|
Яков Есепкин
На смерть Цины Шестьсот четырнадцатый опус Пожалеют Христу васильков, Юровые цветы переимут, Всекровавых тогда лепестков Отберем, яко тени их взнимут. Не соити за мрачный Аид, Мы огонь излили на церкови, Укорять ли жалких аонид – Преалкайте обрядовой крови. А не хватится немощных сил, Голубые цвета расточатся, Чернь явим, только б Он вопросил: Где кровавые чада влачатся. Шестьсот пятнадцатый опус Чермной краски июнь перельет И деревия станутся красны, И шиповье багрянец увьет, Яко вретища наши закрасны. И почто во садах жития Мы смарагды Христосу копили, Расточается зелень сия, Туне мертвых огнями слепили. Ах, ночных еще будут певцов Созывать в эти кущи-зелени, И тогда безо чермных венцов На шипы мы преклоним колени. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Шестьсот шестнадцатый опус Это белые розы горят, А иных и не зрети успенным, О любови ль оне говорят, Исполать огоням яснопенным. Мы шиповник Христу принесем, Яко розочек нам пожалели, И расскажем Ему обо всем, Как во трауре нощном истлели. В палом цвете блеснутся шипы, Мертвым боли никто не содеет, Перевил тот шиповник столпы – Днесь над каждым он тягостно рдеет. Шестьсот семнадцатый опус Яснобелый жасмин исцветет И багряный шиповник доспеет, И Господь ко святым нас пречтет, Всяк тогда лишь одесно успеет. Золотые веночки сберем, Розы чермные выкрасим кровью, Яко истинно мы не умрем, Поклонимся хотя бы шиповью. И сиим ли цветы оплетать, Станут певчими книжники зваться, Так и будемся нощно летать, Во кровавом соцвете взвиваться. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Шестьсот восемнадцатый опус Паки ангелам в небе летать, Паки нам во канавы глядеться, Будем желтые звезды считать, И куда еще мертвым подеться. И приидут опять вещуны Соглядать вифлеемские нети, Днесь и кущи земные темны, А трилистия горше соцвети. Только вспыхнет блажная Звезда, Ангелочки презрят убиенных, Мы о золоте выйдем тогда Из всенощных садов недотленных. Шестьсот девятнадцатый опус Бросят ангелы красный жасмин Во отверстые нашии гробы, Вспламенеется горний кармин Ярче золота ангельской пробы. Как распятия наши горят И цветами блажные дивятся, Пусть чудесно тогда говорят Ангелки и в жасмине резвятся. А приидут со персти купцы И вопросят: зачем он алеет, Мы кровавые снимем венцы, Зрите цветность – се кровию тлеет. |
Зрите, зрите, лупеющи очи:
Ангелки во гиене резвятся, Разлетаются в перьями клочья, Пламенеются диффамации Аще горкло окурками тлеют Локотки, где вияялись крылья, Только больше никто не узреет Убиенных, а были ведь, были. Зрите зрители, да хоть узритесь, Аки до покраснения глазов, Паки не ариадновы нити си, Кущи темные будет зреть азм :r: |
Точно, были! Их даже любили
Растворенные в венах промилли, Только в общем... такая трагедь! Их и холодом - что бы застыли, И травили, и тапками били, И прибили назойливых ведь! А потом расцарапавши лики, Вой устроили, плачи и крики - Ой, да где же, вы, где, ангелки? Как же здорово было на стыке Слушать ада и рая музыку, А теперь вы от нас вдалеке-е-е! Крики носит тоскливое эхо. Что-то вроде - "А не ху...а не ху....." http://s017.radikal.ru/i409/1202/17/729f51858787.jpg |
Яков Есепкин
На смерть Цины Шестьсот двадцатый опус Нам Христос золотые слова Полагал, расточаясь во крови, Как церковная вера мертва, Мы соидем алкати любови. Буде истинно слово горит И Христосе возжалует чадов, Он тогда нашу святость узрит, К нам прельется и цветь вертоградов. А не станется краски златой, А кровавые лики сотлеют, Низойдем от иконы святой – Мертвым крови елико жалеют. Шестьсот двадцать первый опус Тяжело и вовек премолчим, Затупятся ль холодные косы, С голубых рукавов источим Васильковые темные росы. Не могли ото пиршеств земных Упасти хоть лазорные крошки, Так у ангелов красок иных Мы не спросим: горите, волошки. Сколь небесную цветность алкать Изжелают цари в Назарете, Будут мертвых певцов окликать – И тогда мы явимся во цвете. |
Посты не по теме перемещены в Слив флуда.
