай, как звали грызуна. Десять сусликов из норок выльем – десять сожрёт. Никакого азарта. Никаких шансов грызунам. Короче, знали мы этого Полкана – ему две лысухи на один лишь зуб. Да если ещё Кока пособит….
Всё это с ленивой бранью вперемешку обсуждали мои друзья, глядя в удаляющуюся спину. А я…. В моё сознание медленно входила, набухала, побуждала к действиям полученная информация – в лимане полным полно погибших птиц. От чего погибших? Кто их потравил? Чем?
Я встал и, не говоря ни слова, потопал, куда Кока показал. Шёл, не оглядываясь, так как знал, что за спиной идут друзья, которым тоже осточертело пляжное лежание.
Это был мазут. Чёрным жирным пятном разлившись, окрасил пол лимана. На чистой воде радовал глаз радужными разводьями, а за камыши цеплялся траурными лентами. Лысухи, здесь гнездившиеся, были обречены. И уже несколько чаек погибли, неосторожно окунувшись в зловредное пятно.
Я вышел на берег - голые ноги мои были в мазуте до самых колен. В ладонях – маленький чёрный комочек погибшего лысёнка. Он был ещё тёплым – то ли от солнца нагрелся его чёрный пушок, то ли жизнь пульсировала в маленьком тельце до последней минуты. До слёз было жалко это крошечное, быть может, пару дней назад явившееся на свет Божий существо. И я их не стеснялся.
- Вот сволочи! Да кто же это? – Вовка горькую сглотнул слюну.
- Надо разобраться и наказать, - нахмурил брови Гошка строго.
- Найдём и накажем, - Пашка желваками поиграл.

7

Займище широко и вольно раскинулось в пологих берегах на северной окраине посёлка. А внутри поселения озеро Минеево. Весной в половодье или от летних проливных дождей оно, выходя из берегов, немало обывателям доставляло беспокойство, неся ущерб домам, садам, дворам и огородам, и дорогам тоже. Додумались прорыть канал, чтобы избыток вод сливался в Займище. Он прошёлся по посёлку, а в двух местах обрядился в трубы, нырнув под дороги. Во время таяния снегов и после хорошего дождя в канале бурлила, пробиваясь на простор, вода. Отшумев, она оставляла в русле лужи, в которых ребятишки ловили сачками мальков и головастиков. С некоторых пор ручей в канале перестал пересыхать. Вода пульсировала в нём круглый год, укрываясь льдом в зимнюю стужу. Наверное, в Минеево источники открылись, судачили мы, заглядывая с тротуара в канаву, по пути в школу и обратно.
Мазутный след из лимана этим каналом привёл нас к озеру.
Что за чёрт? Неужто нефть под Минеево таится? И пузырится, всплывая чёрными баррелями. Да мы, братцы, если это так, рокфеллерами станем в один миг.
- Давайте ещё раз проверим – что-то здесь не то.
Перебрались на другой берег и пошли обратно. Нам бы, дуракам, сразу поделиться и обшарить оба склона канавы. Но, как говорится, век живи – век учись, а помрёшь обязательно дураком. Зато теперь мы более тщательно осматривали все подступы к искусственному водоводу – каждый кустик обшаривали, каждую рытвинку. И нашли.
Мазут протёк в канал из огромной бочки с территории комхоза – коммунального хозяйства посёлкового. Там, за высокой металлической решёткой забора баня, прачка, гаражи и контора. Мазут использовался топливом в котельной. То ли эта бочка прохудилась, то ли кран её кто открыл по неосторожности, а, может, с умыслом…. Сейчас мазут в канаву не бежал – или весь стёк, или закрыли кран. Но дело чёрное свершилось – загажена среда, погибли птицы и птенцы. И нам не стать рокфеллерами.

[santehlit]

