[santehlit]

Егорка сердится на брата, молчит, непроницаемо для чувств каменеет лицо. Чаще всего это состояние овладевает им, когда сестра Нюрка, придравшись к чему-нибудь, ругала его, а мать защищала, и обе то и дело обращались к свидетелям, доказывая свою правоту. Те втравливались в препирательства, и заводилась свара, от которой только и было спасение в дремотной отрешённости.
Лаяться Нюрка всегда найдёт повод. На днях увидала его с мальчишками, играющими в войну, и наскочила дома:
- Ты, лешак запечный, накликаешь, накликаешь войну.
Нюрка боится войны - у неё жених в солдатах.
- Э-эх, детки-детки, - сетует мать, - что ж вас мир-то не берёт?
- А что она на меня, как нелюдь, бросается, - в голосе Егоркином тонкой струной дребезжит слеза.
- Нелюдь? - Наталья Тимофеевна качает головой. – Разве ж можно так ругаться? Нелюдями кого зовут? Не знаешь? То-то. Это враги людской породы. С нелюдями разве сладишь? Сколько раз побеждали люди, опосля всё равно их верх был. Почитай, всю жизнь напролёт их верх, а ты на сестру так….
За думами прошла обида на брата, захотелось подлизаться:
- Ты, Фёдор, у нас молодец: за что ни возьмёшься – всё получается. И храбрый, как герой.
- Просто я трудяга. Мы, Агарковы, испокон веков труженики. Герои, братец, дерзкие люди, всесторонней храбрости. Казаки, к примеру, готовы в любой час голову свою сложить за Отечество. Зато и жизнь у них была достойная, не нам чета. Оттого и гонору им не занимать стать….
Фёдор сумел-таки мокрыми пальцами завернуть самокрутку, затянулся дымом и перевёл разговор:
- Санька-то чё пишет?
О ком, о ком, а о Саньке Егорка скучал. Несладко, видно, ей живётся с плешивым Андрияшкой - любой случай подгадывает, чтобы у матери побывать. А теперь вон письмо прислала. Это при её-то трёхклассовом образовании! Но Егорка его лучше любой книги читал и перечитывал, запомнил наизусть:
«… Вроде недавно прощались, а почему-то блазнит – давнёхонько. Ничего, за меня не страдайте. Уход в больнице хороший, кормёжка справная, лечение старательное…»
Пишет из Троицкой больницы, а как туда попала – догадайтесь сами. Может с дитём?
Выслушав Егорку, Фёдор вздыхает:
- Завейся горе верёвочкой….
Дождь истончился, хоть и не исчез совсем, но поредел настолько, что стал неприметен промокшим путникам. Тронулись дальше. Долго ехали полем. Вдруг Фёдор придержал коня.
- Смотри – заяц, - ткнул он куда-то пальцем.
- Где, где? – Егорка, привстав на колени, вертел головой. – Не вижу.
Вокруг пожелтевшее поле, спутанная и выбитая скотом трава, во многих местах почерневшая. Откипевший ковыль легонько тряс седою бородой под дождевыми каплями. Воздух пах сыростью, гнилью и лишь тонкий аромат полыни приятным волнением отзывался в груди. Но где же заяц?
Между тем, Фёдор достал из-под кошмы ружьё, проверил заряд, неторопливо прицелился во что-то, только ему видимое, потом опустил ружьё, стёр ладонью дождевые капли с воронёного ствола и, вскинув приклад к плечу, почти не целясь, выстрелил.
Будто кочку сорвало с места – серый ушастый комок подпрыгнул из травы и, упав, забился на одном месте. Егорка спрыгнул с телеги и стремглав помчался за добычей, а Федор и не смотрит, занятый ружьём.
В Петровку въехали в промозглых сумерках.
Егорка удивился:
- Народу никого.