[Григ]

Часть 2. Алла
Глава 1.
Автобус развернулся и остановился. Водитель объявил: "Бушмановка – конечная". Это и есть место моей новой работы – Областной Дом престарелых и инвалидов.
Прощай, гостепреимное общежитие молодых врачей в Анненках, на другом краю Калуги, прощай интерновская жизнь.
Здание Дома инвалидов мне знакомо, ведь я целый год работал в больнице недалеко отсюда.
Старый корпус этой "последней пристани" калужских стариков до революции принадлежал богатому калужанину (наверное, меценату - купцу Бушманову, что строил и больницу). Остатки былой роскоши – потолочная лепнина, паркет, старинные двери и кованые затворы окон, до сих пор сохранились на втором этаже этого помпезного некогда, а ныне пропахшего запахом человеческих тел здания. Склонившиеся к облупленным окнам старые деревья парка изобиловали сухими, грозящимися обвалиться на голову прохожего ветками.
В новом корпусе, выстроенном по типовому проекту из белого кирпича, проживали более крепкие физически "обеспечиваемые". Здесь было чисто, не ощущалось запаха лежачих больных. Хорошая столовая, большая амбулатория. Комнаты разные, но с холодильниками, телевизорами и ковриками на полах. Здесь текла хоть и "пожилая", но бурная, изобилующая амурными историями и многочисленными сплетнями жизнь. Дирекция и "персонал", как водится в соцобесах, подворовывали кто в меру, кто не в меру. Часть новой мебели "использовалось" персоналом по месту жительств, возвращаясь в "альма матер" или по мере старения, или на день – два при проверках "из центра" и инвентаризациях.
Вот тут мне и предстоит отрабатывать три года по распределению. Впрочем, пока я даже доволен, потому что быстро получил одиннадцатиметровую комнатку в отдельно стоявшем старинном домишке, при хозяевах служившем жильем для слуг, а ныне – общежитием персонала.
Мое окно выходит во двор, в центре которого развешивают на веревках свое застиранное белье старушки "из контингента". Как ни выглянешь из окна на улицу, обязательно встретишь согбенный силуэт, проверяющий сухость стиранного белья на веревке.
А еще из окна видна старая груша – дичок, на которую иногда, напившись до чертиков, Тарзаном взбирается за кислыми плодами 60-летний сосед –туберкулезник. Когда он не сидит на груше, то проводит время на нашей общей кухне, беспрерывно попыхивая папиросой, и параллельно с обычной своей руганью плетет из цветной проволоки корзины на продажу.
Другой мой сосед, молодой работник телеателье Володя, нянчит под громыхание хард-рока своего трехмесячного сына. В перерывах между композициями "Deep purple" или Uriah Heep за стенкой можно насладиться многоэтажным матом, которым он обкладывает почему-то не засыпающее дитя.
Недавно я услышал, как в задушевной кухонной беседе с любителем груш Володя сказал туберкулезнику: "Мементо мори".
"Как это правильно", - подумал я. Но позже, поинтересовавшись у Володи, что именно он имел ввиду, обращаясь к мастеру плетения корзин, услышал воистину ошеломляющий ответ: "Ну как же – лови момент"!
В общем, жизнь – не жизнь, разлюли малина.

Глава 2.
Работа у меня хоть и спокойная, но скучноватая. Прием, покомнатные обходы, истории болезни, лекарства. 2 медсестры в амбулатории старого корпуса - молоденькие, все как и я отрабатывают по распределению. У нас же в новом - Домна Виссарионовна, медсестра, которая здесь прижилась, наверное, со времен купца Бушманова. Ей уже лет сорок пять, может и все пятьдесят, она смешливая, толстая и надо сказать абсолютно безобидная. Самый высший профессиональный пилотаж Домны – ставить банки.
Вторая медсестра Лена, высокая красивая девушка. Её несколько портят без вкуса подобранные очки и намечающийся "животик". Дело в том, что некоторое время назад, еще до появления в Доме престарелых меня, молодого врача, она "подзалетела" от кого-то, но аборт делать не пожелала.
Большую часть дня медсестры просиживают в процедурной, раскладывая лекарства и перемывая косточки всей, как мне кажется, Калуге.
Дверь в процедурную настежь. Захожу. Домна сидит на кушетке, Лена – на стуле. А в углу, около письменного стола стоит ... Оля.
Я в полной растерянности:
- Оля?
Молодая круглолицая девушка с голубыми на поллица глазами и прямыми волосами цвета спелой пшеницы, аккуратно стриженными "под каре".
- Оля, как ты меня нашла?
Девушка смутилась, опустила такие знакомые мне с детства глаза и ответила тихо:
- Я Алла.
Домна громко загоготала:
- Михал Викторыч, Вы, похоже, вчера с друзьями снова в ресторане перепили? Я дежурила ночью, видела, как Вы через дырку в заборе домой пробирались. Га-га-га... А это Алка, наша медсестра. Она в декрете была. Га-га-га... Вот родила и на работу на той неделе выходит. Га-га – га...
Я опомнился:
- Извините, Вы мне напомнили одну мою знакомую.

