[santehlit]

Егорке иной раз завидовали сверстники: «У тебя отца нет – некому драться». Это было правдой – его ни разу не пороли. Мать всегда была к нему ласкова. Бывало, положит его голову к себе на колени, выскребает ногтями перхоть или расчёсывает его вихры костяным гребешком. Егорка млеет от удовольствия.
И всё-таки отец ему, конечно, был нужен. Отсутствие мужской опёки и защиты не по годам взрослило его, выделяло среди сверстников.
Однажды нашёл в лесу маленького козлёнка, принёс домой, поил молоком из рожка, оберегал от собак. Осенью козлёнок убежал в лес, а зимой, должно быть, изголодавшись, приходил к ним на подворье, удивляя даже бывалых людей.
Другой раз отнял он у мальчишек забитого камнями совёнка. Выхоженный, он прижился в стайке, куда на следующее лето прилетел с подругой, ловил мышей проворнее кошки, а однажды заклевал хорька, повадившегося в курятник.
Защита и помощь слабому от мудрого и сильного – это как раз то, что ему самому не хватало в жизни.
Между тем, народ продолжает судачить. Архип шутку отпустил:
- Цыган вот тоже приучал лошадь терпеть без овса и сена, а она бестолковая копыта отбросила.
Бабы громко смеются, и Егорка, ничего не поняв, за компанию.
Скорым шагом подошёл председатель колхоза Семён Фёдорович Гагарин. За двое минувших суток он не спал и почти не ел. Щёки запали, белки глаз пожелтели, словно он заболел лихорадкой. Не сегодня-завтра ставить скот на зимовку, а коровники не готовы. Земля горит у него под ногами, но остановился, поздоровался, закурил.
- Ну что, Семён Фёдорович, переведёшь меня в конюхи? – пряча улыбку в усах, спросил Архип, - а то совсем обезножу.
- Ишь, настырный какой, - председатель невесело рассмеялся. – Рискуешь ты без ноги-то на лошадь взбираться?
- Без риска век не испытаешь счастья.
- Не поздно ли за счастьем гоняться стал? Счастье - это когда ты молодой, когда ходишь со свободными плечами и никому не кланяешься – ни дождю, ни ветру, ни солнцу. А потом, на шею семья, на плечи работа, в голову заботы.
- А тем, кто молодость в батрачестве прожил, без своего угла, тем как же? Кто не ел, не пил досыта, девок всласть не обнимал? Бессчастный народ выходит?
- И этот шабалдай туда же, - подала из окошка голос Нюра Журавлиха. - Девок ему подавай.
Бабы прыснули в кулаки, а Архип крякнул досадливо и прикрикнул на жену:
- Тебя только, дурья башка, тут не слыхали.
- Чего лается? Никак рехнулся! – Нюра в сердцах хлопнула створкой окна и скрылась в горнице.
Председатель был двадцатипятитысячником, присланным партией из города, для строительства социализма в деревне. Знал, что народ интересует любые подробности о его прежней жизни. Размял и закурил новую папироску.
- Мой дед, Иван Захарович, когда мама поступала вопреки его желанию, до того всегда ругался, гримасничая, выкручиваясь туловищем, что нам с братом казалось – рехнулся старый. Мама говорила, что в молодости перевидала всяких–привсяких чудищ в облике человеческом, успокаивала – блажит дедушка. Кто рехнулся, таких сроду-роду не приведись встретить. Жить с ним бок о бок – мука смертельная.
Народ с председателем согласился, заулыбался, закивал.
Архип сказал:
- Дураков в особых домах держут и к нормальным людям не пускают. Извёлся ты, Семён Фёдорович, с лица спал. Пожалел бы себя-то чуток, отдохнул – всех делов не переделать, всем не угодишь.
- Это верно. Как меж двух огней живу. Помню, карапузом задумал кататься на льдине. Залез с шестом, толкаюсь. А она – хряп! – и пополам, расходится под ногами. Я орать. С берега кричат: «Прыгай на одну!» Я бух на одну половину, шест потерял, да меня баграми вытянули. Вспомнил почему? Работа моя такая: стою на двух льдина - району надо угодить и народу потрафить, а они, как те льдины, в разные стороны….