Кроме мазутной утечки открыли мы и тайну минеевских родников. Из-под стальной решётки, прикрытая камышом, труба торчала, из которой бежала и пенилась мутная вода.
Пашка раздул ноздри индейского носа:
- Фу, помои….
Повертел головой:
- Должно – из прачки….
- А в банные дни – из бани, - догадался Вовка и был прав.
- Надо поджечь мазут, - предложил Пашка. – И бочка ка-ак рванёт….
- Надо в газету идти, - Нуждасик был осторожнее. – Или лучше сразу в райком. За такие дела должны взгреть.
- А могут и не взгреть, - Сребродоля не сдавался. - И потом, ходить, стучать…. Лучше взорвать.
Они заспорили. Гошка, их слушая, снисходительно кривился. А у меня в голове постепенно начал складываться план жестокой мести. Разулся и, пересилив брезгливость, ступил в мазутно-помойную жижу. Заглянул в трубу канала, пересекающую улицу Октябрьскую. Ну что ж, Анатолий Егорович, вашей наблюдательности стоит отдать должное. Ещё в поисках мазутного истока обратил внимание на разность диаметров этой трубы. Так вот, заглянул и убедился - две трубы под дорогой состыкованы, причём, та, которая выходит в лиман, поменьше. Всё сходится. Замерил оба бетонных отверстия камышинками. Не спеша помыл ноги под колонкой, обулся и позвал друзей обсудить мой коварный план. Был он прост, как всё великое.
У дороги росли когда-то огромные тополя. Росли себе и росли - шумели листвой, пускали пух. При случае можно было укрыться под ними от дождя. Потом кому-то помешали - их сначала лишили коры, а когда засохли, свалили, распилили да и бросили. Теперь они лежали у обочины, как черепа доисторических животных.
Я подставил к срезу камышинки. Всё сходится – этот обрезок тоньше большой трубы и толще малой. Теперь задача – перетащить его через дорогу, загнать пробкой в трубу и навсегда закрыть помойным стокам путь.
Легко сказать – сделать невозможно. Мы и не пробовали поднимать – верхом сидели и прикидывали.
- Может, катки подсунуть?
- А как на дорогу поднимать?
- Рычагами нужно. Как Архимед учил: «Дайте мне точку опоры….»
- Знаем, знаем. Лучше поставить на попа, и как аборигены с острова Пасхи, раскачивать туда-сюда.
- Нет, на дорогу не поднять.
Вовка сказал просто:
- У отца лебёдка есть. Зацепим вон за тот столб, и не напрягаясь….
Идея понравилась. Для её осуществления до вторых петухов жгли костёр на берегу лимана. Потом пошли. Час глухой - все спали, никто нам не мешал. Ствол легко подался – столб недовольно гудел проводами, но стоял, как вкопанный. Вот в трубу пошёл не охотно. Ствол, конечно, а не столб. Мал был уровень воды – вроде бы и наплаву, а шкрябает, цепляется за дно и стенки. Да и не влезть в трубу вдвоём – по одному толкали, карабкаясь на четвереньках. Испачкались и провоняли…. Мама дорогая! И эту дрянь они сливали на нас. Ну, сволочи, теперь держитесь - обида прибавляла сил. Закончили работу, искупались на Песке, и на рассвете побрели домой.
Ждём результатов день, другой…. Помои льются, ручей течёт – что-то не сработало. Полез в вонючую трубу. Щепку бросил – она до пробки доплыла, а потом пропала неведомо куда. Всё ясно – не доделана работа.
Тем же днём штыковой лопатой отрубили от лабазы пару кусков, отбуксировали их до лимана. Туда на лодке, а по нему вброд почти до самой трубы. Адская, скажу, работа. Потом ночью через дорогу перетащили на носилках и запихнули в чёрный зёв трубы.

[santehlit]

Ждём результатов. А тут гроза, да с ливнем, да с таким…. Минеево как от цунами вздулось и хлынуло в канал. Бурный поток нашу пробку протащил большой трубой и намертво вбил в меньшую. А ил законопатил щели. Сработало! Вода, не найдя проход в трубе, хлынула за берега канала, затопила комхоз и близлежащие усадьбы.
Когда после грозы мы прибыли на место событий, коммунальщики пускали со двора ручьи, откачивали из гаражей воду. А у ворот стоял народ, ругая нерадивых. Подъехала «Волга». Сам председатель райисполкома, изогнув необъятный стан, пытался заглянуть в трубу, нацеленную на Займище.
- Что ж ты, зараза, воду не пускаешь?
Ужасно довольные собой мы пошлёпали по лужам в сторону дома.

