[santehlit]

После трех лет службы на китайской границе полагал, что мало чему удивлюсь на гражданке. Но ошибся. В забое, увидев тестя, проходчики вырубили врубовую машину. Обходя фрезу ее, запросто, как от столба, чумазый стахановец оттолкнулся от падающей глыбы угля. Для него это было в порядке вещей, для меня – нечто запредельное. Круче даже русской рулетки, которую видел только в кино.
«Животный страх» происходит вовсе не от слова «животное», как многие думают, а от слова «живот». Страх селится в животе и оттуда правит человеком.
Из живота он перебрался на мое лицо. В мозгах испортилась электропроводка. Мысли коротили, рвались, сыпали искрами. И казалось, этому замыканию не будет конца. Во рту как будто песка насыпали, голова кружилась, словно внутри билась о череп муха. Легкие… Бедные мои легкие! Под завязку в угольной пыли. Мне не хватало самых простых вещей – воздуха, например. Перед глазами стояла пелена, и, как ни гнал ее прочь ресницами, она не исчезала. Кроме того, испытывал острейшую и безотлагательную потребность вновь увидеть солнце над головой – наверное, это клаустрофобия. Теперь я мог понять заключенного, который убегает из тюрьмы за полтора месяца до окончания многолетнего срока. Кончается запас терпения, и человек уже не принадлежит здравому смыслу…
Но когда тесть взглянул на меня, выдавил улыбку «на гора» типа – ну и что?
Тогда Виктор Киприянович придумал нечто.
- Пешком до подъемника далеко - прокатимся на конвейере. Ты не против?
- Главное, - напутствовал тесть перед ползущей с углем брезентовой лентой, - смотри на мои ноги. Как только они исчезнут, прыгай и ты.
- Куда? – вздрогнул я и попытался убедить себя, что это от холода.
- В сторону, конечно.
- А если…?
- А если прозеваешь этот момент, то лучше не прыгай.
- И тогда?
- Вынесет тебя «на гора» и сбросит на кучу угля. Там мягко - жив будешь.
Ну да, конечно – ничего страшного: бултых вниз головой, как кусок дерьма. Главное – жив буду, но публику посмешу. Наверное, когда петуху отрубают голову, то его глаза какое-то время видят, как бегает его туловище. То-то зрелище!
В тусклом свете своей лампы увидел серебристые белки тестевых глаз – в них читался мой приговор: наложишь ты, однако, приятель, сегодня в кальсоны.
- Удачи, - пожелал Виктор Киприянович, уверенный, что испытание оставит от моего самообладания одни осколки.
- Спасибо, - произнес я, неуверенный в обратном.
Когда укладывался на ползущий конвейер, руки тряслись – ну, скажем, от усталости. Чувствовал, что дышу по привычке жить, но дышать стало тяжелее. То ли это игра воображения, то ли нервы расшалились, то ли пыли здесь еще больше. Вдыхаю и выдыхаю, но воздуха не хватает. Однако я должен сохранять хладнокровие и напряжение всех мышц, как кошка, готовая приземлиться на четыре лапы независимо от того, как ее бросили.
По мере движения ленты наверх окружающая температура понижалась. В какой-то момент я даже увидел облачко пара изо рта, и в следующее мгновение не обнаружил тестевых сапог у своей головы. Когда успел спрыгнуть? Раздумывать некогда – прыгнул и я. Вернее скатился кулем с конвейера. Поднялся на ноги и увидел…. деда моего сына.
В душе мылся, отвернувшись от тестя - будто скрывал улыбку на похоронах.
Я был горд, потому что выдержал. Он был хмур по той же причине.
Воздух на улице был упоителен - он влетал в легкие без усилий груди. На душу накатила волна невероятного облегчения. Такого сильного, словно мне сначала поставили смертельный диагноз, а потом объявили, что ошиблись – будете жить! Вот не хрена себе!
В день перед Рождеством нам разрешили забрать домой Олю и новорожденного.