|
Яков Есепкин
Меланхолия Сто третий опус Всекрасно же алмазам гореть На коронах царей убиенных, И железами их не стереть, И не вынуть из терний сотленных. Востекут золотые ручьи, Истемнятся пустые узоры, Молвят ангелы – это ль сии Венценосные в смерти уборы. Яко, Господи, нас не спасут И преложны лазурные троны, Хоть во крови пускай отнесут К небоцарствиям эти короны. |
Яков Есепкин
Меланхолия Сто десятый опус И не видно светил золотых, Источились огни и реченья, Всуе трауром красят святых, Мы и сами лишенны свеченья. Как теперь нас, Господь, и спасти, Не вознесть от крестов и распятий, Так и будемся рдяно тлести, Птах неволить кровавостью платий. Станут черные ль звезды ясны, Узрят ангелы – благости деем, Преувиждят, сколь мы взнесены, Сколь во трауре огненно рдеем. |
Яков Есепкин
Меланхолия Сто тридцать пятый опус Мы протянем, протянем цветки, Хоть кровавые эти ружницы Иисусу, были высоки На крестах и за то стались ницы. А нельзя нас теперь и подъять, Всуе ангелы будут стараться, А начинем чрез смерть вопиять, Станут званские к нам собираться. Улыбнется Христосе в ответ И перстами букетики тронет, И прельется багрянцевый свет Со распятий, и в гробах утонет. |
Вложений: 1
Яков Есепкин
Завтрак с утопленницами Тридцать первый фрагмент Сад портальный украсят зелени, Станем лотосы кровью гасить, Желтосвечные наши и тени, Поздно милостынь мертвым просить. Много скорби о пире небесном, Девы белые алчут сурьмы, Во кармине пылают одесном Золочёные багрием тьмы. У Винсента ль просить божевольных Дивных красок, его ли очниц Не склевали вороны со дольных Областей и варварских терниц. Сколь высоко хоровые нети, Нетлеенные рдеют цвета, Хоть забросим в бессмертие сети, Золота наша смерть, золота. Позовут ангелочки, а туне, Пировайте ж, садовый нефрит Мы пили в червоцветном июне, В каждом лотос кровавый горит. |
Яков Есепкин
Завтрак с утопленницами Сорок третий фрагмент Ложесны закрывайте парчою, По серебру тяните канву, Пред успенной астрийской свечою Нити хорные бьют синеву. У Чумы на пиру хорошо ли Торговать васильками, оне Мертвым суе, гробовые столи О царевнах темнеют в огне. Исцветает дельфийский путрамент, Змеи с чернью шипят за столом, Хмель виется на тусклый орнамент, Вспоминают купцы о былом. Были мы пробиенны Звездою, С богородными речи вели, Но за мертвой послали водою Аонид и сердца соцвели. Выжгут литии нощные серы, Свечки розные воры снесут – Царичей и покажут химеры, Никого, никого не спасут. |
Яков Есепкин
Завтрак с утопленницами Сорок седьмой фрагмент Шелк несите сугатный, червовый, Сокрывайте холодных цариц, В усыпальницах пламень восковый Паче лядвий и млечных кориц. Эти адские кущи впервые Серафимы не могут забыть, Розенкранц ли с удавкой о вые Полагает принцессам не быть. Что резвятся шафранные феи, Хватит челяди мраморных жал, Мрачен бальник исцветшей Психеи, Упасен, кто аромы бежал. Мы ль златую весну ожидали, В сеннаарских гуляли садах, Всем теперь бутоньерки раздали, Витокровные свечки во льдах. Всех нашли и гортензии в косы Перстной смерти с виньетой вожгли, И горят желтоядные осы На патинах садовой бели. |
