[santehlit]

- Как-то безрадостно ты меня встретил – словно мы друг другу чужие. Что с тобой сделалось, а, Вовчара?
- Не знаю, Толян, - печально сказал Постовалов. – Не ждал тебя видеть - думал, в одиночестве легче прожить.
- Почему?
- А чтобы в душу мою не лезли! – зло сказал Вовка и махом выпил.
А я полез:
- Сердечная травма? Откуда взялась? В Анапе мы с тобой ни о ком не страдали. На службе встретил? Колись, Вован – ведь я тебе друг, глумиться не буду, а что-нибудь посоветую.
Он молчал. Я продолжал:
- Если ты из-за бабы, то плюнь, растери и поверь мудрому человеку - все бабы глупы, развратны и лживы, и никакой кратковременный физиологический оргазм не может служить компенсацией этому.
Я видел, что Постовальчику очень плохо, и мне стало его жаль ещё сильнее – такой был парень! И всё-таки, может быть, он в чём-то заблуждается, и я сумею ему помочь. Ведь это мой друг, мой лучший друг катится к пропасти с тупой обречённостью.
Вован молчал. Я по-другому начал осторожно:
- Впрочем, не мною сказано, но верно - живому человеку свойственно любить. Это закон природы, а также психологии, физиологии и ряда других научных дисциплин. Ты разделяешь такую точку зрения?
Вовка кивнул.
- Могу предположить – эта юная особа махала тебе с берега Амура синим в белый горошек платочком.
- Она старше меня на три года, - выдавил Вовка.
- И говорила, что любовь это не повод, чтобы спать с любимым человеком. Знаю я, брат, таких - они говорят, что целью любви не может быть удовольствие, как целью служения Родине не могут быть ордена и медали.
- Ничего ты не знаешь, - опять буркнул он. – Мы с ней спали. Она замужем, и муж её начальник заставы.
Я присвистнул:
- Вот это коррида. И он знал?
- Сама рассказала. Впрочем, она жила у меня на катере, а молодой у него на заставе.
- И что, вы, парни военные, за оружие не хватались?
- Хватались, не один раз. Бог миловал, и она между нами всегда вставала.
- Чем карта покрылась?
- Вызвали меня в бригаду, в особый отдел.
- Понятно.
Я смотрел на друга, слушал его печальный рассказ о несчастной любви старшего матроса морчастей погранвойск и с тоски сбесившейся на заставе бабёнки, выпускницы Ленинградской филармонии, и понимал, что за всем этим кроется какая-то ещё не разгаданная мною тайна природы и жизни. Постовал не живописал ляжки и титьки, он говорил об её очах, полных тоски и печали, с поволокой мечты о прекрасном, далёком и истинном счастье, что блазнится каждой женщине. И Вовкины глаза на заросшем и опухшем от пьянстве лице светились воспоминаниями – миром, покоем и счастьем. Он был уверен, что способен на это – осуществить её мечты. И эта вера его неземная превращала в бессмертного ангела, во что-то сотканное из мечты и света, женщину, которую я никогда не видел. И всё-таки я рискнул: