Сообщение от Борис Акунин
Пакетбот входил в бухту Сен-Мало, словно в разинутую пасть библейского Левиафана. Вереница каменистых островков, увенчанных старинными фортами, была похожа на оскаленные клыки, готовые сомкнуться и раскусить наш маленький пароход. Шпиль городской колокольни, высунувшийся из серого тумана, походил на острое жало. Я стоял на палубе, озирая этот негостеприимный ландшафт, и ёжился в своём пальто из плотной, пропитанной каучуком ткани. Было сыро, промозгло, ветер швырял в лицо солёные брызги. Тусклый день, забрезживший всего какой-нибудь час назад, казалось, спешит побыстрее закончиться.
Из задумчивости меня вывела реплика Холмса, стоявшего рядом и с видимым удовольствием втягивавшего холодный воздух.
– Признаться, я рад, что мы сбежали из Лондона. Вы только посмотрите, какой славный вид! – воскликнул он, и я лишний раз подивился, как причудливо сочетаются в этом человеке неукоснительная рациональность мысли и абсолютная непоследовательность настроений.
Вид серого города, сливающегося с пепельным морем и с небом того же безжизненного оттенка, отнюдь не казался мне славным. Это была крепость, высеченная в скалах небольшого острова. Из-за мрачных стен, о подножие которых бились волны, торчали крыши тесно сгрудившихся домов. Их мокрая черепица блестела, словно чешуя дракона. Возможно, летом, в хорошую погоду, Сен-Мало смотрелся более приветливо, но в хмурый декабрьский день город выглядел довольно зловеще, и у меня вдруг сжалось сердце – то ли от странного волнения, то ли от недоброго предчувствия, я и сам толком не понял.
– Я не знал, что Сен-Мало стоит на острове, – небрежно сказал я, осердившись на собственную впечатлительность. Мужчине сорока семи лет, всякое повидавшему на своём веку, она не к лицу. К тому же я неоднократно имел возможность убедиться, как мало доверия заслуживают эти так называемые прозрения, обычно вызываемые перепадом артериального давления или несварением желудка.
– Это полуостров, Уотсон. Он соединён с материком узеньким перешейком. Неприступнейшая крепость, которую мы, англичане, на протяжении веков тщетно пытались взять штурмом, – тоном заправского лектора стал рассказывать мой друг. – Здесь находилось гнездо дерзких корсаров, грабивших неприятельские суда по всем морям и океанам. Они называли себя не французами, а малуанцами, совершенно особой нацией, которая не признает никакой власти кроме Бога и Удачи. Вы знаете, что такое «чёрный юмор»?
– Декадентское направление в литературе, весьма неприятное, – ответил я, имея все основания полагать, что уж в чём-чем, а в изящной словесности я гораздо осведомленнее Холмса. – Это когда страшное оборачивают смешным.
– Вот-вот. Сен-Мало можно считать родиной чёрного юмора.
– В самом деле?
Глядя на угрюмые бастионы бывшего корсарского логова, поверить в это было непросто.
– Довольно посмотреть на имена здешних улиц. Одна из них называется Танцующий Кот. В восемнадцатом веке наши соотечественники, пытаясь захватить город, устроили у его стен грандиозный взрыв, от которого морская вода поднялась вверх на сотни метров и обнажилось дно. Поразительным образом в городе никто не пострадал – кроме некоего кота, которого несколько раз перевернуло взрывной волной и расшибло в лепёшку… А вон там, слева от собора, расположена улочка, на которой в семнадцатом столетии погиб один влюблённый капитан. Ночью выходить из домов строго-настрого запрещалось, на улицу выпускали свирепых сторожевых псов, натасканных бросаться на людей. Но храбрый капитан решил рискнуть. Отправился на свидание и был разорван собаками на куски. Боккаччо сочинил бы об этой печальной истории слезливую новеллу, Шекспир написал бы трагедию. Малуанцы же увековечили память злосчастного Ромео на свой лад. С тех пор тот закоулок называется Улица Толстой Лодыжки.
– Господи, Холмс! – воскликнул я. – Я не устаю поражаться, сколько самых невероятных сведений хранит ваша память. Вплоть до названия улиц в провинциальном бретонском городишке!
|