8

Эта проделка – а мы считали: подвиг – вдохновила нас на следующий шаг.
- Займище нуждается в защите, - судачили мои друзья. – Это последнее пристанище команчей - и чтобы сюда собаки бледнолицые ходили с ружьями или сетями мы не допустим. Клянёмся Великому Маниту!
И я подлил в огонь маслица:
- Вы спрашиваете, где я был и как выбрался из топей? Был я у Займища в гостях. Вы слышали, как оно стонет? Оно защиты просит от безжалостных людей.
И парни:
- Мы ему поможем. Клянёмся Великому Маниту!
Уток постреливали на болоте с весны до осени. Ондатр били круглый год. Вон у Губана батя шапками торгуют – откуда шкурки? А в сетях сколько гибнет водоплавающей птицы, не вставших на крыло птенцов? Пора с этим кончать, и навести порядок на болоте. Такая была цель. Легко сказать, но как это сделать?
- Есть план, - говорю. – Но пока это секрет.
Хотел друзьям сюрприз преподнести, и на них первых испытать болотную страшилку. Не удалось. Для осуществления идеи нужен был художник, а лучше Пашки рисовать никто не мог. Когда объяснил ему суть своего замысла, выяснилось, что без Нуждасика не обойтись - у него есть несмывающиеся, светоотражающие краски. Потом, посовещавшись, рассказали задумку и Гошке – сюрприз не получился.
С миру по нитке – я футбольную камеру, Нуждин люминесцентные краски, Пашка руку свою, высокохудожественную, приложил, Гошка бечеву принёс и утюг старинный – получилось чудо-юдо, страшилище болотное, Великий Изгонитель Браконьеров.

9

Солнце плавилось в тёплой воде Первого плёса. Светило, оно ведь тоже когда-то было пацаном - тоже, небось, шалить любило. То играло с рыбками в пятнашки, а потом к ондатре привязалось. Отстань – воротит нос хвостатый папашка – семья растёт, избушку надо расширять. И камышовую будыль волокёт сквозь ряску. Солнечные зайчики не унимаются, скачут по атласной шёрстке. Их звонкие смешки сливаются с шелестом стрекозиных крыльев. Болотный строитель плюнул в сердцах, оставил будыль на поверхности и нырнул.
Потом прилетел звук. Глухой стук шеста о борт лодки и плеск стекаемой воды. Говор. Сначала невнятный, а потом, когда лодка вышла из прохода на простор, очень даже понятный.
Губан:
- Вон видишь в ряске след – точно к хатке приведёт.
Вторым в лодке был его приятель Сергей Катков:
- И что? Ткнул штырём в ондатровую кучку – и попал?
- Их там пять-шесть штук сидит – хоть в одного-то точно попаду.
- Кучку раскидал, одного достал – остальные, где жить будут?

[santehlit]

- Тебе что за забота?
- Да мне-то никакой.
Вдруг впереди и немного сбоку от лодки браконьеров вода разверзлась, и из пучин её всплыла ужасная башка с огромными глазами и ртом оскаленным. Тяжкий стон над плёсом прокатился. Для этого Гошка сунул широкий раструб рупора, когда-то им украденного в школе из пионерской комнаты, в воду и прорычал в него. Эффект неподражаем – звук нёсся будто из сумрачной глубины
- Ой! – Катков попятился и кувыркнулся за борт.
Губан замер в лодке, балансируя шестом, глаз не спуская с болотного чудовища. В этот миг Катков вырвался из холодных объятий водяного, тянувшего его на дно, и с душераздирающим воплем вперемешку с захлёбывающимся кашлем обрушился на борт плоскодонки. Губан, потеряв неустойчивое равновесие, ухнул в воду, умудрившись концом шеста стукнуть приятеля по мокрой макушке.
Через рукоятку утюга на дне, потянув бечёвку, я увлёк чудище под воду.
Через минуту.
- Что, что это было?
- А чёрт его знает – если не показалось, то что-то было.
- Враз двоим почудиться не может.
- Ну, значит, было….
Браконьеры, держась за перевёрнутую лодку, отчаянно вертели головами.
- А вдруг….
Словно по команде кинулись карабкаться на днище. Я отпустил бечёвку – голова всплыла, и Гошка дунул в рупор:
- У-у-ох-хох-хох…!
Октябрьские пацаны сиганули в воду и вразмашку наперегонки метнулись к Острову – здесь ближе берег. Нам их лодка в трофей осталась, и двумя браконьерами стало меньше.