Яков Есепкин Антикварные пировые Вифании Калька Взвиваясь над назойливой толпой, Стандарт сбывает крашенный Меркурий, И дракул заражают красотой Фигуры пустотелых дев и фурий. Заверченные в глянец до плечей, Сиреневою матовой прокладкой Обжатые, глядят, и нет прочней Уз ситцев кружевных изнанки гладкой. В зерцалах бельеносных тьмы скелет От пола источается, лелея Гофриры лядвий меловых, паркет Скользит крахмально с пудрами келея. Венеция – обманутых юдоль, А мы зане храним ее зерцала, Чтоб вечная танцующая моль Над арфой эолийскою порхала. Фламандских гобеленов, севрских ваз, Реликвий в антикварных анфиладах Порой дороже тусклый проблеск глаз Иконниц в бледногребневых окладах. Проспект краснофигурный под орлом Двуглавым днесь мерцает бронзой русской, Но каждый терракотовый разлом Горит надгробной желтию этрусской. И зрит кроваворотый каннибал, Коробкой со скелетами играя, Кто в чресла ювенильные ввергал Огнь мертвенный, кого ждет смерть вторая. Горацио, а нас ли вечность ждет, Благие ли трилистия лелеет, Идущий до Венеции дойдет, Господь когда о нем не сожалеет. Сколь нынешние ветрены умы, Легки и устремления обслужных, Кансоны ль им во пурпуре тесьмы Всем дарствовать для симболов ненужных. Ненужный факультет сиих вещей, Забвения торическая лавка, Беспечно соцветай от мелочей До ярких драгоценностей прилавка. На стулия теперь, венчая мисс, Как матовые лампочки в патроны, Жизнь садит бледнорозовых Кларисс, Чтоб тлелись золотые их капроны. Я с юности любил сии места, Альбомные ристалища, блокноты Порфировые, чем не красота Внимать их замелованные ноты, Мелодии неясной слышать речь, Взнесенную ко ангелам и тайно Звучащую, теперь еще сберечь Пытаюсь то звучанье, а случайно Взор девичий в зерцале уловив, У вечности беру на время фору И слушаю пеяния олив Темнистых, арамейскому фавору Знакомых, не подверженных тщете Мелькающих столетий, шум и ярость Какие внял Уильям, во Христе Несть разницы великой, будет старость Друг к другу близить нищих и царей, Узнает любопытный, а оливы Шумят, шумят, се рок мой, словарей Теперь еще взираю переливы Оливковые, красные, в желти Кремовой, изумрудные, любые, Дарят оне полеты и лети Со мною, бледный юноша, рябые Оставим лики Родины, пускай Вождей своих намеренно хоронят Прислужники, иных высот алкай, Сколь мгла кругом, порфиры не уронят Помазанники Божие, словам Я отдал и горенье, и услады, Точащимся узорным кружевам Нужны свое Орфеи, эти сады, В каких пылает Слово, от земных Премного отличаются, химеры, Болящие главами, в желтяных И пурпурных убраниях размеры Здесь краденные точат и кричат, А крики бесноватости отличья Являют очевидность, огорчат Сим книжника пеющего, величья Искавшего по юности, певца Текущей современности благого, Но веры не убавят и венца Алмазного не снимут дорогого С виновной головы, зачем хламид Потешных зреть убогость, ведьмы туне Труждаться не желают, аонид Преследуют безбожно, о июне Нисановый свергают аромат, Курят свое сигары чуровые, Хоть эллин им представься, хоть сармат, Сведут персты костлявые на вые И жертвы не упустят, сады те Богаче и премного, для потехи Я ведем вспомнил чурных, нищете Душевной их пределов нет, огрехи Общенья с ними, жалости всегда Печальные плоды, но сад фаворный Сверкает и пылается, туда Стремит меня и огонь чудотворный, И пламень благодатный храмовой, Десниц не обжигающий гореньем, О творчестве не ведает живой, А мертвый благодатным виждит зреньем Картин реальность, их соединив, Двух знаний став носителем, избранник Словесности высокой, может нив Узнать сиих пределы, Божий странник Одно смиренен в поприщах земных, Но избранным даются речь и звуки, Те сады ныне призрачней иных Их брать сейчас каменам на поруки Черед настал, а где певцов ловить Небесных, все ринулись в фарисейство, Черем хламидных суе удивить И смертью, так скажи им, лицедейство Не может дать вершинности, к чему Пред теми одержимыми стараться Бессмертие воспеть, зачем письму Одесному желтицей убираться, Ловушка на ловушке вкруг, игры Своей нечистых среды не оставят, Не там горели морные костры Замковой инквизиции, лукавят