|
Яков Есепкин
Виньону Мы конусы огней соединить Пытались, но окончились мытарства, Сквозь тени бледноогненная нить Сочится за Аид во славу царства. Иль сочиво днесь Паркам оборвать, Гранатовую панну отревожить, Здесь царствие – так станем пировать, Начиние затравленное множить. Нам демоны сугатные хлебы Исщедно напасли, чтоб веселиться Могли черноизбранники судьбы, Пока в любого ангел не вселится. Пеющих востречай, хмельной Аид, Веди в свое подземное склепенье, Доколе ж Кателинам аонид Испытывать ангельское терпенье. Мы долго премолчали, так вспоем Сейчас хотя загробные пенаты, Эмилия с Шарлоттою вдвоем Пускай нас и влекут сквозь цветь-гранаты. И ты, скиталец сумрачный Мельмот, Я тень узнал твою, иль здесь ты плачешь, Зерцальники в серебряный киот Кладешь и слезы гнилостные прячешь. А дале Босх загадочный молчит, Над масляными красками колдует, И Майринк глину красную точит, На голема тлетворностию дует. Горят весной подсвечные снега И красят нощно, яко жемчугами, Тяжелые двойные берега, Вовек они теперь пребудут с нами. Терзанья равновечно тяжелы, Их дарствуя лишь ангелам всесвятым, Мы высветим все темные углы Вот этим присным снегом желтоватым. Простишь ли ты, очнешься -- исполать Величию, пронесенному мимо. С улыбкой ледяной воспоминать О смерти и весной непозволимо. Потворствовать, возможно, есть один Расчет, елику ты лгала впервые, Топи ж в худом вине апрельский сплин, Спиртовки пусть гранят персты о вые. И здесь, читатель милый, аонид Немолчный слыша лепет, их внимая Благое шелестенье, сам Аид От верхних коллонад (не поднимая Сей шелест выше), бастровых венцов, Червовых вензелей, архитектурных Излишеств явных, чурных изразцов, Рельефных неких символов текстурных, От знаков барельефного письма, Известного Эжену иль Паоло, Барочных арок, вязкая тесьма Каких еще порхающее соло Орфея, иже с Марсием, иных Певцов небесноизбранных глушила, От мрачной верхотуры неземных Сокрытий, чья визитница страшила С Аваддоном летящих ангелков, Без времени, увы, падших со неба От маковки, унылостью веков Замеченной (ее любила Геба Из горних анфилад гостям хмельным Показывать), от верха до тамбура Вязничного, с нумером именным Для грешника любого где канура Всегда к принятью выклятых теней Иль прочих, Дантом вспетых и убогих, И в аднице великих, а за ней Жалких, готова, впрочем, о немногих Мы знаем, это кстати, а рассказ Лишь в тождестве логическому смыслу Ведя, продолжим, пару беглых фраз Сказать о нижнем строе, по умыслу Четы царской, строители должны Были когда-то мрамор среброкрошный Пустить фасадом, смертные вины Вплести вовнутрь, но Йорик скоморошный, Шут верный их, один из тех чертей, Какие нам являются порою С искусами пустыми, областей Адских жалкососланники, герою Опасные навряд ли, этот червь Аиду помешал проект гламурный Удачно завершить, ждала бы вервь Отказника (он пыл архитектурный Бригад мастеровитых умерял Своею непотребною забавой, Кривлялся, прекословил, умирал, Короче, злонизменностью лукавой Достиг-таки итога, мастера Фатумные просчеты допустили, Свела фасад яркая мишура, А нужные виньеты упустили Тогда из вида, в аде скоморох, Напомним, не юродивый блаженный, Аид ему, как сказочный Горох, Колпачникам величественным), бренный Свой путь, однако, сам не завершил Смеятель, верви мертвым не угроза, Судьбу векопрестойности решил Урок банальный, смерти эта проза Не может ныне грешных волновать, А Кора долго после уповала На случай, чтобы вновь обосновать Соборище, торжественность подвала И трауры его засим ввести В орнамент некой дивною лепниной, Финифтью грузной сжечь и воплести В наружные, сопрятанные глиной Червонною фасадные углы, Сей замысел не знал осуществленья, Вкруг камор парфюмерные столы Сейчас расположились, преломленья Огоней тусклых замков внутрь глядят, Расцветные стольницы окружают, Химерники не пьют и не ядят, Но лавры лицедейские стяжают, Меллируя терничные главы Иль губы обводя немые мелом Карминовым, рассчитанным, увы, На действие непрочное, уделом Таким, а экзерсисов меловых, Таинственных и грозных превращений О гриме накладном среди мертвых Учесть нельзя, сподвигнуты учений Мистических магистры, ворожей Черемных накопления, а с ними Их спутников и каморных мужей Летучие отряды, за сиими, Обычно управители ночных Казнений и расправ следят урочно, Не будем иерархии свечных Князей лишать секретности, несрочно Теперь и это знанье, ни к чему Сейчас и описание адницы, Традиций бытования к уму Земному доводить, смотри, червницы Свое иные ведьмы уж давно Оставили и тешатся над нами, Елико до конца не сочтено Число их и возможности за снами Дурными нам являться не ясны Предельно, молвить будем осторожней, Итак, напомнить время, яко сны В полон еще не взяли всех, надежней Поруки нет надмирной, аонид Немолчный слыша лепет, их внимая Благое шелестенье, сам Аид, Рефреном вторю, насквозь пронимая, Оно, их шелестение и речь, Какую бедным словом не означить, Дают опять подсказку мне, сиречь Пора, читатель трепетный, иначить Письма виньетный каверник и в строй Суждений ввесть одну хотя бы тезу, Яснить какую нечего, порой Присутствие такое ко обрезу Обрезы чернокнижные стремит Единому и Герберт Аврилакский Быть мог бы солидарен с тем, томит Нас знание большое, а релакский Всегда бывает к месту вольный чин, И быть сему, немолчности приветим Теченье, средоточие причин, Молчать велящих, благостно заметим И, муз подсказку вечную блюдя, Умолкнем, не сказав и полуслова, Не сорван перст всевышний со гвоздя, А речь ли недоимцам часослова, А речь ли посвященным, иль молчать Сим стоит благотворно и свободно, В тезаурисы бойную печать Подставят ангелы и благородно Теперь не возалкают, горловых Довольно течей, патины убудет Сребристой о свечах, тогда живых Мельмот ли, чернокниженник забудет. Нагорные листая словари, Которые нам кровью слог исправят, Лишь я мог речь -- иди и посмотри, Как точку огневую в жизни ставят. |
Яков Есепкин
Звездный мрамор Мы вершниками Бога были там, Где сады желтеносные змеятся, Погибших выводя к святым постам, Доднесь на нас века смотреть боятся. Звездами их проткнули небеса, Под мертвым дуновением Борея Мы вняли гробовые голоса, Червей нешелковичных лицезрея. Огнистых подводили нам коней, Гермес тогда заравнивал дорогу, По конусам немеркнущих огней Стезя любая жаловала к Богу. Элизиум пред нами отблистал, Истаял Апокалипсис в подсвечных Снегах, но пуст видений пьедестал, Сервируют столы для оргий млечных. Враги теперь глумятся, и рыдван Конь блед влечет, разбиты колесницы, Истерзаны аравий и нирван Песками -- не дошли мы до столицы. Избрали кровь для горнего письма И слушали лукавые диктовки, Пока не проточилась хохлома В нея сквозь вседержавные почтовки. А было тем наказано предать, Их ангелы не баловали глиной, Героям положенна благодать Иль казнь векоотравленной мелиной. Равно благодарение хмельным От крови евхорической уродцам, Идут алмазы к ранам теменным, Тще гои нас таили по колодцам. В садах предвечных мук, где и Господь Не властен, кто вкушал хурму гнилую Восценит разве звездную солодь И нежных песнопений аллилуйю. Что аз -- побиты присные полки, Лежат во прахе адские колонны, Хоругови заплетены в штыки Армейские, как тройные драконы. И смерть не покоробит времена, Пусть празднуют плебеи пораженья, Мы выжжем пресвятые имена Золой во тьме последнего сраженья. Началу положен конец иной, Овеивало нас великой славой, А днесь венец готовится земной С дедовником, возрощенным державой. Юродным боле нечего вплести И нечем винолепие разбавить, Обилуют Господние пути Ловушками, от коих не избавить. Мы сумрак бледный видим по ночам И вежды пепелит огонь знаменный, И ты не приближайся к сим лучам -- В них все еще пылает сад истленный. Эдем ему названье иль Тартар Свое подарит имя вертограду, А то земные фурии нектар Из волковских шафранностей в награду Алчбе своей бесовской захотят Испить и внове имя обозначить, Не важно, мертвых боле не прельстят Желтушки подсаженные, иначить Сознанье наше нынче не вольны Ведем остийных сборища немые, Темнить воображение, темны Мы сами, трехходовки непрямые Смешат умы гроссмейстерские, их Убогостью гоблинской не смущают, Зови играть еще колпаковских Сиречных рогоносцев, завещают Нам небы дать уроки мастерства Черемницам и гоблинам сподручным, Доколь когорта чурная жива, Ее учить соречьям благозвучным, Премудростям логической игры Нам должно, наущать сих невозможно, А ведают пускай свое норы, Обсиживают их, героев ложно, Всетщетно не хотят еще свести В погибель, аще даже и широка Стезя такая, Господи прости, Дадим черемам два ли, три урока И боле их не вспомним, путь иной Блестит пред нами, патиной миндальной Совитый, от юдоли неземной Ведет он выше, в тьме пирамидальной, Горимой и точащейся легко, Скрывая цветность яркую парящих О Боге теремах, но высоко Горение златое, настоящих Картин унылых масляный червец Пока мы не избыли, хороводят Пусть ангелы и эльфы, тех стервец И гоблинов сутулых, чьи изводят Жалкие силуэты бедных муз, Являя без конца свое финалы Обманные и ложные, союз Тщедушия и подлости каналы Небесные способен перекрыть, Одесно духовидческих вельможей Камен избавить, дьявольская прыть Несносна, а, поди, за желтой рожей Честных аристократов разгляди, Труждаются порою аониды Премного даром, паки впереди Бегут всегда одне кариатиды, Атлантов оттесняя, повторим, Пусть гоблинов с чермницами взирают, Еще мы с ними рядом, не горим Возвестно, царичи ли умирают В чистилищах и адах, туне рай Печалится, сюда, сюда вернемся, Вино Его прелием через край Серебрянососудный, окунемся В бессмертие, но лепо желти зреть Сейчас и лепо мертвым веселиться Со ангелами, эльфами, смотреть Нам весело и лепо, как вселиться Хотят в небесность гномы и желтки, Как черем в перманенте отряжают Вперед, а те садов бередники Минуть претщатся, иродов рожают, А то и славных деток, но мертвых, Царевичам успенным дарованных, Куда влечи прекрасных неживых Стрекоз чудесных, бабочек сорванных С черева гусеничного, одно Мы деток, Богом даренных, не бросим, Им рай преявим светлый и вино Серебряною кровию оросим, Хоть с эльфами подружатся, а те Их к ангелам сведут, а те червницы Иные осветлят, где о листе, О плоде всяком рдеются денницы Эдемские, где чермы из угла Глядят, но явно желть не переходят, Останется душа моя светла, Смотри, огни райские хороводят, Серебриться велят, превеселясь Глядеть на черемное искушенье, Гнилой какой-то пудрой осветлясь, Толкутся с гоблинами, подношенье Опять готовят, яблочко свое Гнилостное румянят, наливают Отравой, лож пустое остие Крахмалят, суповницы остывают Зеленые и яствия точат Аромат рядом, ждались нас, так будем Резвиться, пусть успенных заключат В объятья напоследок, а избудем И желтность их убогую, и хлеб Под яблочною цедрою отравный, Чрез серебро уйдем червное, где б Не быть еще, убиет нас лишь равный. |