10

Для благородных целей пошли на воровство – упёрли с крыши кинотеатра «Мир» звуковую сирену. Она там издавна стояла, изредка народ пугала, что может случиться война. А мы решили, что войны не будет, и больше пользы от сирены на болоте.
Она с двигателем электрическим была, но он нам ни к чему. Его мы деду Калмыку отдали, а тот через редуктор присобачил к сирене велосипедную педаль. Крутишь, и сирена воет не хуже, чем с электродвигателем. Опустишь её раструб в воду, и страшный вой, будто рождаясь в глубине болотных недр, разносится в воде из края в край. Жил бы на Займище пёсик Баскервилей – концы б от страху отдал. И выпи разом голос потеряли – нашлась замена.
Слух, что в болоте завелось Чудище Поганое, быстро разнёсся по окрестности. Дело в том, что с помощью размалеванной футбольной камеры, бечёвки, протянутой через ручку утопленного утюга, и рупора мы сыграли злую шутку не только с Губаном, а навели тоску и тревогу на многих лодочных владельцев. Я только рассказал о том случае, как месть за прошлое. А так…. Мы забирались на лодке в камыши, таились там, выжидая очередную жертву, и пугали всех без разбору.
С некоторых пор желающих пуститься в плавание по Займищу очень поубавилось. Вечерами, управившись с делами, собирались обыватели на берегу – те, кто видел и пострадал, стращали ещё непосвященных. Разговоров было….
Вот тогда Гошке и пришла эта мысль с сиреной.
Первый раз они поплыли с Пашкой безобразничать, а мы с Нуждасиком затесались в толпу – засвидетельствовать результат. Всё шло как всегда – одни доказывали и горячились, другие ухмылялись и не верили. Вдруг из глубин болота родился протяжный вой, поднялся над камышами, пронёсся из края в край, отразился от далёкого бора и вдруг обрушился на окраину посёлка. Люди заохали, заахали, засуетились.

[santehlit]

- Вы слышали? Слышали? Вот что это такое?
- Нет, надо милицию вызывать или учёных.
- Ага, болотоведов.
- Да выпь это, наверное. Неужто не слыхали раньше?
В этот самый момент выпи – огромные отвратительные птицы с зобами бакланов – закружились вдруг над камышами.
- О, Господи, - прошелестел чей-то всхлип, и народ обмер от страха.
Только-только птицы успокоились, расселись по своим гнёздам и кочкам, ужасный вой родился вновь и на этот раз взбудоражил всё Займище. Утки с тревожным кряканьем стригли камыши. Чайки учинили свистопляску. Хор чибисов на бис исполнил арию «Чи-вы, чи-вы, сан?». А кулики со страху жалобно трясли крылышками.
Насмерть перепуганы были их извечные враги – люди. Я видел, как крестились коммунисты.
Наверное, осудите – вот, стервецы, ремня им мало. А я, поверите ли, до сих пор ни грамма не раскаиваюсь. И Гошка, до потери человеческого облика спившийся приятель мой, в минуты (что редко с ним бывает) протрезвления ностальгически вздыхает:
- А ты помнишь…?

11

Восточный гороскоп характеризовал меня, родившегося в год Деревянной Лошади, как человека с болезненным чувством справедливости. И он прав даже в этой истории с чудо-юдом болота Займище. Борьба была честной: кто не хотел – тот не боялся. Например, Борис Петрович Могилёв (однако ж, фамилия!) сказал:
- Ерунда всё это.
Сел в лодку, поплыл на плёс и поставил сети. Вернулся целёхонький. Да это и понятно - исполнители и создатели Чудища Поганого в это время всей гурьбой глазели на храбреца с берега.
- Погоди, - вещали прозорливые. – Уж как Оно возьмётся за тебя, тогда попляшешь.
Мы головы сломали, строя планы мести зарвавшемуся соседу – только серены и морды из пучины теперь казалось мало. Тут нужен был индивидуальный подход. И, кажется, мы его нашли.
Вы когда-нибудь видели, как ведут себя животные в лодке? Они замирают в испуге, если вовремя не успели сигануть на берег, потому что вода - это не их стихия. Нет, коровы, те достаточно глубоко забираются в прибрежные камыши – и полакомиться есть чем, и от оводов спасение. А вот мелкорогатые - тем кровососущие не страшны – помочат бороду с бережка и дальше ни шагу.
Козёл у соседей был – большой, старый, злой. Раньше мы воевали с ним - он на нас с рогами, мы на него с рогатками. А тут мириться вдруг пришли – с хлебом, солью, огурцами свежими, морковкой да капустными листами. Дары он съел и косится чёрным глазом. А мы его погладили – по морде, за ушами. Принесли ещё, маним. Он за нами до берега бежал, в лодку забрался – а там целый ворох капустных листьев. Пока он хрумкал, лодка в плавание пустилась (ну, не сама, конечно – я ею правил) и добралась до одной из лабаз Первого плёса. Тут монопольно растянулись поплавки Могилёвских сетей. Тут и должна была разыграться задуманная трагикомедия.
Лодку мы на лабазу втащили, и бородатого с неё сманили. Плавсредство отвалило. Козёл, управившись с угощением, начал метаться по лабазе, жалуясь и протестуя – бе-е-е! В воду он боялся, но лихо сиганул в причалившую лодку.
Понятной стала задумка наша?
Добавлю ещё, что делались эти приготовления тайком. Лодки мы прятали далеко от общего прикола. Их было две – наша (отцова) и Губана, доставшаяся нам в трофей. Отца в описываемые дни вообще не было в Увелке. Инвалид войны, он дважды в год уезжал по бесплатным путёвкам в санаторий. И это избавило нас от противостояния в борьбе за Займище. Согласитесь, с родным отцом воевать – как-то ни того.