Историки и фурии наук Астральных, теневые звездочеты, Нет благостнее музовских порук, Но с вечностью нельзя вести расчеты, Елико астрология сама Грешит реалистичностью научной, Уроки нам бубонная чума Дает и преподносит, небозвучной Симфонии услышать не дано Помазанным и вертерам искусства, Пиют червленозвездное вино, Хмельностью усмиряют злые чувства, Какой теперь алгеброю, скажи, Поверить эту логику, гармоний Сакрально истечение, а лжи Довольно, чтоб в торжественность симфоний Внести совсем иной императив, Навеянный бесовскою армадой Терзать небесной требою мотив, Созвучный только с адскою руладой, Но слово поздно мертвое лечить, Сады мое лишь памятью сохранны, Зеленей их черемным расточить Нельзя опять, горят благоуханны, Сверкают шаты ясные, в тени Охладной музы стайками виются, Фривольно им и весело, взгляни, Горацио, навечно расстаются С иллюзиями здесь пииты, зря Писать лукавым пленникам пифийским Дадут ли аониды, говоря Понятным языком, дионисийским Колодницам возможно уповать На хмелевое присно исплетенье, Воспитанников пажеских срывать Плоды подвигнув гнилостные, чтенье Их грустное приветствовать иль петь Нощные дифирамбы малым ворам, Настанет время царить и успеть, Созреет юность к мертвым уговорам, Венечье злоалмазное тогда Борей дыханьем сумрачным развеет, Веди иных запудренных сюда, Коль жизненное древо розовеет И мирра вьется, мускус и сандал Еще благоухают, плодоносят Смоковницы, когда не соглядал Диавол юных жизней, не выносят Черемные цветенья и страстей Возвышенных, провизоры адские Уже готовят яды, но гостей Томят не белладонны колдовские, Желают неги выспренней певцы, Тезаурисы червные листают, Гекзаметры берут за образцы Гравирного письма, зело читают Овидия со Флакком, Еврипид И старый добрый Плавт воображенье Терзают их, сиреневый аспид, Всежалящий оводник, искаженье Природное милей им, нежли те Вершители судеб вековых, ловки В письме они бывают, но тщете Послушные такие гравировки, Чуть слово молвят, сразу помянут Рабле, точней сказать, Анакреона Иль рыцаря Мольера, преминут Оне ль явить начитанность, барона Цыганского иль Майгеля с грудным Отверстием ославят, а зоилы Свое труды чумовые свечным Патрициям воздарят, аще милы Деяния никчемные, письма Чужого мы финифть не потревожим, Успенное б серебро до ума Успеть нам довести, быстрей итожим Речение, а камерность сего Творенья, именуемого садом Трилистий говорящих, ничего Не просит у бессмертия, фасадом Звучащим и играющим теней Порфирами сокрыт эдемских аур Божественный альковник, от огней Мелованных горит белей тезаур, Накал его сродни лишь пламенам, Еще известным Данту, облетают Сирени и гортензии, ко снам Клонит царевен бледных князь, считают Своим его шатер домовики, Убожества кургузые и эльфы Прелестные, когорты и полки Ямбические следуют за Дельфы, Клошмерль иль Трира затени, иль мглы Туманные Норфолка, единятся В порывах благотворных, тяжелы Для младости виденья, но тризнятся Оне в саду немолчном, свечевых Узилищ вечных татей равнодушно Встречает зелень, желть ли, о живых Роятся здесь мертвые, мне послушно Когда-то было таинство речей, Их серебром я нощному бессмертью Во здравие записывал, свечей Теперь огарки тлятся, круговертью Лихой муарный пурпур унесло Давно, лишь панны белые вздыхают И теней ждут, взирая тяжело На сребро, и в червнице полыхают. |
Яков Есепкин