Вложений: 1
Яков Есепкин
Мертвые розы К престолу Вседержителя венки Возложим и оденемся в ливреи, И кровию отмоем рушники, Подаренные нам на юбилеи. Мы станем падшим ангелам служить, Исполним на века предназначенье, В лакейских и кладовках будем жить И там внимать Господнее реченье. Любовью расплатились по счетам И заняли холопам щедрой славы. Ко тратным неотбеленным холстам Днесь выйдем -- всетемны и величавы. И вот они, иные времена, Пророчествуют жалкие калики. Высокие забыты имена. Во плесени купаются владыки. Привнесена во храмины хула, Слезами позалили злато-струны, Убийц от поминального стола Не оторвать и силою коммуны. Пал Китеж-град, в Арзрум и Эривань Лишь стража тьмы приличественно входит. Персты на пересылках не порань, Пусть под столами яства знать находит. Где крест наш и венец -- в золе они, Сверкают разве адские цесарки, Губители холодные одни По кругу погребному водят чарки. Алмазы это жалкое питье Наружу исторгнет, а мы их бросим, Трапезничайте, ироды, жнивье Гортензии завьют, ужо искосим. А косы наши острые давно Свивает золотушная терница, Любили чернозвездное вино: Так будет вам вельможная темница. На раменах у нас кресты лежат, Иль снять сии горящие распятья, Кривицкий василек елику сжат, Искритесь, херувимские обьятья. Сколь чарки соалмазные мелки И чашечный фаянс августом значен, К трапезным ледоносные цветки Снесем, хоть каждый пламенем охвачен. Не дичи ли у августа просить, Мы были в мире нищими царями, Начнут по венценосным голосить, Синицы всех отыщут за морями. Когда величье эра узнает И ангелы над безднами летают, Лишь царственный юродивый не пьет, Кащеи золотые лишь считают. Алмазы не к вину, а ко венцам, Идут они высокому сословью, Бесплодным небожемчугов ловцам За них не рассчитаться даже кровью. Жемчужную сукровицу Звезда Пресветит двоелучием холодным И патина зерцальная тогда Отпустится эпохой нищеродным. Нас только смерть поднимет на щиты И завернет в холстинные знамена, И к высям -- во бесславие тщеты -- Мы взденем перебитые рамена. |
Яков Есепкин
Сафо Ослеплены свеченьем тусклых лет, Склонялись мы пред огнищем порока, Но очи буде горний фиолет Обвел -- сия не гаснет поволока. В Элизиуме темный пурпур астр И образы Руфь пестовала взором, Серебряные гаты Зороастр Гранил ее алмазным разговором. Сновиждений тех краска тяжела И стерта, аки погребное злато, Небесная молитва истекла, Теперь вовек не зрети нам, что свято. Не зреть когда и нечего жалеть, Елико это вижденье лукаво, Мы сами цвет несем и уцелеть Меж черемниц светясь адничных, право, Сложней, чем показаться может, им Претит колес высотных обозренье, А башни с лепоцветием благим Страшны и вовсе, тусклое их зренье Иных картин достойно, посему, Тем паче наши спутницы юродны Временные, оставим их чуму Владелицам, где домы благородны, Резон какой заразу прививать, Летит она пускай на оба дома, Смертям двоим, Фаустус, не бывать, Одна тебе и мне уже знакома, Коль с нами вместе чермы дивный свет Лазурный соглядать сейчас потщились, Мы сами б возалкали, тьмы корвет Их прах неси подальше, как решились Гулянье с черемами совершить, Отвесть за небоцарствие сиречных И тем задачку вечную решить, Закрыть одну теорию из вечных Теорий, впрочем, все одна другой Оне, известно мудрым, стоят, паче Их чаяний, дадим теперь благой Знаменье небоцветности, иначе Прогулки наши мрачных свеч витых В серебряных и червенных тесемах Не будут стоить, троллей и пустых Лукавниц, пустотелых черм в Эдемах И так страшатся эльфы белых чар, Одесные иные средоточья, Нельзя отвадить сумрачных волчар Молочных агнцев, буде полуночья Готовы новолунные огни, Секрет открыть еще, помимо смысла Всездравого внушают нам одни Черемы неоправданные числа, Урочные для нечисти балов, И путают сознательно картину, Селена лишь выводит из углов Некрылых, озлащает паутину Плетенную, а полная она Иль новая, неважно, эти балы Порхают внеурочно, нам луна Мила всегда, каморные подвалы И те пронзает огнем золотым, Но хватит отступлений нелиричных, Наш замысел успенным и святым Без слов понятен, знаков и вторичных Яснений не хотят сии, вернуть На небы из адниц избранных раем Беремся, значит, благо преминуть Гордыню и брезгливость, умираем Хоть с чермами, но есть и в этом свой Лазурный правый умысел, их лядность Избудем в небоцарствии, живой Пусть ведает о мертвом, неоглядность Вселенская для челяди темна, А царичам дарует упованье, Безумствуй, желтомлечная луна, Великое нас ждет соборованье, Любили мало Грозного, уж он Знал цену смерти, казни родовые Оставим Иродам, навеет сон Безумец ли, Селена, как живые Не могут смертных истин обрести, Вперед, гуляем ныне, мертвых любит Сильнее чернь убогая, тлести Иль царствовать, а ведьма не погубит Небесности виждителей, тому Искать равенств тождественных не станем, Привьют хотя бубонную чуму, Балы земные с водкою вспомянем, Имбирь, корицу, тмин, еще мускат, Сунели, куркуму, пион, базилик, Жасмин сюда бросайте, адвокат Диавола не прадо носит, филик Любой парижский, чопорной Москвы Столетья позапрошлого Фандорин Вам это подтвердит охотно, вы Не видели, но дьявольских уморин Хватится не на то, когда балы Гремят и снаряжаются чермницы За нами, должно баловать столы Питья великолепием, ночницы Желтушные сверкают пусть, свечей На конусных подставах собираем Огнем витую рать, чем горячей Сиянье, тем одесней, умираем Единожды, урок такой пример Являет и Манон, и Мессалине, Калигуле избавиться химер, Смотри опять, непросто, бойной глине, Обитому серебру, хрусталю, Раскрашенному в стразы, всякой царской Великой прежде утвари, велю Я, Фаустус, целиться, чтоб варварской Испробовать честной текилы той, Не знающей ароматов коньячных, Этиловых спиртов ли, золотой Очищенной нектарности, призрачных И нежных добавлений (скипидар И лак для снятья красных перманентов C ногтей, обувный крем и солнцедар, И жимолости ветвь, экспериментов Оставим пальму Веничке, сюда Не входят), неги нощно ли убудет, Роится закаминная чреда Демонов и греховниц пусть, не будет Без нас ни пирования, ни треб, Алхимикам даем карт-бланш, патины Вековые их ждут, в серебро хлеб Пускай преображают, а рутины Довольствуют царские мертвецы, Успенные пажи да камеристки, Сюда и парфюмерные скопцы Сойдут, а с ними регенты, хористки Церковей ложных, водки им свечной Прелить черед, за конусные блики Пора, пора и нам от неземной Беспечности мелькнуть, зане велики Мы были и останемся, Фауст, Но ад червных образниц тенедарство Опасно простирает, яко пуст Коллегиум замковый, это царство Не нам теперь обязано дарить Столовскую возвышенность, колодки Не нам опять, гишпанцев ли корить За тяжесть сапогов, черемной водки Алкать кому, чермам самим, круги С девятого по первый Дант лукаво Пока живописует, сапоги Хоть скинем, завести сии, всеправо, Далече могут, воя не боясь Неречниц, гасим, Фауст милый, эти Виющиеся огни, растроясь, Они тлееть устанут в адской нети. Сион, еще Поклонная гора Таят свои холодные скрижали, Нас ждут и в Христиании, пора Тех встретить, коих слогом поражали. Для нас урочат вечности гонцы Лишь алые готические латы, Страдают Букингемские дворцы Без царских наших теней, у Гекаты Пускай растят гусей дурных и кур, Одни спасали Рим, других колечья Певцов травили в мире, Эпикур Печальный мог бы с блеском велеречья Им вынести комический вердикт, А, впрочем, пусть колодницам на пару Годуются, их глупость Бенедикт Еще предъявит городу, тиару Высокую черед церковным петь, А нам друзей великих зреть в Эдемах, Должны невесты белые успеть И донн алмазных очи на големах Должны теперь, зане протекторат Господний всем благим повелевает Молчать, остановиться и карат Слезы оставить времени, бывает Оно всегда угодным палачам, Певцам иные области и царства Даруются, как маковым свечам И здесь гореть нельзя, свои мытарства В парафиях незримых совершим, Обман парижской мессы не достоин, Я знаю, рая нет, когда решим Вернуться, инок Божиий иль воин В десятом измеренье встретит чад, Чтоб вывести на торную дорогу, За Рейном нет ли персти, вечный град Над небами внемлет Царю и Богу. Мы бисером сребрили невода, Вальпургиевка нас упоевала, Метохии иль Персии Звезда Светила псалмопевцам, воевала Герника с Аваддоном, а певец, Быть может, Шиллер пламенный, Вергилий Готовил небоцарствиям венец, Юнид сводя к офортам надмогилий. |
Яков Есепкин
