Серый шарф

[Ангельвица]

Когда я была маленькой, мама подарила мне серый шарф. Мягкий и пушистый, словно мурчание тёплого кота. Тёмно-серые нити в нём сплетались со светло-серыми, образуя узор, похожий на вату грозовых туч, когда они низко нависают над городскими домами.

- Носи не снимая, доченька, - сказала мне мама, обмотала шарф три раза вокруг моей шеи, и умерла.

Хоронили маму в грозу. Стоя на ветру в огромном сером шарфе, иссекаемая свинцовым ливнем, я считала ворсинки на чёрном шерстяном платке моей бабушки и боялась, что молния ударит прямо в мамин гроб. Когда гроб опустили – стала считать дробные удары земли об его крышку. Спать я легла поздно, не снимая мокрого шарфа, тошнотворно воняющего шерстью.

Утром я проснулась со страшной аллергией. Болело и чесалось всё тело. Из подмышек струйками стекал грязно-серый пот, вся комната пропиталась запахом мокрой шерсти. Шарфа на мне не было.

Годы шли, история с шарфом забылась. Отец женился на другой, и она не пыталась заменять мне мать. А у меня выросла грудь. И не одна. Четыре пары отливающих голубизной сосцов, обрамленные курчавой серой шерсткой. Восемь девичьих полусфер, в полной мере чувствительных к морозу и ласке. Все подростковые энциклопедии и фильмы 18+ с секретного планшета подруги говорили мне, что так быть не должно.

Я стала носить бесформенные балахоны, маскируя своё поджарое, но такое нелепое тело. Бесформенными стали и мои мысли, и мои жизненные принципы тоже. Три дополнительных пары сосков выбьют из колеи кого угодно, мне кажется. Картина мира оказалась седьмой композицией Кандинского, и не было ни одного искусствоведа, способного разъяснить её мне.

Потом появились запахи. Все люди стали пахнуть так сложно, словно рассказывали наперебой истории о себе, своей семье и работе, и даже постыдные тайны из маленьких своих комнат с занавешенными шторами. Я почувствовала себя выше их всех.

А потом появился он. Пахнущий глиной и гипсом, масляными красками и женскими сигаретами. С шапкой головокружительных чернющих кудрей, с наглым карим блеском в пушистых ресницах. Его тело было сильным и гибким, он был бесстрашен как любой юный самец, не видевший ни разу равного себе соперника. Что-то ещё неуловимое было в его запахе, что-то отличное от красок и свежеоструганного дерева. Не знаю, что это было такое, но видимо от него мои гормоны взорвались, срикошетив в сердце.

Помню вечера и ночи, когда я сидела под его окном, пытаясь уловить хотя-бы тень. Как упивалась запахом его следов, опускаясь на колени и врываясь в жирную суглинистую землю носом, лбом, губами. Я подкараулила его у парадной. В глазах радуга, в голове – пожарные колокола, губы искусаны. Севшим голосом предложила ему себя. Он рассмеялся. В ноздри ударил тошнотворный запах мокрой шерсти. Мой запах.

Первая любовь. Первое превращение. Первое убийство.

[angelmoon777]

Сообщение от Ангельвица

Когда я была маленькой, мама подарила мне серый шарф. Мягкий и пушистый, словно мурчание тёплого кота. Тёмно-серые нити в нём сплетались со светло-серыми, образуя узор, похожий на вату грозовых туч, когда они низко нависают над городскими домами.

- Носи не снимая, доченька, - сказала мне мама, обмотала шарф три раза вокруг моей шеи, и умерла.

Хоронили маму в грозу. Стоя на ветру в огромном сером шарфе, иссекаемая свинцовым ливнем, я считала ворсинки на чёрном шерстяном платке моей бабушки и боялась, что молния ударит прямо в мамин гроб. Когда гроб опустили – стала считать дробные удары земли об его крышку. Спать я легла поздно, не снимая мокрого шарфа, тошнотворно воняющего шерстью.

Утром я проснулась со страшной аллергией. Болело и чесалось всё тело. Из подмышек струйками стекал грязно-серый пот, вся комната пропиталась запахом мокрой шерсти. Шарфа на мне не было.

Годы шли, история с шарфом забылась. Отец женился на другой, и она не пыталась заменять мне мать. А у меня выросла грудь. И не одна. Четыре пары отливающих голубизной сосцов, обрамленные курчавой серой шерсткой. Восемь девичьих полусфер, в полной мере чувствительных к морозу и ласке. Все подростковые энциклопедии и фильмы 18+ с секретного планшета подруги говорили мне, что так быть не должно.

Я стала носить бесформенные балахоны, маскируя своё поджарое, но такое нелепое тело. Бесформенными стали и мои мысли, и мои жизненные принципы тоже. Три дополнительных пары сосков выбьют из колеи кого угодно, мне кажется. Картина мира оказалась седьмой композицией Кандинского, и не было ни одного искусствоведа, способного разъяснить её мне.

Потом появились запахи. Все люди стали пахнуть так сложно, словно рассказывали наперебой истории о себе, своей семье и работе, и даже постыдные тайны из маленьких своих комнат с занавешенными шторами. Я почувствовала себя выше их всех.

А потом появился он. Пахнущий глиной и гипсом, масляными красками и женскими сигаретами. С шапкой головокружительных чернющих кудрей, с наглым карим блеском в пушистых ресницах. Его тело было сильным и гибким, он был бесстрашен как любой юный самец, не видевший ни разу равного себе соперника. Что-то ещё неуловимое было в его запахе, что-то отличное от красок и свежеоструганного дерева. Не знаю, что это было такое, но видимо от него мои гормоны взорвались, срикошетив в сердце.

Помню вечера и ночи, когда я сидела под его окном, пытаясь уловить хотя-бы тень. Как упивалась запахом его следов, опускаясь на колени и врываясь в жирную суглинистую землю носом, лбом, губами. Я подкараулила его у парадной. В глазах радуга, в голове – пожарные колокола, губы искусаны. Севшим голосом предложила ему себя. Он рассмеялся. В ноздри ударил тошнотворный запах мокрой шерсти. Мой запах.

Первая любовь. Первое превращение. Первое убийство.

Ничего себе! Жалко курчавенького...