Антикварные пировые Вифании Пространство, ниспадающее к Летам, Шагренью зацветает колдовской, Пугая небодержцев, по приметам Зиждится на хаоснице покой. Иголок стог, спрессованный тепла Янтарным утюгом, цветы и осы, И клеверная готика села Горят, багря небесные откосы. Горит сие вольготно, а и мы Недавно хорошо еще горели, Свои жизнеприходные псалмы Пеяли ангелочкам, в акварели Рельефные порфировая мгла Сливалась, паки розовое масло Текло на те образницы, игла Стрибога колченогого (не гасло Тогда светило вечное, в нощи Пылалось, денно благость расточало, Сейчас квадриги эти не ищи, Мой спутник, светодарное начало Приблизилось к ущербному витку И Ра уже не помнит колесницы, О том великолепии реку Едва не машинально, чаровницы Альфические голову кружат, Кому б они ее не закружили, Пути неклеверные прележат Далече, звездочеты ворожили Нам ранее хожденческий удел, Поэтому благое приближенье К фернальному источнику, от дел Божественных далекому, круженье Оправдывает, впрочем, утаим Реченье потаенное и думы, Пока о тех образницах стоим, А прочие алкают нас) из сумы Небесной возникала иль иной Пригодный к рисовательству источник, Пейзаж цветился краской неземной, Менялись боги славские, цветочник Винценту нагонявший воронья Скопища лепотой своей манящей, Франсиско, Босха зревший, остия Чурные простирал и настоящей Временности дарил полет цветов, Задача живописцев упрощалась, Любой натюрморт вечности готов Служить был, мертвой ауры вмещалась Колонница в бумажной ободок, В папирусы и глину, в мрамор бледный, Герой, сюда он больше не ездок, Москвы чопорной взор и разум бедный Любил здесь утешать, поздней других Ревнителей высокого искусства И балов парвеню за дорогих Гостей держали музы, трепет чувства Столь дивным быть умеет, что порой Плоды классификации превратны, Тогда бессмертье красочной игрой Художник подменяет, многократны Примеры искушений таковых, Уж лучше свято веровать в обманность Словесности, амфор музыковых, Таящих в неге звучности лишь странность, Какую верить алгеброй прямой Нельзя никак, ацтеки иль шумеры Скорей дадут гармонии седьмой Бетховенской симфоньи, где размеры Верховною блистают красотой И грозностью небесной вдохновляют, Разгадку музоведам, запятой От смерти жизнь фривольно отделяют Камен миссионеры, о холстах, Скульптуре, изысках архитектурных И вовсе говорить смешно, в местах Надмирных, скажем проще, верхотурных Считают их условною средой, Обиделся б немало Иероним, С ним иже, но коварною рудой Полнятся арсеналы, а синоним Творенья чаще ложности посыл Являет, сокровенности барьеры Легко берут демоны, Азраил, Чурные Азазели и химеры, Ну кто не любит мучить молодых Наперсников созвучий и палитры, Игры азартной баловней седых, Даруют им черемники и митры Престольные (понтифики, расчет Ведите новых эр католицизма), И царские тиары, не сечет Главы повинной меч, но классицизма, Барочности иль готики сынов Достойных, чтобы узреть своевольство, Готовы много дать сии, не нов Такой сценарий творчества, довольство Предложено когда, духовники Эфирных аонид и замечают По прихоти, бывает, высоки Мишени, их со звездами вращают Чермы и тролли, демоны одне, Сколь ангелы оплаканные туне Искать влачатся в призрачном огне Товарищей успенных, а коммуне Художнической низкий экземпляр Какого-то лихого фарисейства Наследовать приходится, маляр Адничный мог бы этого лицейства Бежать вернее, цели в небесах Теперь герои редко поражают, Ищи огонь у музы на весах, Пожарище осталось, ублажают Черемный слух творителей чреды, Тем легкости одной необычайной Лишь мало будет, прочие среды Безмолвствуют, высотности случайной Им огонь параллелен, впрочем, пут Бесовских отстраниться удавалось Честным, сейчас искусственный диспут Уместен ли, елику не сбывалось В истории центурий роковых Иное прорицательство, коль слова Порой терялась магия, живых Не