Элиоту Всерайские рулады не свернуть, Их выточив голубками со краю, Нам эльфы по струнам басовым путь Укажут к отвоеванному раю. Иллюзии утратились одне, А рая мы еще не потеряли, Сколь истина в худом всегда вине, Цари свое видения сверяли. Веди ж к вратам иль мимо, Элиот, Не молви о надежде, речь остави, Нам ангелы серебрили киот, Гореть в каком лессированной яви. Вольно от рая в сторону уйти, Левее тлятся куполы Аида, Направо всех к чистилищу пути Ведут с неотвратимостью боллида. Певцы теперь ответны за обман, Не ведают и днесь о чем творенья, Навеяли сиреневый дурман Глупцам, лишив их собственного зренья. Иное там, иное и не то, Свидетельствовал Грек и с Греком иже, Как миновать предрайское плато, Без ангелов теней явиться ближе. Что правда, паки истинно гореть, Затепливаться станем, яко свечки, Нельзя еще неречным умереть, Сордим хотя акафистом сердечки. Дарован был труждающимся рог Мирского изобилья, дарованны Судилище царям, пиитам слог, Которым ангелы соборованны. Им здесь распорядиться удалось Немногим, а и как распорядиться Талантом, если пиршество свелось К попойке, не смешно ль таким гордиться. Не будем сих речителей судить, Трудами пусть молчанье искупают, Глядишь, одни взялись хлебы сладить, Другие красных жеребов купают. Бессмертие оспаривать нельзя, А периев тяжеле событийность, Влечет любая избранных стезя Туда, где расточается витийность. Хотели песнью торжища лечить И в каверы свои же угодили, Нельзя ловушки эти отличить, Засим чернилом сердца туне рдили. Смотри, днесь панны с вишнями во ртах Летают и цвета гасят золою, И даром о серебряных крестах Пииты гонят челядей метлою. Излитый мрак виется тяжело, Бледнея пред победными дымами, Аидовскою тенью на чело Ложится твердь -- она вовеки с нами. Молчи, елико все временщики Днесь могут лгать о праведной любови, Не ведают и эти языки, Какими вдовых сватали свекрови. Воспенит слезы наши мертвый цвет, Прожгут их жала в кубках богомерзких, Тогда и змеи выползут на свет Из похв да изо ртов сех изуверских. Мешали всё о праведности речь, Боялись непреложных откровений, И стали мы безмолвствованьем жечь, Цезуры отделив от песнопений. Свечами нощь светить повремени, Втще искушать воительные громы, Текут пускай сиятельно огни Из вежд моих -- во черные хоромы. |
Яков Есепкин
ТРИЛИСТНИК УБИЕНИЯ I Только змеи, Господь, только змеи одне Бьются подле цветков и во яви тризнятся, Источилися мы, изотлели в огне, Боле свет-ангелки мертвым чадам не снятся. Вот безумная нас приманила Звезда, Разлия серебро, повлачила по кругам, Новый год отгорит, вспыхнет хвойна груда, Так опять в Рождество застучимся ко другам. И беда ж – предали, не Сынка ль Твоего, Утерявши в гурме, троекрестно распяли, Против зависти нет на земли ничего, Царствий куполы виждь, где агнцы вопияли. Ядно зелие мы будем присно алкать, Рукава что пусты, святый Господь, нестрашно, И костями возьмем, станем хлебы макать С богородной семьей в четверговое брашно. Хоть отчаянья грех отпусти во помин Прежних белых годов, опомерти притронной, И теперь мы белы, яко вешний жасмин, Только всякий цветок залит кровью червонной. II Пред субботой стоим, пред последней чертой, Красно золото ей из очес выливаем, В келий пятничных темь кажем венчик златой, Роз-костей набрали, ни нощим, ни дневаем. Заступиться нельзя в ту зерцальну купель, И стодонна ж сия ледовая крушница, Разве бойным одно, безо нас чтите ель, Память нашу всчадит ярче огнь-багряница. Рои демонов бал новогодний чернят, Чур, лиются птушцы в благовестные звоны, Чистых бельных невест юродивы тризнят На сносях, к царствиям их влекут Персефоны. Господь, трачена жизнь, и стоим на юру, Тыча жалкой сумой в троекрестье дороги, Надарили мы звезд ангелкам во пиру, Перстной кровию нам красить сиры муроги. Слезы чадов собрать, всем достанет вина, Ниткой сребряной мор-окарины тиснятся, Мимо как повезут, вижди хоть из рядна – Мы серебром горим, всё нам ангелы снятся. III Господь, Господь, слезой прекровавой утрись, Слово молви ль, взмахни рукавом с Ахерона, Кайстры бросили в персть – змеи алчны свились, Грознозлатная Смерть белит наши рамена. Далей нет ничего, всех Рождеств лепота Сребром красной была да размыта слезами, Трачен чадов удел, а доднесь золота Страстотерпцев юдоль, где тризнят образами. Присный пурпур Звезды с перстов кровию сбег, И жалкие ж Твое летописцы заветны, Что пеяли хвалу, слали крушницей снег, За обман кобзарей разве чада ответны. Узришь как в золоте оперенья птушцов, Пухи бельные их кости-снеги устелят, Ангелам покажи царичей без венцов, Пусть апостольну кисть эти раны обелят. Иль во гробе разлей исцеляющий свет, Ах, мы розы Твое, волошки прелюбили, И заплакати днесь мочи-лепости нет, В сраме виждь агнецов – нощно нас перебили. |
Яков Есепкин
Яков Есепкин
Концерт в записи Приближение к зеркалу Весна твоей жизни совпала с весною, Венцы филармонии Бах осеняет, И плачут над каждой органной трубою Заздравные свечи, и воск их не тает. Над пурпурной тяжестью бархатных кресел В сребристо-линейном ристалище зала Горящею радугой реквием взвесил Электроорган векового накала. Он помнит величье и свечки иные, Ручейную сладкую негу вотуне, Бессмертие любит изыски свечные, Червовые искусы в черном июне. Давно извели бедных рыцарей дивы, Какие спасать их брались всебесстрашно, Лишь фурьи меж нас, а белые Годивы В альковах вкушают с принцессами брашно. Дались нам аркадии княжеских спален Темнее, доныне мы там хороводим, Невинников легкость дика, вакханален Их танец, Рудольф, что и девиц изводим. Коль всех отравили цветками граната, Еще семенами и зернами, Коре Вернем эти яства, за фугой соната Звучит пусть, Алекто ль мила Терпсихоре. Нам чистые ангелы шлют угощенья, Нам розы свои ароматы даруют, Свободней музыцы сии обращенья, Царицы стонежные с нами пируют. Серебряных эльфам гвоздей яко видеть Не стоит и маковый рай неохранен, Закажем убийцам армы ненавидеть, Равно им терничник нектарный возбранен. А что воровать друг у друга ауру, Мы были велики и время лишь наше Лелеяло пенье и нашу тезуру Червленою строчкой тянуло по чаше. Теперь из нее пьют эльфии нектары, Летят ангелки на мрамор белладонны, И нимфы златые влекут в будуары Убитых царей, и алмазятся донны. Нет маковых раев, а мы и не плачем, Сон вечности крепок и белых альковниц Еще мы успеем почтить, и сопрячем Еще партитуры в охладе маковниц. Когда лишь в партере темнеет от света, Близ фата-морган усмиряются чувства, На пленке миражной в слоях черноцвета Сияет немая пластина искусства. |
Яков Есепкин
Асии Позовут проповедовать нас, Когда сил для реченья не будет, В царстве мертвых пропав, свинопас О евангельской правде забудет. И увьет нам уста тишина, Поелику не будет иного. Слишком долго гранила волна В темных водах священное Слово. Мы и сами как волны, сиречь Тени их в угасающем следе, Не достойны вести эту речь, Вопрошать смерть о вечной победе. Чем победная славится мгла, Именитства зачем отменяют, Аще правда царям тяжела, Пусть латыни еще отемняют. А косу расспросить и нельзя, Только цветность увидеть возможно, Где отроков невинных разя, Яти августа светятся ложно. Красных венчиков сих огоньки Мы узреем – терние на струпе, Ярко цели были высоки И добиты сказители вкупе. Лживы помыслы, ложны слова, Истонченное золото веры Нощно гасят небес кружева, Сокрывая Господние сферы. Перст избранничества не туда Указал из всезвездного крена, Виждь, горит меж губами вода, Запеклась в ней кровавая пена. |
Яков Есепкин
Деяния Луч забвенья блеснет -- звездной славы рассыплется цепь, Ершалаима тень ляжет пеплом на зелень Медины. Вековые смарагды святили болота и степь, Города и погосты, а ныне пронзают руины. Навсегда осыпается проклятый вечностью цвет, Маргаритки вплетают в венки тем, кто книжно бесплотен. Эти звезды по-варварски будут судить черный свет И огнями полоть сорняки белоснежных полотен. Эти звезды черны, только для ожерелья тебе Хватит блеска у них, возгоравшихся над слободою, Если камни воздвигнут надгробье последней мольбе, Ты его освещай переменно с Полярной звездою. Север, север парчовый, его ли дыханье пьяней Богоносной чумы, италийских цезурных фиолов, Долго ангелы нас берегли, апрометных огней Днесь уже не прейти, не горит и подсвечник Эолов. Лет валькирий тяжел и стозвучен, бессмертие нам Уготовано было, но прочат уделы иные Мертвым вечным певцам, а цветочки обрядные снам Пусть ауры дают, аще красны юдоли земные. Ничего боле здесь не затлит мишуру декабря, Нет и елей для нас, так равно ангелки уповают, Свечки дарствуют всем, кто возносит еще прахоря К неботверди в мечтах, с кем нощные певцы пировают. Были музы ко мне милосердны и щедры всегда, Налетали сельфиды иль пифии грузно горели, Десно строфы теклись и алмазная рдела Звезда Над свечницей ночной, ссеребрились теперь акварели. Сколь за Слово платить не серебром, а кровью, пускай Не рыдают хотя божевольные эти камены, Иисусе-Цветок, мертвых певчих в лазурь отпускай, Нам не будет одно меж святых псалмопевцев замены. И почто за бессмертие плату уродцы берут, Сих браменников жалких я видел на ангельских тризнах, Высоки небеса, а лазурность ли воры сотрут, Небоцарские тати, душившие дочек в старизнах. Только нощным певцам, только правым и званым к венцам По величию шпиль избирается, паки столпница, Всуе ныне цвести, веселиться хоромным ловцам, Положенна сословью лукавому смерть-власяница. Бросим темных алмазов мерцанность, веретищ худых Несоцветную мреть на Господнем пороге и всплачем, Хорошо и горели, ищите сейчас молодых, Тьмой оплаканных певчих, коль звезды и багрие прячем. За открытые раны, тяжелое золото лир, За победы имперские и поклоненье бессилью Нам позвездно воздастся еще и на Родине, Пирр, Поцелуем в чело иль венком именным к надмогилью. *** Мы, Господь, прележим во кровавом рядне, А в хожденьях стези человекам торили, Так и вьются по ним только змеи одне, Васильковый колор чернотьмы растворили. Ах, пустые сады, что сейчас горевать О червовых плодах и забельных цветочках, Выйдем перстами их костяными срывать, Распевати псалмы в смертоимных сорочках. Червным, Господь, начнут вертограды цвести И церковки по грудь искраснятся пред нами, Ангелы Твои чад не могли упасти -- Им вверху и белеть с всенощными звонами. *** Эту звездную близость, сиреневых скрипок рыданье Кто разбился в куски -- понимает, а ты их прости. Нас Отчизна легко ненавидела и на прощанье Тяжело полюбила за муки на крестном пути. Виждь, сердца, точно камни, давно прогибают скрижали, Возлежат под горами добитые черным цевьем, Так почто, как святые, стопы от земли отрывали И горели под нами следы темносиним огнем? Все звездами ожгло, во свинце полыхают сирени, Погребальным командам свободные дали штыки. На Вальхалле найдут, яко должно, пускай наши тени В азиатских одеждах угрюмые гробовщики. Век туда мы стремились, небесные били фиолы С золотыми нектарами, викингов чтили за их Неподкупность и честность, еще авестийские школы Наш урок разберут, буде мертвых пречтут и нагих. Север Азии мил, а в раю лишь едины когорты, Краска смерти сотрет основные земные цвета, Что за яд изорвал нетлеенные эти аорты, Скажет Вакх нам скорей, скажут бренность и славы тщета. Одиночество в мраморе кармном легко небодержцам, Слишком долго свои мировольные узы несли Мы к оцветникам райским, теперь и речем громовержцам, Небо полнившим вечность, чтоб те не касались земли. Знаю я, кто убил и меня, и могильщиков оных, Бедный Йорик очницы вперяет пустые из тьмы В тени жалкие ал, в турмы мертвых, на шатах зеленых Мало будет свинца, северяне добавят сурьмы. Той багряной сурьмы, от которой пьянели царицы, Молодые наложницы делались мела белей, Фаэтон улетел, но иные гремят колесницы, Рим не любит молчанья и антики шумен келей. Нас рабыни любили, а профили грешниц и ныне Светлый рай украшают, нимфетки не знают времен, Посмотри, посмотри, как за нами в тартарской пустыне Совлачатся они, как у наших стенают рамен. Станем ими опять любоваться, доколе возможно, Забывать ли сейчас меловых и рыдающих дев, Нас любили они, а теперь благочестие ложно, Вот и плачут пускай, тени царские в мгле разглядев. Белладонны для всех напасли и вина данаиды, В арманьяк и рейнвейн пусть глядятся ловцы жемчугов Из летейских каналов, исторгнут и тени Аиды, Жемчуг свой подберем, хватит льда для каверных слогов. Но молю, не сдвигай свечи ненависти к изголовью, Может, встретимся вновь при зажженных во славу свечах, После смерти полюбят меня, но такою любовью, От которой застынут и слезы в кровавых лучах. |
Яков Есепкин
Памятник Мы храм возводили из глины И слезы гранили нам речь, Но все превратила в руины Осенняя черная течь. Сиреневой кровью фиалки Горят на распутье дорог, Тенями влечет катафалки Цирцея в загробный чертог. Мы здесь ожидали извета, Летали вверху ангелки, У Господа белого цвета Просили – светлить потолки. И вот сей чертог неохранен, И вот нас камены манят В лазури, где тенник возбранен И мертвых пиитов хранят. Ах, поздно теперь веселиться, Прельщать небодарственных муз, Бессмертным не стоит улиться, Тристийский стопрочен союз. Но время речи и молчанье Возвысить до маковниц сех, Где красное Гебы венчанье На царствие милует всех. Тот дом на Щепке иль на Мойке Иным нотодержцам вспевать, Тесно в Малороссии тройке, Тще мрамором смерть лицевать. Алмазы нам здесь положенны, Затем царствий маковых строй, А сказки на крови блаженны, А сами усладны игрой. Летят меловые квадриги, Камен мировольных несут, Серебра коснутся вериги, Уснувших царевен спасут. Высока помазаний треба, Притроновый чуден удел, Розарьи и маки для неба Вноси, кто Христа соглядел. Покрытые славой, к Отчизне Спешили мы, словно гонцы, Так пусть не язвят хоть при жизни Терновые эти венцы. Исчезла святая опора, И вечно все ж в лунном огне Парить будет пепел собора, Как памятник нашей весне. |
Яков Есепкин
Фламандцам Слезами изольется мор-трава, Пойдем сердечки чермные сбивать, Пустые заломивши рукава, Ко Господу их станем воздевать. И что по убиенным голосить, Вдоль крестного пути лежат оне, Хотят живой водицы испросить, Залити жажду чадную в огне. Но, Господи, залить ее нельзя, Неможно человеков обмануть, И где ж та наднебесная стезя, С которой мертвых чад не повернуть. Влачимся мы, изморно колеся, Собак оголодавшихся жалчей, Чрез скудные призорники неся Беззвездие сиротское лучей. И встретятся нам ангелы в пути – Горящие терничные столпы, И чадам, невоскресшим во плоти, Омоют преточащие стопы. |
Яков Есепкин
Пастель Египетская цедра над метелью Сменилась топким цеженным огнем, И жалованный снег предстал купелью, И слух потряс Зевес, рассеяв гром. В цезийское пространство ход отверст, Искрится фиолетом чермный перст Антихриста, но вечно существует В природе роковая правота, А днесь ее вместилище пустует, В каноне солнце Божия перста. Елику смерть о черном балахоне Куражится, поклоны бьет, вино Из сребренных куфелей (на агоне Убийц холодных, прошлое темно Каких, летучих ангелов отмщенья, Заказчиков расплаты, иродных Мелированных ведем, обольщенья Не ведавших иного и родных Отцов невинных мальчиков кровавых, Царевичей всеугличских, царей Развенчанных в миру и величавых, Помазанных их дочек, пастырей Грассирующих преданных урочно, Без серебра алкавших крови их, Алмазных донн и панночек, бессрочно Почивших в Малороссии, благих Когда-то, ныне желтыми клыками Украшенных садовников, хламид Носителей колпачных, брадниками Крадущихся вампиров, аонид, Небесной лазуритности лишенных, Жертв новой гравитации, другой Колонны адотерпцев оглашенных) Лиет вольготно в скатерть, дорогой Пейзаж для сердца, из венецианских Замковых окон видимый, темнит Личиной злобной, дарует гишпанских Высоких сапогов короб, теснит Сама еще белесых наших гостий, Блондинок, сребровласок, чаровниц, Но только натуральных, ведем остий Им кажет черни, сумрак оконниц Почти и новогодних застилает Хитонами ли, бязью гробовой, Молчит, а то собачницею лает, А то взывает чурно, кто живой Откликнись, будем пир одесный ладить, Еще играют Шуберта в саду, Моцарта явствен шаг, музык усладить Чарованных готовый, заведу Сейчас, а снег декабрьский не помеха, Чем далее, теплей он, милых дев И другов честных в царственности меха Сибирского, пушнины, разглядев Какую ведьмы в зависти лишь ахнут, Гагаровой к вишневым деревам, Здесь вишенки мороженные чахнут В корице сахаристой, кружевам Желточным их пойдут сирени пудры, Как всякую любовно обернем Бисквитами и сдобой, были мудры Евреи местечковые, рискнем С царевишнами к ним соединиться, На маковые ромбы поглядеть, Бывает, царским кухарям тризнится Обилие столешниц этих, бдеть Сегодня им о яствах непреложно, Пускай засим рецепт перенесут В палатницы хоромные, возможно, Еще царей отравленных спасут, А смерть, гляди, опять кикимор дутых Презрев, лиет по скатерти вино Из битого начиния, согнутых Юродливо бокалов, решено, Пируем хоть с мертвыми рядом, сверки Теперь не нужны, истинно чихнем, Покажутся тогда из табакерки Черемницы и черти, сих огнем Порфировых свечей осветим, ярка Заздравная свечельница, когда От жизни и не видели подарка, Что ж требовать у смерти, иль сюда Нелегкая внесла ее, угасло Сколь денное мерцанье, так одно Ей в ноздри вклеим розовое масло, Боится роз косая, а вино Хоть криво, но лиет еще, отравней Сыскать непросто будет, а куфер, Хоть бит, как прежде полон, благонравней Презреть и нам развратных, Агасфер Теперь сих отравительниц не любит, Я знаю, много брали на себя, Шутили не по делу, сам и губит Пускай адскую челядь, пригубя Несносное отравленное пойло, Реку вам, други, ладите балы Пировные, гостям рогатым стойло Всегда найдется, царичам столы Пусть нынче камеристки сервируют, Смотреть люблю движенья, угодить Хотят оне успенным и балуют Живых, кому за кем еще следить Один сегодня помню, тьмой беленье Скатерное кривым не очернить, Мы выстрадали благое томленье, Бессмертию не стоит временить, Когда цари пируют вкруг одесно, Когда живые царичи, а сих Невесты ожидают, благовестно Такое пированье, бабарих Здесь можно смело к чурным приурочить, Молчание их выдаст, нам пора Дела вершить земные, не сурочить Невинно убиенных, за одра Червницу не зайдем и возалкаем Суда великонощного, коль яд Иных берет, черноту отпускаем, Тлести ей меж эльфиров и наяд, Одну, пожалуй, косную оставим Чермам во назидание, перчить Начнемся белым пересом, заправим Лукавые мозги, сколь огорчить Решит смешного рыцаря, сиречить Возьмет опять привычку, совлекать Царевн в альковы, стольников увечить, Иродничать и ёрничать, алкать Веселия на тризнах цареносных, На службе у порока зреть святых, Орать безбожно, фей златоволосных Лишать воздушных нимбов золотых, Греми пока, нощное балеванье, Замковые ансамбли заждались Музыки и акафистов, блеванье Кашицей мертвой суе, веселись, Товарищество славное, Селены Взывает свет, нести быстрей сюда Фламандские холсты и гобелены, Рельефные гравюры, стразы льда Хрустального, шары чудесных фором, Сребряные, порфирные в желти, Витые алебастрами, узором Диковинным горящие, внести Быстрей велю и блюда выписные, Фаянсами разящие гостей, Алмазовые рюмки, именные Суповницы из крымских областей, Орнаментные амфоры, куферы Красные, изумрудные мелки Для ангелов, точеные размеры Отметить возжелающих, лотки Со яствием нездешним, на капризы Рассчитанные, негой кружевной Богатые кофейники, сервизы Столовые, молочниц пламенной Ансамбль еще, пирожницы, свечений Держатели вальяжные, чайных Китайских церемоний и печений Гофрирный антураж, пироносных Конфетниц череду, еще креманки Холеные, цветовья севрских ваз, Пируем, аще балов самозванки Зерцальниц не преидут напоказ, А серебро прейти сим невозможно, Пусть плачут в стороне, взирая наш Горовый пир, напудриваясь ложно, Чтоб время обмануть, резной лаваш Им снесть, а то для пифий горемычных Украсть вина куферок, пармезан Стянуть при верном случае, клубничных Желе набрать украдкой иль нарзан Какой хотя кианти на замену, Иль мусс, иль кухон сливочный, грильяж Наладить в туесок, вторую смену Им жариться едино, сей типаж Знаком балам и нами узнаваем, А ну, чермы, офорты геть чертить Куминами и фенхелем, бываем Нечасто рядом, бойтесь осветить Чихающие рожицы, берите Сиреневые пудреницы, тушь, Паршу невыносную, хоть орите В себя, покуда краситесь, на чушь Адскую мы елико не разменны, Помазание ждет нас и престол, Как могут бысть куферы мертвопенны, Пьем здравие, серебро этот стол Разбойное не может изувечить Соцветностию мертвой, нам оно Всегда служило верой, бойтесь речить Ползвука, если в серебре вино. • |
Яков Есепкин
На смерть Цины Четыреста шестьдесят седьмой опус Меж созвездий лилеи цветут, Взнимем лики в холодную млечность, Аониды хотя ли почтут Май пенатов и нашу увечность. Се юдицы опять веселы И о них злые вдовы мелятся, И гнетет вековые столы Желть цветков, и оне веселятся. Здесь любили и мы пировать, Сгнили яства и сад неутешен, Хоть явимся еще - обрывать Звездный цвет с мертвожелтых черешен. Четыреста шестьдесят восьмой опус . Золотыя шары отисним Тонкой нитью червовой ли, пудрой, Спит Щелкунчик во мелах, а с ним Легок Рании сон белокудрой. Хвоя бледная, царственный мел, Юность злая и где, от германок Прочь, Гофман, сколь бояться умел, Веселись над фольгою креманок. Всё порфирные эти канвы Ближе к утру меловницам снятся, И герольды молчат, и главы Нимф со хвоями кровью тиснятся. Видео на youtube: Leda 684 «Космополис архаики» (новинка). |