[santehlit]

Прыжок козла с лабазы в лодку мы репетировали два дня. Всё обещало успех задуманного. И поначалу так и развивалось. Мы все (включая старого козла) были на исходных позициях, когда бесстрашный Могилёв вывел свою плоскодонку на плёс. Он подрулил к дальним камышам, положил шест поперёк лодки, отвязал кончик сети и начал выбирать её, петля за петлёй. До лабазы, за которую был привязан второй конец сети, оставалось меньше метра, и в этот момент Гошка врубил свою сирену. Всех ужасающий рёв родился где-то в глубине, вырвался на простор и со скоростью звука понёсся над водой. Я отпустил верёвку, и морда Чудища Поганого всплыла на расстоянии вытянутого шеста. В этот момент Вовка с Пашкой отпустили козла. Он в два мгновения пересёк лабазу и прыгнул к Могилёву в лодку.
Ну, что рассказывать! Разыграно было как по нотам – не зря же репетировали. Концовку, конечно, трудно было предсказать – да мы о ней и не задумывались. Нам так хотелось Могилёва запугать, что и думать не думалось – а что из этого может получиться.
Бесстрашный рыбак визжал как девица и наверняка в штаны наложил. На пару с козлом они опрокинули лодку. Вынырнули нос к носу, и орали каждый о своём. Причём, безграмотный козел, только блеял, ну, а Могиль прошёлся по всей известной человечеству лингвистики – от поросячьего: - И-и-и-и-и…! до утробно-бычьего: - У-у-у-у-у…! Кинулся прочь. Мне показалось, не вплавь, а бегом по дну, потому что голова его, увенчанная тиной то исчезала в воде, то появлялась вновь, но уже чуть дальше. Так он добрался до прибрежных камышей у Острова и скрылся с глаз наших долой.
Козлу повезло меньше - он запутался в сетях и начал тонуть. Пашка прыгнул к нему с лабазы, но получил сильнейший удар острым копытом в бок, и кандидатов в утопленники стало двое. Когда мы с Гошкой подогнали лодки к месту трагедии, они уже изрядно нахлебались воды. Но – слава Богу! – обошлось без жертв. Козла мы так и доставили на берег – спелёнатого могилёвской сетью. Его отпустили - спасибо, друг! – а сеть выбросили, ни на что теперь не годную. Лодку конфисковали.
Могилёв несколько дней лежал дома больной, а потом явился на берег пьяный, злой, с ружьём. Чью-то лодку отомкнул, отчалил.
Народ на берегу напутствует:
- Прибей его, Петрович! Давно пора. Ну, держись, Поганище Болотное!
У кромки камышей из-под носа лодки шумно взлетела утка. Могиль весло бросил, ружьё схватил. Но не выстрелил – замер на несколько мгновений в нелепой позе, а потом рухнул за борт. Вынырнул, ругаясь и отплёвываясь:
- Падла, напугала!
На берегу потешались:
- Возвращайся, Аника-воин. Где тебе с нечестью управиться.

12

Ещё один сюжет из той же серии борьбы за Займище. Был у отца друг – Иван Иванович Митрофанов. На болоте он косил траву на лабазах, жал камыши серпом, ставил сети и всё лето стрелял уток. Ружьё у него было двадцать восьмого калибра - патроны длинные, тонкие. Звук от выстрела, как от мелкашки - его почти не слышно. Вот Митрофанов и приловчился. На болото сплавает, домой на загривке сноп камышовый несёт – а в снопе утка, а то и две.
Я однажды его прямо спросил:
- Дядя Ваня, зачем вы браконьерствуете?
Он мне на глаза кепку натянул:
- Семью кормить, Толька, надо.
Семья у него большая – шесть дочерей, сам да жена.