спросим, а мертвым сия полова Зиждительных горений тяжела, Обманов цену знают неботворцы, Так бысть сему – с черемного стола Возьмем себе под эти разговорцы Червенной водки, аще до адниц Зайти пришлось, а, может быть, придется, Обманем хоть иродских черемниц И тождество мирское соблюдется, Нам ложию сквернили бытие, Платили им за чурное коварство, В ответ порфирокнижия свое Восполним искаженьями, а царство Нецветное простит сиречный грех, Зерцала сем равно минуть возбранно, Пусть виждят из серебряных прорех, Как тени наши царствуют сохранно, Берут вино и водку от стольниц, Альковные миражи забывают, Меж белых осиянных чаровниц Сидят, еще одесно пировают, Полнощно свечи бархатные тлят, А гоблинов и черем искаженных Виденья души слабые целят, Когорты юродивых и блаженных Влекутся вдоль некропольских полей, Разбитые, жалкие, в прахе млечном, Чем далее, тем паче тяжелей, Не смея лживо царевать на вечном Пути, определенном для ночных Певцов, какой любили звездочеты Сребрить мездрою конусов свечных, Ведя свои астрийские расчеты. |
Вложений: 1
Яков Есепкин
Фессалоникские оратории Лазерная гравировка I Я душу придаю карандашу, Его шестилопаточную спину Терзаю. Ослепленные машины Отходят. Думал, это опишу. Примерно так. Четыре пары рук, Брезент, напоминающий объятья, И лиц эмаль, и в очесах испуг, Поскольку люди с листьями не братья. Всё фуги лакримозные звучат, Хоронят отроков благожеланных, Мизинцами по клавишам стучат, Обслужники, с земель обетованных Лишь кадиши лиются и тоска, Снедавшая отравленных царевен, Опять боговозвестно высока, А тристии гербовник чернодревен. Любовь моя, прощай и не грусти О юности высокой, эти строфы Тебе одной готовились, почти Успение их близу Гологофы У бостонских парадников и дочь Свою, мою ли правды не избави, Я счастие искал, пустая ночь Вкруг Царствия, поет о чем-то равви. Мы ангелам равенствовали там, Где ныне бдят костлявые уродцы И тянутся к шафрановым листам, И ждут, когда очнутся богородцы. Что мертвых кармным тернием венчать, Венечие их мраморы сокрушит, Сколь некому ко Господу кричать, Пусть нощь хотя рыдания не глушит. Во здравие, во имя сатаны Алкеи препарируют стихии. Молчанием ягнят окружены Останки невоскресшего мессии. Но тьма подвластна свету, смерть природы Есть смерти отрицанье. Словно оды, Где тризну правят, яко божество, Стоят кусты пред нами. Естество, Состав их будет жить, и шелест крови Разбудит бытие в сакральном слове. II А кто глаголет нынче, посмотри, Друг Фауст, разве милые плутовки Из царевой обслуги, словари Давно пылятся туне, заготовки Порфировых тезаурисов тще Горят в червленой требе, не берутся Хоть слово молвить знавшие, свече Витийской стать и не куда, сотрутся Тотчас огонем басмовых теней Образницы, точеные виньеты Исчезнут на муаре, а огней Заздравных боле нет, куда сонеты, Скажи, теперь Уильяму нести, Каких желать от камен упований, Подсвечники желтушные тлести Устали нощно, будет и названий Искать благих на рыночных торгах, Звать культовыми юных графоманов Пусть могут их пифии, о слогах Небесных не ищи уже романов, Письмо закончил Майринк, а propo Ему Толстой и Грин еще вторили, Шучу, шучу, а мрачный Белькампо, Чем классиков он хуже, говорили Всегда лишь с ангелочками певцы Бессмертия, здесь возраст не помеха Для творческого бденья, образцы Зиждительства такого и успеха Сиреневых архивниц череда Верительно хранит, хоть Иоганна Возьми к примеру, где его года, Убельные висковия, слоганна Трагедия была в закате дней, Твоим какую люди называют Известным всуе именем, ясней Сказать, камены благо обрывают Реченье на полслове лишь засим, Когда