Яков Есепкин
Христиании А и бойным, Господь, пожалеют венков, И успение наше -- тщета, Свято мы берегли во миру ангелков И пурпурные чтили цвета. Нет сейчас прекровавой слезы, ничего, Перевьемся раскрасной тесьмой, Хоть воскреснем и Сына узрим Твоего, Аще каждый богат лишь сумой. И когда всех не сможет юдоль удержать, Звезды выльют на персть диамент, Мы приидем к Тебе -- небеса обряжать В срывки чермных сукровичных лент. *** В потир церковное вино Возлей и помяни Мечты, погибшие давно, И проклятые дни. Кровь запеклась в цветки на нем. И обагрив края, Теперь устами не сотрем Вовеки мы ея. Кадится третий Рим, но пуст Мраморник тусклых лет, Камен разбитых красных уст Взыскует мглы стилет. Зачем хоромные гудят, О требницах снуют, В трапезных шелковых ядят И мел нектаров пьют. Проткнет имперская игла Гортани, воздыхать Начнут о прошлом тени зла И в зеркалах порхать. Иной сосуд слезами дев Наполнен до краев. Персты к Элизиуму вздев, Мы вспомним гром боев. Зане сомкнулись на века Круги летейских вод, Лучом посмертная строка Благословит уход. Ты ненавидела любя, Библейское число Огнем и прокляло тебя, Насквозь, как тень, прожгло. Приидут за ответом к нам Святые и тогда Потир притянет к черным снам Остудная звезда. Где ангельский загробный плач Свергает блеск порфир, Разорной кровию палач Позолотит потир. Не серафимы к нам во сны Слетятся, серебром Горя, -- поля чужой страны Усеет вороньем. Как светоч адской темноты, Звезда Полынь зажглась, Где по небу летела ты, Пока не сорвалась. *** О, как хотела ты помочь Цветам в осенней мгле, Но смерть не вправе превозмочь И вечность на земле. Твою заветную мечту Сожгут, лишь пилигрим, Зерцало поднеся ко рту, Склонится -- Боже с ним. Нас к черным звездам по ночам Всегда влекли пути, За бритвы, к золотым очам Скользящие, прости. |
Яков Есепкин
Эринии в августовском саду Август, пленник астрийский, запел Песнь свою перед мглою. И колчан, полный огненных стрел, Взял на хоры с собою. Ах, Господнее лето цветет, Дама-глория в цвете, Разве темный сребрится киот С образками о лете. Страшно глянуть и бросить нельзя, Не избыть, яко вина, Искривилась земная стезя, Где ея сердцевина. Тяжелы эти иглы от роз, Не иступятся кровью, Кто ответствовал смерти всерьез, Поплатился любовью. А превратной любовь и была О горенье нелепом, Видишь, перстень мой держит игла Диаментовым крепом. Дале немость и глухость садов, Раз не сталося брашен И траурною ятью плодов Зрелый серпень раскрашен. Бледный мрак в череновом огне И цветки засыхают, Хоть сугатные эльфы одне Пусть над сими порхают. Весело им кружиться-летать, Не услышат литаний, Глухо кадиши станут читать С багрецом листований. И литании тонкий исток Воспоит Лорелею, Будет желтию всякий цветок Бит ли, выкрашен ею. Нож садовый отбросил я прочь, Прячась, неосторожно Куст задел: -- Ты умрешь в эту ночь? -- Да, спастись невозможно. |
Яков Есепкин
Тупик Золотое черногладье Ростральных колонн, как у Биржи, Здесь нет и порталы не те, Что к золоту горнему ближе, Чем к вежд роковой широте. Сторонне горит Мариинка, Плывет Исаакий в огне Холодном, Большая Ордынка В готическом рдится окне. И кто из него Крысолова Окликнет, кто ангельский хор Узорчатым тлением Слова Ожжет, яко бледный фарфор. Цезурные невские волны Испариной мертвой взялись, Альковницы рейнские челны Топят, сами все извелись. Ищи гордеца-богомола В лазури убойной, под ним Пылает райская фиола, Ероним сейчас не храним. А невские злые граниты Иных фиолетов бегут, Вздыхают легко меццониты, Орфеев и львов стерегут. Лишь только уста открывали Певцы, от румынских графинь Парчи их немые скрывали, Как письма династии Минь. Винтовие челяди адской Свинцами витыми грозит, Се кадиши аднице блядской Веселье несут и транзит. Декором серпы повилики Мерцают на пенной листве, Когда полумертвые блики В кровавой плывут мураве. Углы и квадраты строений; Из мраморной глуби двора В смарагдовый обруч растений Дохнуло, и стало «вчера». Но формы хранили былые Предметы, и суть не могла Растечься, разлиться в иные, Бежавшие тленья тела. Абсурдные стены и ныне Стоят в блеске вечных лучей. Из каменной этой пустыни Исхода нам нет, Моисей. |
Яков Есепкин
Дубль Исчезновение Возлил он кровь свою в закат, Но уцелело отраженье. В зеркальном холле автомат Теней дублирует движенье. А в небесах горящий крест Все тяжелее нависает, И чаши млечные Гефест Огнем холодным обжигает. О, ледяное пламя дней, Неспешное теченье Леты! Чем бездны ближе, тем ясней В них блещут наши силуэты. И кровью срам не искупить, С млынами весело сражаться, Кому из вод летейских пить – Кому в их нетях отражаться. Гиады плачут об иных Единородных младших братьях, И угли шпилей именных Кроят узор в их черных платьях. Не все ль равно, зачем ушли Мы некогда во мрак смертельный, Когда любить еще могли Хотя б за сребреник поддельный. Неважно, смертью смерть поправ, Пропавшим не дано вернуться, Возможно разве с переправ Загробных молча оглянуться. Пирамидальные кусты Плывут в астрале отраженном, И снег-сырец из темноты Кропит парадники озоном. Запомни, Райанон, снега, Изнанку черную и зимы. Их равнодушны жемчуга, А мы тоскою уязвимы. Любить декабрьский мрамор здесь Вольно под бременем упадка. Свою бессолнечную смесь Всяк выпьет залпом до осадка. Кипит и пенится она Слезою яда золотого, Но кубки допиты до дна И на устах кровавых -- Слово. Ты дождалась прощальных ласк, Сквозь огневой вертеп к «Савою» Прорвался не звонок, а лязг Чувств, оголенных теплотою. |
Яков Есепкин
Элегия Зной, терпкий августа воздух заверчен пока что Ветра фигурами, отблесками золотыми Фей фьезоланских, впорхнувших в октавы Боккаччо, Всех перед ними бредущих иль следом за ними. И не успели еще нас предать полукровки, Смерть далека и не тщится одесно рыбачить, Что ж, возгорайтесь ромашек лихие головки, Белым огнем ныне время архангелов значить. Свой аромат нам отдарят цветки полевые, С ядных столов занесутся и вина, и хлебы, Темные эльфы вспоют: «Се елико живые, Им уготовайте пурпуром витые небы». Тягостных снов боле мы не увиждим вотуне, Серебро в кровь и ковры со перстов изольется, Щедрые дарницы плачут о красном июне, Скаредных нив не исжать, а вьюнок ли упьется. Даже в объеме, астрийским днесь залитом светом, Пристальный взгляд так и не различает пробелы, Краски горят, осязаема даль и предметы, Рябь по воде убегает все в те же пределы. Нети цезийские ждут нас еще и Вальхаллы, Грешницы рая, иных областей одалиски, Буде забудут кримозные сны и хоралы Ангелы смерти, дадутся им красные списки. Где ты, Рудольфи, мы с Дантом бредем не луговьем, Третиим Фауст взялся бередить эти струны Всемировые, а плакать над жалким сословьем Наших временников станут пустые матруны. Что Эривань виноградная, что лигурийской Щедрой земли холодок на вечерней прогулке, Нимфы пьянеют сегодня от крови арийской, Завтра им южной Зефиры дадут в переулке. Нимфы пускай нежат винами-кровью гортани, Дуют в окарины, пьют молодые нектары, Видишь, Летиция, встретились мы, Эривани Града надежнее нет для брачующей пары. Узких следов милых грешниц во бродниках райских Туне искать, все хмельные сейчас, данаиды К нам по цитрариям быстро влекутся, данайских Сим угощений хватило в шатрах Артемиды. Нам совенчать божедревок и цинний зеленых, Темных эльфиров и трепетных милых нимфеток, Кармного мрамора мало у вечности, оных Только успенные могут найти меж виньеток. Черных виньет, возгорящихся мелом траурным, Кои таят в гефсиманских сандалах гиады С грифами вечности, мы ж побережьем лазурным Вечно и будем свои совершать променады. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Четыреста тридцать первый опус Фавны оперы нас охранят, Веселяся, витийствуйте, хоры, Сводность ангели тусклые мнят, Режут цоколь мелки Терпсихоры. Белый царь ли, мышиный король, Всё б тиранить сиим винограды, Темных свечек заждался Тироль, Негой полны Моравии сады. И куда ж вы несетесь, куда, Италийские ангели требы, Нас одела иная Звезда Во гниющие мраморы Гебы. Четыреста тридцать второй опус Раскрошили юродские тьмы Гребни желтые наших полотен, А и золото сим для Чумы, С кистью Брейгель,Ероним бесплотен. Кто успенный еще, алавастр Виждь и в нем отражайся, каддиши Нам ли чаять во цветнике астр, Львы умерли и здравствуют мыши. Сколь начнут адострастно гореть За Эдемом белые цесарки, Мы явимся - камен отереть И сотлить перстной желтию арки. Четыреста сорок четвертый опус Тисов твердые хлебы черствей, Мак осыпем на мрамор сугатный, Где и тлеет безсмертие, вей Наших сводность жжет сумрак палатный. Шелк се, Флория, что ж тосковать, Лишь по смерти дарят агоние Из партера бутоны, взрывать Сех ли негу шелковой Рание. В Александровском саде чрез тьмы, Всекадящие сводные тени К вялым розам тянулися мы -- Днесь горят их путраментом сени. Четыреста сорок пятый опус С Ментой в мгле золотой предстоим, Лишь для цвета она и годится, Алым саваном Плутос таим, Гея тленною мятой гордится. Крысы выбегут хлебы терзать, Маки фивские чернию веять, Во столовых ли нощь осязать, Ханаан ли хлебами воссеять. Сем путраментом свечки тиснят В изголовьях царевен синильных, Яко гипсы кровавые мнят Всешелковость их лон ювенильных. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Четыреста шестьдесят девятый опус Где путрамент златой, Аполлон, Мы ль не вспели чертоги Эдема, Время тлесть, аще точат салон Фреи твой и венок – диодема. Шлейфы Цин в сукровице рябой, Всё икают оне и постятся, Се вино или кровь, голубой Цвет пиют и, зевая, вертятся. Кто юродив, еще именит, Мглу незвездных ли вынесет камор, Виждь хотя, как с бескровных ланит Наших глина крошится и мрамор. Четыреста семидесятый опус Полон стол или пуст, веселей Нет пиров антикварных, Вергилий, Ад есть мгла, освещайся, келей, Несть и Адам протравленных лилий. Разве ядом еще удивить Фей некудрых, елико очнутся, Будут золото червное вить По венцам, кисеей обернутся. Наши вишни склевали давно, Гипс вишневый чела сокрывает, Хоть лиется златое вино Пусть во мглу, яко вечность бывает. Четыреста семьдесят первый опус Капителей ночной алавастр Шелки ветхие нимф упьяняют, Анфиладами вспоенных астр Тени девичьи ль сны осеняют. Над Петрополем ростры темны И тисненья созвездные тлятся, Виноградов каких взнесены Грозди к сводам, чьи арки белятся. Померанцы, Овидий, следи, Их небесные выжгут кармины, И прельются из палой тверди На чела танцовщиц бальзамины. Четыреста семьдесят второй опус Изольется бескровный псалом, Возрыдают о мертвых эльфиры, И тогда над вечерним столом Тускло вспыхнут свечные гравиры. Ах, притроновый славен удел, Только славы, Господь, мы не ждали, Раев цитрии кто соглядел, Свеч не имет, где с кровью рыдали. Убран, Господе, стол и всепуст, Ищут дочери нас юродные, И серебро точится из уст На свечельницы те ледяные. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Четыреста семьдесят третий опус Грасс не вспомнит, Версаль не почтит, Хрисеида в алмазах нелепа, Эльф ли темный за нами летит, Ангел бездны со адского склепа. Но легки огневые шелка, Всё лиются бордосские вина, И валькирий юдоль высока, Станет дщерям хмельным кринолина. Лишь картонные эти пиры Фьезоланские нимфы оставят, Лак стечет с золотой мишуры, Аще Иды во хвое лукавят. Четыреста семьдесят четвертый опус Всех и выбили нощных певцов, Сумасшедшие Музы рыдают, Ангелочки без тонких венцов Царств Парфянских шелка соглядают. Хорошо днесь каменам пустым Бранденбургской ореховой рощи Бить червницы и теням витым Слать атрамент во сень Людогощи. Веселитесь, Цилии, одно, Те демоны влеклись не за вами, Серебристое пейте ж вино, Украшенное мертвыми львами. Четыреста семьдесят пятый опус Подвенечные платья кроты Сотаили для моли в комодах, Цахес зол, а пурпурные рты Шелкопрядов толкуют о модах. Се камелии, нежат они Дам бальзаковских лет и служанок, Тайно Эстер манили огни К юной Кэри от вей парижанок. Источись, вековая тоска, Нас оплакали суе теноры, Падшей оперы столь высока И лиются под ней фа миноры. . Четыреста семьдесят шестой опус Тайной вечери бледных детей Берегут фарисеи теченье, Вьются локоны близу ногтей, Свечки смерти вершат обрученье. Орлеанскую деву любить Розокудрым вольготно амурам, Разве детки венечных убить И могли насмех угличским курам. Бьют начиние, трюфли едят, Пьют не чокаясь фата-морганы, И кровавые тени следят В царских операх Юзы и Ханы. |
Яков Есепкин Стансы Снова листья бурые под снегом Будто заметались в полусне, Вспыхнул над мерцающим ковчегом Лунный огнь в пурпурной вышине. Значит, все еще владеет нами И в миры иные не ушло Вставшее над снежными холмами Осени прощальное тепло. Хватит ли его для оглашенных, Время колокольчиков темно, Литий по церковным совершенных Слышать фарисеям не дано. Вижди, как хромающий Мазепа С Карлом венценосным говорит, Петр внимает речи их из склепа, Гетмана и служек не корит. Много божевольных в мире, каста Нощная, миражи серебря, Пирствует, слепая Иокаста Балует зефирами псаря. Мертвые помазанники черни Новые урочества дают, Редкие волошковые терни Багрием свивая, предают. Пуст, Гораций, мраморник эпохи, Некому воздвигнуть монумент, Нищенские даровали крохи Челядям за царский диамент. Явлен аще столп нерукотворный, То мемориалии печать, Нет царям почета, гладоморный Рок их, тщетно к ангелам кричать. Нам еще судить ли сех доверят, Что искать сочувствия толпы, Вервию притроновою мерят Век александрийские столпы. Смерть есть сон, мерцают в тусклой глине Млечные волнистые зубцы, И горят у мертвых на помине Звезды тверди, вечные пловцы. Замков и костелов небоскаты В темной ряби, и уже простор Истончен луной, его агаты, Заостряясь, ранят милый взор. Через миг один придавят вербы, Пруд и церковь черные катки. И на световом тогда ущербе В бездну глянут наши маяки. |
Яков Есепкин
Созерцание Пред собранием вод Сельский полдень разверзся над нами И дрожащий набросил атлас, За колхозными пряча стогами Золотой белогрудый запас. Зыбким блеском текучего зноя Привечают купальщиц брега, Ныне юные Дафнис и Хлоя Прибежали на эти луга. Денно голые жизни утюжит Диск горящий, несясь от зимы, И пространство келейное рушит, Храм простора, где губимся мы. Что безрукие плачут невесты, Им еще ветхий август белить, Вить розарьем незвездные кресты, Сумрак Божий очами палить. Яко вышли смертельные сроки И мелки невода рыбарей, Пусть галдят болобаки-сороки Над хоромами славских царей. Андеграунд нас вывел в подземку, Мало Коре гранатовых вин, Подплетем к терниям хризантемку, Смерть раскрасим во честь именин. Именитства всеземные наши Вечно были в миру веселы, Пеньтесь деесно, горькие чаши, Птах каверные ждут ангелы. Август, август, сей морный розарий Только ангелам падшим знаком, От барочных сооперных арий Князь не может вильнуть языком. Днесь кровавые ищут графини Молодых златогорлых певцов, И высоки тристийские сини, А не выше алмазных венцов. Речи нет, а каждят наши гаты, Венценосным свеченье дарят, Одевают пустые фрегаты Цветью роз и скитальцев мирят. От предчувствия гибели скорой Не избавиться им никогда, Столь торжественна высь, пред которой На глазах тяжелеет вода. Позлаченые смертью ромашки, Колокольчики в черной стерне Как хоругви античные тяжки И умрут на полдневном огне. |
Яков Есепкин
Парии в городе Уж на роду или на лбу Написано такое было, Но скорую его судьбу Здесь надвое переломило. Кармином свеч обагрено Преображение былого. Быть может, смерть и есть одно Каллиграфическое слово. Все плотно замели снега, Погибельно блестя в порталах, Ступала здесь ее нога, Коль свята жизнь и в листьях палых. Теперь, когда восход уныл И вьюги сквозь сердца змеятся, Доколе хватит слабых сил -- Теням их навсегда прощаться. А как Цирцеи уследить К чертогам алчное стремленье, Ей слух и может усладить Глухих невинников томленье. Цетрары мятные лежат Высоко, святый Вседержитель, Светила вечные дрожат И узок вход в Твою обитель. Почто винтовье чернь взяла, Рекут изгоем корсиканца, Елены тайность не спасла Всеимператорского глянца. Ах, рая нет, чудесный сон Монашки злые навевают, Где храм их, где и Геликон, Дымы акропли закрывают. Смотри, Алипий, как темно Льет Феофан цвета благие, Еще гудит веретено И тени блещут дорогие. Безумцы розовые чтят Суровый мраморник столетий, Сим разве ироды простят Флеор мечтаний на день третий. Под красным золотом небес, Векам грозящих звездным часом. Пылает Циминийский лес За геральдическим каркасом. Ночь золотят материки На безвоздушном перепаде, Лишь смерть развяжет языки Им в черном стоугольном граде. |
Яков Есепкин Райцентр в метрополии Паратрюизм I Райцентр мелководной рекой Спешит в допотопное устье. Над эрою мертвой петлей Повисло его захолустье. Лицейской науки гранит Суть радужной свечки огарок, Развеял пыльцу аонид Акрополь под сводами арок. Кусты, поэтичнее саг, В плену тошнотворной свободы Стоят, словно их натощак, Без трапезы бросили в воды. Хотя далеко ледостав, Оркестр их болезненно редок, Но избранный нужен состав Для камерной музыки веток. Шиповника триосонат, Астральных ромашковых арий Не слышно, лишь странно горят Левкои и черный розарий. Материи всей бытие Утратило смысл и названье, И быт продолжает свое Абсурдное существованье. Теперь не завлечь, не завлечь К святым богоносным высотам Распявших великую речь, Судьбу отыгравших по нотам. Воистину были жалки Обрезные туне муары, Ломались ли души в куски, Еще не по лотам тиары. Встают из-за розовых парт Трагедии и фарисейство, И в провинциальный соц-арт Вплетается низкое действо. Но патриархальный уклад Измерен до тайного срока. Разлит по чернильницам яд, А праведность выше порока. ΙΙ Когда б лицезреть и могли Картины иные предтечи, От бедной кривицкой земли Равно излились эти речи. Печали столетий былых Народной молве не оплакать, Из новых икон пресвятых Сочится кровавая слякоть. Что делать, фон Клейст, по стране Идет перемена устоев, И гаснет на длинной волне Стон мелоса в «Banku przebojow». Высок тридцать третий восход, Но жжется небесное око, И ранит нахлынувший год, Как лезвие бритвы -- жестоко. Хор гибнет, развенчан герой, В убойной росе новый гений, И Парки на вечный покой Уходят до судных мгновений. Высокий готический штиль Расплавился в протуберанец, На тысячелетия шпиль Лег черного золота глянец. Он бренную землю покрыл Воздушной холодной вуалью, Ан легче нет ангельских крыл Пред грозной державною сталью. Окрест содроганье небес Библейских внимают колхозы, А в центре -- унылый собес, Неяркой фольгой блещут розы. Долит сновидений эфир В бальзам василькового сбора, Порой украшает надмир Банкетным сверканьем Аврора. Увяз под воскресным дождем Каблук твой в размешенной глине. И счеты с судьбою сведем Сейчас, и заглохнем отныне. |
Яков Есепкин
Электрическое лицо Реставрация смерти Содрогнулась душа только раз, Но осело внутри напряженье. Электричество будто алмаз Режет странное изображенье. Покачнулся престольный штатив, И в просеянном безднами свете, Раздвоясь, мировой объектив Смерть представил на фотокассете. Распадается белый овал, Если хроника дня оживает, А едва освещается зал -- Он горит и людей убивает. Фауст, помнишь иные миры, Те ж меловые тусклые маски, Щедро все окупились дары, Мыши с писком порхают из ряски. Я встречал и в адницах пустых, Где нельзя королей их востретить, Молью битые тени святых, Коим нечего смерти ответить. Хороша наша жизнь, а одно Мало стоит у вздорной Гекаты, Подносите чумное вино, Станем пить, буде ангели святы. Будем яд ваш, желтовницы, пить, Фарисейские слушать реченья, У лабазников нынче купить Можно трути для ангелов мщенья. Вот пирует Царица-Чума, Льет нам в рюмки чурные нектары, От безумия горе, ума Недостаток повсюду и чары. Фарисеям зачем возражать, Мироволенным книжников ордам, Пусть вечереют, красные жать Время свечи, их дарствовать лордам. Равно столпников тьмы предадут, Не выносят бессмертия черви, Томы книжные кровью сведут, Раздарят недовешенным верви. Свечек морных, тесьмой извитых Череновой, снести ли возбранно, Чтите мертвой сиренью святых, Белоцветностью небо охранно. Чур, с Гиреем Баграт их возьми, Хан ли, царь станет балие править, Шевелят пусть в музеях костьми, Нас и можно серебром оплавить. |