Глава 3.
Алла вот уж месяц как вышла на работу. Я смотрю на нее и вправду – вижу ту самую Олю моего детства, только уже не девочку, а красивую молодую девушку. Фигура, движения, глаза, волосы. Даже одевается как должна по-моему сегодня одеваться Оля - исключительно аккуратно и со вкусом.
Я немного сторонюсь Аллу, до сих пор обращаюсь к ней на "Вы". Полагаю, раз она замужем, у нее ребенок, то романы на стороне ей не нужны. И потом - комплексую. Так же, как комплексовал перед Олей в детстве.
Странно, уже вечер, на улицах темно, Алле давным – давно пора домой. Что ж она не уходит? И меня что-то держит в кабинете.
Стук в дверь:
- Михаил Викторович, к Вам можно?
Делаю вид, что пишу дневники в историях болезни.
- Да, входите пожалуйста.
В кабинете полутемно, я работаю при настольной лампе. В освещенном просвете двери появляется точеная фигурка Аллы. Она подходит к моему столу, кладет лист назначений и спрашивает что-то. А, не поняла дозировку лекарства. Почерк у меня вообще-то разборчивый, всё написано понятно. Тем не менее поясняю, сколько, чего и когда.
- Спасибо, - Алла поворачивается и не спеша идет к выходу.
- Подождите.
Она останавливается, не оборачиваясь. Встаю, подхожу к ней сзади почти вплотную.
- Алла, почему Вы всё время задерживаетесь на работе?
Она поворачивается ко мне. Знакомые с детства глаза.
- Дурак.
Алла трогает меня за щеку - всего лишь мгновение. Потом резко отталкивает и убегает.
Конечно дурак.

Глава 4.
Сегодня выдался чудесный вечер. Мы с Аллой медленно идем по направлению к центру города. Мимо проплывают машины и троллейбусы. Снег крупными хлопьями опускается на землю, наращивая и без того не малые сугробы.
- Ты не замерзла?
- Нет, мне тепло. Тебе, вижу, тоже.
- Меня дубленка греет, - улыбаюсь ей, - Давай я тебе почитаю стихи. Читаю Алле на память из великой Анны Ахматовой:

Зажженных рано фонарей
Шары висячие скрежещут,
Все праздничнее, все светлей
Снежинки, пролетая, блещут.

И, ускоряя ровный бег,
Как бы в предчувствии погони,
Сквозь мягко падающий снег
Под синей сеткой мчатся кони.

- Дальше забыл! Ну всё равно как-то так.
Алла смеется. Щеки зарумянились, глаза, кажется, еще синее чем обычно.
- Сворачиваем сюда, в переулок.
- Куда мы идем? Ведь твой дом на Пушкина, а это в другую сторону.
- Здесь недалеко. Мне дочку из яслей надо забрать.
- Дочку так дочку.
И вправду недалеко. И улица не менее великого русского писателя Федора Михалыча Достоевского.
Алла выкатывает из ворот детского сада санки. На них важно сидит маленькое чудесное существо, закутанное в шубу, шарфы и одеяла. Санки останавливаются прямо передо мной. Сверкающие в уличных фонарях белизной снежинки нежно опадают вокруг.
- Как зовут это чудо?
- Олька, - отвечает Алла.
Олька. Оля.

Глава 5.
Морозы пошли на убыль. Уже начало апреля. Намечается весенняя капель.
А обитель стариков бурлит слухами. Одни говорят, что Алла вот-вот разведется со своим мужем и уйдет к молодому врачу , другие – что Дом престарелых превратился в "гнездо разврата". Меня перевели работать в старый корпус. Со мной заодно, чтоб не совращал молодых медсестер, наверное, перевели и Домну. Новая директриса"заведения" уже вызывала меня "на ковер", пыталась выяснить, действительно ли есть что-то между мною и Аллой. Я директрису лишь "послал" прямым текстом. Та срочно собрала "актив", в который, кстати, странным образом входит и сама Алла. Меня вызвали, при мне проголосовали (единогласно, разумеется) за вынесение "выговора с занесением в личное дело" за "нарушение субординации с начальством". Я с удивлением видел, как Алла поднимала руку "за" – медленно и нерешительно. А директриса смотрела в это время не на меня, а на нее. Жестко так смотрела, в упор.
Я, естественно, "послал" и "актив", и выговор.
Тогда моё "дело" передали на рассмотрение Коллегии Областного отдела соцобеспечения. Как по мановению волшебной палочки возникли и "письменные жалобы" от обеспечиваемых, тех, кто месяцем раньше писал мне благодарности.
И снова вечер, снова мой кабинет, только уже в старом корпусе. Снова стук в дверь.
Снова входит Алла. Всё как в тот, первый раз. Я зачем-то запираю дверь на ключ.
- Директриса уже сообщила всё мужу. Ни он, ни свекровь со мной не разговаривают. Меня даже не подпускают к ребенку.
Плачет.
Главное, что всё это сплетни. Между нами ничего не было, кроме вечерних провожаний, разговоров и стихов.
Громкий стук в дверь.
Открываю.
В коридоре собрался весь "актив".
Алла опрометью бросается вон. "Актив" во весь голос возмущается. Я медленно собираю свой портфель и через расступающийся передо мной "актив" выхожу из кабинета. На ходу бросаю коротко в сторону директрисы:
- Завтра я увольняюсь.

Глава последняя.
Ну вот и всё. Платяной шкаф, доставшийся мне от старых хозяев комнаты, пуст. Из вещей –лишь большой чемодан, привязанный к каталке на колесиках.
Сам себе говорю:
- Присядем на дорожку.
Спускаю чемодан через лестничный пролет к выходу. Запираю комнату, а ключ в подтаявший сугроб – чтоб никогда не возвращаться.
По расчищеной, но скользкой от оттепели снеговой тропинке ухожу.
Краевым зрением вижу, как шелохнулась и отошла в сторону занавеска в процедурном кабинете.
Алла прикладывает обе ладони к "плачущему" по оттепели окну и провожает глазами уходящего прочь меня. От стекающих по стеклу капель кажется, что она плачет.
Прощай...

Послесловие:
ГСУ СО "Калужский дом – интернат для престарелых и инвалидов" заброшен, наполовину разрушен.
(информация из интернета)
[/font]