Яков Есепкин
Дует северный ветер Что горело в пространстве тяжелом И для нас, на века сорвалось, Ветер плачет в ракитнике голом, Мрак подъят на искрящую ось. От готических замков холодных, От летающих вычурных стен Как взнестись ангелам до разводных Небоцарствий, не внемля камен. Тронут патиной мертвый декорум, Всюду тленье и райский дурман, Теней замковых блещущий форум Пьет фиоловый нежный туман. Штиль фламандский скрывает упадок, Морный контур взыскует небес Для блуждающих путников, сладок Сон их тихий, высок интерес. Здесь ли видели бойные музы Златогорлых певцов хоровых, Стали мрамором тайные узы, Единившие сомны живых. Взор Шарлотты печален, харизма Пуаро белой пудрой взята, На сиреневый прах дуализма Нега эллинской тьмой разлита. Ах, сюда бы Пикассо, в каденций Зазеркалье, ко пудрам витым, Бить амфоры Пальмир и Флоренций, Усом фридам грозить золотым. Но блюдут англосаксы манерный Черный флеор скитальческих саг, Мертв Рудольфа блюститель каверный, Тальком пурпурным вит саркофаг. Не безумствуй, еще уберутся Ангелочки во жертвенный флер, Вечно лики хотя не сотрутся, Их Господь милосердный отер. Пресветлил Он кровавые тени, Кровь на раменах снега белей, Выжжем пеплами древние сени – Будет морок еще тяжелей. Скоро в залах, окованных глянцем, Смерть померкнет, и в темную даль Вместе с дней светоносным багрянцем Улетит, нагнетая печаль. Скоро вниз упадут с торной трассы Расширяющиеся миры. И раздавят, в пустые атласы Разлетимся с тобой, как шары. |
Яков Есепкин
Черная белизна на портрете Напрасно плел небесный свет Узор надмирного соцветья. Нахлынул день из бездны лет И нет старинного бессмертья. Одна серебряная ось Сияет в мороке вселенной, Держа все то, что взорвалось, Перегорело в жизни бренной. Сырое зеркало весны Еще хранит отображенье Сугробов талой целины, Но в прошлом каждое движенье. Деревьев тусклый фейерверк. Зенит окрасил и округу. Рвануло с пенным слитком вверх Диск Ра -- по золотому кругу. Все так, он зрим земным торгам Да пилигримам инфантильным, Но циклос помрачился там, Где и горел огнем субтильным. Лег рыхлый снег. Под ним листвы Кровавая помада в цвете. Размыты блеск и хлябь канвы На вытекающем портрете. Свечою млечною горит Фантом пространства и деннице Пересылает вечный хит Богоявленья в психбольнице. А там царит амбрэ «Clema» И аромат амонтильядо Свергает избранных с ума, Респект сему, коль так и надо. Искрится, рея тяжело, Над нами траурное знамя, Но все, что мраком обожгло, Не покоробит смерти пламя. На лики блеклый снег налип, Фигуры полые запали. Подъяты на колонны лип Полуразрушенные дали. В грезеток бьют наверняка Своими стрелами амуры, Ах, страсть весенняя мелка, Оне унылы и понуры. Днесь прямо в цоколи гробниц Смерть залетает и румяна Опять кладет на мрамор лиц, Днесь рану сокрывает рана. Взвиваясь, падают назад Тройные небеса в разводах, И сквозь листву мерцает ад В слоистых черно-белых водах. Мы долго Тартар юровой Лукаво с Дантом воспевали, Сейчас откликнись, кто живой, Кому цетрары даровали. Высок притроновый удел, Ярки небесные чертоги, Сапфирный князь их соглядел И свил розницами пороги. Лежат в левкониях они, Их розным флером застилают Косые адские огни И суе ангели пылают. Зачем о мраморниках тлеть, Когда сие давно пустые, Нельзя одесным уцелеть, Хотя пусть гибнут, как святые. А были праведники мы, Адских садовников корили, Гореть нельзя в гравирах тьмы, Созвездно всех миротворили. И что успенным горевать, Жечь вспоминанием пенаты, Хоть будем венчики сбивать С елинок, чары тлить из ваты. Подарят жемчуги светил Снегам бескровное блистанье, И полночь крепом тяжких крыл Покроет наше угасанье. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Четыреста тридцать первый опус Фавны оперы нас охранят, Веселяся, витийствуйте, хоры, Сводность ангели тусклые мнят, Режут цоколь мелки Терпсихоры. Белый царь ли, мышиный король, Всё б тиранить сиим винограды, Темных свечек заждался Тироль, Негой полны Моравии сады. И куда ж вы несетесь, куда, Италийские ангели требы, Нас одела иная Звезда Во гниющие мраморы Гебы. Четыреста тридцать второй опус Раскрошили юродские тьмы Гребни желтые наших полотен, А и золото сим для Чумы, С кистью Брейгель,Ероним бесплотен. Кто успенный еще, алавастр Виждь и в нем отражайся, каддиши Нам ли чаять во цветнике астр, Львы умерли и здравствуют мыши. Сколь начнут адострастно гореть За Эдемом белые цесарки, Мы явимся - камен отереть И сотлить перстной желтию арки. Четыреста сорок четвертый опус Тисов твердые хлебы черствей, Мак осыпем на мрамор сугатный, Где и тлеет безсмертие, вей Наших сводность жжет сумрак палатный. Шелк се, Флория, что ж тосковать, Лишь по смерти дарят агоние Из партера бутоны, взрывать Сех ли негу шелковой Рание. В Александровском саде чрез тьмы, Всекадящие сводные тени К вялым розам тянулися мы -- Днесь горят их путраментом сени. Четыреста сорок пятый опус С Ментой в мгле золотой предстоим, Лишь для цвета она и годится, Алым саваном Плутос таим, Гея тленною мятой гордится. Крысы выбегут хлебы терзать, Маки фивские чернию веять, Во столовых ли нощь осязать, Ханаан ли хлебами воссеять. Сем путраментом свечки тиснят В изголовьях царевен синильных, Яко гипсы кровавые мнят Всешелковость их лон ювенильных. |
Яков Есепкин
Изоляция Цитадель февраля Скорбь, яко голый провод к Богу. Дотронулись, ан ток сильней Ударил, чем эфир -- дорогу, Чем изоляцию -- Орфей. Напрасно внемлют меццониты Сейчас гармонию музык, Они с божественностью слиты, Но чуден тристии язык. Моцарта реквием высокий Иль Брамса души холодит, Взирает ангел темноокий С небес и ауры следит. А что следить их, духовидцы Сирени розовые пьют, В шелка порфирные иль ситцы Огнь восхищения лиют. Когда певец времен заложник И разве серебро одно Считает нощно, как острожник Лета, грядущие темно. Иль пусто, эта аксиома Страшнее сказок на крови, Герою всякому знакома Цена взыскующей любви. Молчать возбранно псалмоносцам, Им речь бессмертие велит, Эдема персть милоголосцам Близка, но души не целит. Сердечки тлеют музыкантов, Богопомазанных певцов Лишить ли участи атлантов, Косых избавить ли венцов. Тоскуем, Дант, пием цикуту, Кого ты раем совлекал, Певец стремится к абсолюту, А несть чарованных лекал. Тоска царит и в книжных замках. Где тени роз пьют огнь зимы, И меловой в картинных рамках Мир волшебства грозней чумы. Здесь вторглись в злато и фаянсы Очей алмазны острия, Как в Царствии земные стансы, Лишившись тотчас бытия. Тебе и ангел не поможет Взлететь на миг теперь в зенит, И умереть зимой не может Кто был пред осенью убит. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Пятьдесят первый опус Сколь весною урочно письмо, Аонид лишь брильянтами тешат, Вейтесь, звезды, Асии трюмо Нас явит и Цианы опешат. Хоть архангелы помнят ли сех Златоустов, терницы вознимем – Соглядайте еще в небесех Вишни, агнцев, мы золото имем. Вакх нестойкий астрал оцветил, Где порхали блеющие Евны, Их туда ль и со ядом впустил Падший ангел успенной царевны. Шестьдесят шестой опус Будет майский ли сад под луной Во холодной опале томиться, У Гиад воспируем весной, Аще некуда боле стремиться. Скоро вишни блаженный туман Перельют в золотые рубины, Стоил истин высокий обман, Златоуст – диодем из рябины. Выйдет Фрида младенцев искать, Лишь увидит пустые камеи, И начнут гости ядов алкать За столами, где веются змеи. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Четыреста семьдесят пятый опус Чермных роз ароматы пьянят Бедных рыцарей, бледных апашей, Май вознесся и кущи манят Див и агнцев порфирною чашей. Обернитесь, Гиады, камней Мы черствее, из штофов меловых Яд цедим, соглядая теней, Буде пир во трапезных столовых. Как упьется аидская рать, Ханаан черепки отсчитает, И явимся тогда умирать В майском золоте, кое не тает. Четыреста семьдесят шестой опус Май волшебный, цвети и лелей Тень Венеции, злать Одеона, Мы любили небесность аллей, Изваянья - призрачней Сиона. Фей белили те гипсы и вот Мглой портальный лишь сад овевают, Вьют юдицы лозою кивот, Днесь однех нас, однех убивают. Хоть скорей, ангелочки, сюда Отлетайте, под сени пустые, Всё меж губ наших рдеет вода И точатся в ней тьмы золотые. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Четыреста семьдесят седьмой опус Мел и мрамор с фаянсовых лиц Докрошит златописная вечность, Лей, август, хоть бы роскошь столиц На лилейных старлеток увечность. Не блюла Финикия венцов, Одеона во слоте зерцала, Шелк совьется - виждите певцов, Коих эта юдоль не взерцала. Чела наши доселе темны, Звезды пьем и свечей благовонных Яд лиется в цариц ложесны, Опочивших меж шелков червонных. Четыреста семьдесят восьмой опус Яду сахарным вишням, под эль И арак стелят черные шелки, Плачет Эстэр, вздыхает Эдэль, Круг их пляшут бумажные волки. Мнится девам земля Сеннаар, Сколь оцветники неба не имут, Из юродных выглянем тиар, Нимб ужель отравители снимут. Звездных этих веретищ сносить И дано ли пурпуру юдицам, Будут, будут оне голосить, Мрамр идет к нашим каморным лицам. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Четыреста семьдесят девятый опус Антикварною мглою Мадрид Фей унижет иль каморной сметью, Цветит Асия мел для Ирид, Писем тушь и равна междометью. Где еще тьмы искать ледяных Желтых розочек, вишнелавровых, Па-де-баск танцовщиц площадных Менестрелей пугает суровых. Тень Мигеля в одесный Колон Век летит и биется о мрамор, И горят во незвездности лон Мертвых дев свечи тягостных камор. Четыреста восьмидесятый опус Бледный воск мишурою златой Увием, паки свечки тлеенны, Се и розы полны темнотой, И ваяния пиров изменны. Хвоя, хвоя, гори для иных, Заждались мглы и маков юноны, Тще от яств умирают земных, Тще о звездах и царские троны. Ах, еще ль ангелки золоты И меловницы белят сувои, Где кровавые к Богу персты Мы всё тянем из морочной хвои. |
Яков Есепкин Эпитафия Э.По Вязь эпитафии тяжка, Крася истерзанный трон, Жжет золотая ромашка Царство загробных времен. Улочки тонут в тумане, Узкие зданья, бульвар. Где-то у ангелов Анни, Где-то на небе Эдгар. Струйно горят херувимы, Чествуя сонмы благих, Господом только хранимы Нежные рамена их. Как и взорвать эти замки, Стоны ль валькирий звучат, Вижди, кровавые лямки – Остия наши точат. Будут еще анфилады В масляной готике тлесть, Райские петься рулады, Коим созвучия несть. Поздние сумерки снова Смерть одевает в багрец, Своды небесного крова Снов замыкает венец. Я ли бежал за толпою И пролетал Азраил Утром с разлитою мглою Меж ханаанских белил? Мороком черное ложе Нам застилают во сне, Видит сие правый Боже, В бледном красуясь огне. |
Яков Есепкин
Зеркало в Северной Пальмире Високосный август Разлетелось время золотое Вкривь и вкось в пространстве мировом, Хоть еще с веселою душою По музейным улицам идем. Нам недалеко теперь до мига Расставанья с тяжестью мечты. Вечных царств готическая книга Возжегает в пурпуре листы. Мартобря ль какого не избыли Пифии холодность, но хотят, Чтоб и темных адников любили, Прочь из андеграунда летят. Топкий лед гортензий беловлажных Исаакий растворил в огне Гордом, Царскосельский из миражных Плиток выбит на стальной стерне. Помнишь, как честное нам зерцало Дарствовали нежные волхвы, Серебром оно и премерцало В патиновой серости Невы. Были дарования урочны, Трижды мы засим не отреклись От Богомладенца, но морочны Сами издарители, теклись Золото и мирт свитой в Обводном Брошенном канале, где искать Дар еще таинственный, о модном Следует безмолвствовать, алкать Истины по юности прекрасной Можно разве смертникам, а мы Жизнь любили странной и неясной Времени любовью, буде тьмы Адовские десно расточатся, Время повернется вспять, сюда Агнцы набегут, чтоб наущаться Вере и бессмертию, года Туне всех к презренной прозе клонят Рыцарей гусиных перьев, их Вывел Александр на смерть, хоронят Век они собратьев дорогих. Счастье от невежества временно, Нет иного счастия, четверг Каждого пиита неизменно В мире караулит, кто отверг Модности пурпурные вуали, Ветхие муары бытия Легкого, ответствует едва ли Смерти за любовь, еще цевья Холод ощутит и смертный ладан В области воскурит неземной, Жаждой ювенильною угадан Тягостный финал, идем со мной, Эльфия, наш легкий шаг пенаты Невские воспомнят, мы засим Юности беспечные сонаты Внимем и навечно угасим Жажду и неясные томленья, Легкость, легковесность выносить Пробуют иные поколенья, Новые безумцы, сим гасить Наши очарованные свечки, Бодрствовать полнощно, их Звезда Станет освещать, оне сердечки Рвать позванны, темная вода Нынче у реки державной, эти Волны мы запомнили с времен Оных, исчезали по две в нети Божией, а там и Симеон, И ловец какой-нибудь неречный, Моды не узнавший, вновь снуют О летейских волнах, безупречный Хор звучит – се ангели поют. Вдоль свечей понтонных на изломе Улиц мы пройдем сквозь тень моста, Ничего уже не видя, кроме Слез в очах молчащего Христа. Всяка юность не нужна Отчизне, На вселенском нежимся юру, К зеркалу подходишь -- вместо жизни Отражает черную дыру. |
Яков Есепкин
Сейчас Сага обвального времени В зацветших дырах знак юдоли Я различал и горний свет Ловил рукою. Счастья нет И в наше время общей воли. Мой голос глох, и разговор Не слышал Бог. В мозгу и ныне Столб светит, как мираж пустыни, Дедовник увивает двор. Через порог -- и упадешь Туда, где черти строят рожи, Яйцеобразной формы рожь Растет на рожках жабьей кожи. Сливаясь, краски Радклиф вдруг Чернили блеклую картину, И помню я гончарный круг, И вязкую я помню глину. Чужда ей времени игра, Идут к ристалищам големы, Барочных опер тенора Пеять не могут, яко немы. Алтарь мистический сокрыт, Простора нет для вариаций, Одна свечельница горит И та у демонов, Гораций. По нам ли плакали волхвы На бедной Родине юдольной, Безгласы теноры, увы, Никто не имет ноты сольной. От лекоруких палачей Как упастись, лежат клавиры В пыли сиреневой, свечей У Коры хватит на гравиры. Есть в глине крепости печать, Мы выше мраморов летели, Напрасно фурии кричать Над сей крушнею восхотели. Сулят полцарства за обман Цари тщедушным полукровкам, А дале немость и туман, С фитою ять вредна оловкам. На партитурные листы Кривые отблески ложатся, Мы были истинно чисты, Сколь эти ангелы кружатся. Жива погибельная связь, Еще желанья -- огнь во броде, И ты их не добьешь, смеясь Как добивают всё в природе. |
Яков Есепкин Мерцающие липы Пред горящей водой Вновь согроздья Божеские тают, Гасится ночной небесный свод. Были зелены -- и облетают Липы над слюдой дремотных вод. Прель в осадке, мраморность покоит Хор светил, к паденью их клоня. «Ран» ли выжег скорбный целлулоид: Линза пленки свилась в желчь огня. Будто август милованным летом Умер и в аркадиях воскрес, Чтобы заварить их крепким цветом Спитый блеск термических небес. Музы эти гроздия хранили, Свечки для помазанных блюли, Золотом сирийским огранили Русские степные ковыли. Времени тяжелое граненье, Ангели с певцами говорят, Что музеям варварским сомненье, Подлинники в копиях горят. Ах, горят стрекозники полдневно, Чары малахитам отдают, Били их амфоры песнопевно, Сами пусть альковницы пеют. Плачут разве ангельчики в цвете, Розные венечия сложив, Выищут нас демоны о лете Божием, откликнись, кто и жив. Зри, пылают огненные фавны, Тьмы эсхатологии волхвы Терницею жгут, а Ярославны Глухо лишь рыдают, как мертвы. Тусклы очи мраморной Жизели, Ей ли в небоцарствиях порхать, Суе цветяные Азазели Тщатся меж юнидами вздыхать. Бледный проблеск нитью золотою Стачивает зелени у Врат, И уж пред горящею водою Не столбы позорные стоят. Столько накопилось мощи в купах, Света ночи перед новым днем, Что листва их пробивает купол, Рвется в космос, в черный окоем. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Второй эпилог Вернувшимся из адских областей, В позоре искупавшимся и чтящим Свет ложных звезд; в безумие страстей Не ввергнутым изгнаньем предстоящим; Прогулки совершавшим в небесах, Кресты собой украсившим и к рекам Подземным выходившим, в очесах Держащим купол славы; имярекам, Отринутым Отчизной за мечты, Замученным на поприще славянском, Отрекшимся друзьям свои щиты На поле брани давшим; в Гефсиманском Саду навечно преданным, венец Из терний не снимавшим и при крене Светил, хранившим Слово, наконец Добитым, возлежащим в красной пене -- Что вам скажу? Молчаньем гробовым Все разом юбилеи мы отметим И присно по дорогам столбовым Кровавым указателем посветим. Тще райские цитрарии прешли, Их негу возносили к аонидам, Свечельницы кармином обвели, Чтоб радовались те эдемским видам. Герника стоит палых наших свеч, Горят они златей мирских парафий, Китановый в алмазах чуден меч, Годится он для тронных эпитафий. Лиют нектары морные и яд, Вергилий, в небоцветные фиолы, Эльфиров и чарующих наяд Мы зрели, как нежные богомолы. Рейнвейнами холодными с утра Нас Ирод-царь дарил, се угощенье Оставить мертвой челяди пора, Не терпит мрамор желтое вощенье. Оцветники, оцветники одне Пылают и валькирии нощные Бьют ангелей серебряных, оне Любили нас и были расписные. Ан тщетно злобный хор, клеветники, На ложь велеречиво уповает, Позора оспа эти языки Прожжет еще и чернью воспылает. И мы не выйдем к выси золотой, Не сможем и во снах ей поклониться, Но только лишь для прочности святой Пусть праведная кровь сквозь смерть струится. |
Яков Есепкин На смерть Цины Триптихи и трилистники I Хоть бы скорбь нам простят -- не хотели скорбеть Мы, Господе, в алтарь Твой затиснулись краем, Смерды ж бросили всех по карьерам гибеть, Звоны святны пия, без свечей угараем. Нищи мы во миру, царевати сейчас Нам нельзя и сойти невозможно до сроку, Вот и празднуем днесь, коемуждо свой час, От пеяний жалких много ль странникам проку. Змеи тронно вползли в богоимны сердца, В пухе цветном персты, буде трачены лики, И Звезда высока, и не виждим венца, Присно блудные мы, а и бьются калики. Пусть сердечки свое крепят мор-ангелы Ко иглице хвойной вместе с златью игрушек, Снег на елях горит, крася нощно столы, Всё нейдем балевать -- зло яремо удушек. Прелюбили пиры, а влачились в рядне, За любови тоску чад Твоих обвинили, Весело им теперь сребра пити одне, Мы, Господь, на крестах разве их и тризнили. II Четвергуем теперь, вина красные пьем, Да порожец равно змейна Смерть обивает, Как юроды уснут, мы еще и споем, Горше жизни любовь, а горчей не бывает. Коли святки горят и стучатся купцы В наши сени, пускай веселят пированья, Ан в хорошем кругу и сладят леденцы Горечь хлебов жалких, нищету волхвованья. Гурбы снежные днесь постелила сама Богородице-свет, разукрасила хвою, Научились молчать, буде присно чума, И Звезда чрез пухи златью льет моровою. Мы свободны, Господь, цветно лепим снежки, Перстной кровию втще осеняем глаголы, Балаганы везде и галдят дурачки, Чудотворные те ль заскверняют престолы. И смеялись оне, слезы ткли во рядны, Благочинно тряслись, ангелов потешали, Только в смерти, Господь, мы не стали смешны, А в бытьи -- так сребром нашу голь украшали. III То ли внове январь, то ль, успенье поправ, Святки льют серебро на отбельные лики, Гурбы снежно горят вкруг ядящих орав, Пусть вспоют немоту перстевые музыки. Как хоругвь, пронесли хвойну цветь до Креста, Наши ели цвели дольше святочных звонов, А и доля была не в урок золота, Кровью скрасили мы бездыханность рамонов. Вот окончилась жизнь, истекли роднички, У Ревучих озер собрались неживые, Побытийно агнцы стали много жалки, И пеяют псалмы череды хоровые. Да сановные их восприметим басы, Рукава завернем -- смердов зреть обереги, Кровны пухи не бьют мор-пастушки с косы, Трачен Смертию всяк заступивший береги. И лукавили ж, нас приводя на порог, Указуя Звезду, во пирах сатанели, Сбили чадов, Господь, хоть бы червный мурог Вижди в смерти -- на нем присно красятся ели. |
| Часовой пояс GMT +3, время: 21:26. |
Powered by vBulletin® Version 3.7.4
Copyright ©2000 - 2024, Jelsoft Enterprises Ltd. Перевод: zCarot