урочно молвить нет причины, Условий, либо хроноса, гасим Скорее свечки наши, мертвечины, Прости мне слово низкое сие, Я чувствую присутственную близость, Гранатовое рядом остие, Но Коре не урочествует низость И значит к здравной свечнице теклись За речью нашей битые черемы, Их ад прощать не будет, отреклись Небожные креста, палят суремы Сребряные и червные всё зря, Сыночков, дочек, царичей закланных Юродно поминают, алтаря Прейти нельзя сиим, обетованных Земель узреть, всегда они легки На Божием и ангельском помине, Обманем пустотелых, высоки Для них в миру мы были, разве ныне Уменьшились фигурами, так вот, Огней финифть когда сточилась низко, Видна едва, порфировый киот Я вновь открою с образами, близко, Далече ли те ведьмы, нам они Теперь мешать не станут, поелику Вослед их роям адские огни Летят и шелем значат, будет лику Святому есть угроза, Аваддо Сам рыцарски налаживает сущность Уродиц, в ожидании Годо Те вечно и пребудут, а наущность Иль пафос авестийский астролог Возьмет себе по делу на замету, Чермам небесный тризнится пролог, Но держат их сословия, сюжету Зело чуры не могут помешать, Я, Фауст, выражаюсь фигурально, Годо здесь только символ, искушать Художника любого аморально, Тем более духовного, финал Деянья такового очевиден, Один зиждится в мире идеал, Толкуем он по-разному, обиден Сейчас барочной оперы певцу Молчания девятый круг, но требы Мирской бежать куда, его венцу Алмазному гореть ли, гаснуть, небы Ответствовать не могут, за пример Я взял случайность, впрочем, сколь пустое Искусство это, пифий и химер Пусть морит Азазель, ему простое Занятие сие, итак, вторю, Един лишь идеал, а толкованье Вмещает формы разные, царю Смешон колпачный Йорик, волхвованье Дает порой нам истинный урок, Порой его дарует жить наука Иль десно умирать, бытийный срок Есть действий распорядок, длится мука Творца, темнеет греевский портрет, А он еще и молод не по летам, Влачит себе ярмо, тогда сюжет Является вопросом и к ответам Зовет, к священным жертвам, ко всему, Зовущемуся требницей мирскою, Дается коемуждо по письму, Мирись засим с урочностью такою, Пиши, слагай, воистину молчи, Узрев пропасти вечного злодейства, Алкают виноградные ключи Бесовские армады, темнодейства Сего опять вижденье тяжело, Ответов на вопросы нет, а в мире Тождественствует ложь любви, чело Пиита пудрят фурьи, о клавире Моцарта рдится реквиема тлен, Каких еще мы красок ожидаем, Что сплину идеал, кого селен Желтушных фавориты бдят меж раем И брошенным чистилищем, среда Нас губит, добрый старец, помнишь если, Сам пудрить захотел ее, тогда Ему камены ясные принесли Благое назиданье, чтоб писал Божественного «Фауста», там хватит И вымысла, и ложи, кто бросал В Марию камни, вечности не платит, Иные отдают долги, сейчас Нам юношей всебледных не хватает, Нет рукописей, списанных в запас Архивниц предержащих, не читает Гомер ли, Азазель новейший слог, Пылает он, горит без свечек наших, Платить, когда антихристом пролог Небесный осмеян, за светы зряших Адские, Фауст, будем ли, платить Давно себе на правило мы взяли, Но спит Гамбург, теперь нас выйдут чтить Лишь толпы фарисейские, пеяли Напрасно и платили по счетам Напрасно, мы не знали в мире блага, Алмазных мало тлеяний крестам И света мало нашего, отвага Дается мертвым столпникам, живым Нельзя крестов поднять равно, пытались Их тронуть мертвоцветьем, юровым За то серебром гои рассчитались Щедро с музыкой всяким, Гефсимань Курения такого фимиама Не вспомнит и кажденья, только глянь Порфировые рубища меж хлама Утварного валяются, в желти Лежат громоподобные куфели Собитые, гадюки отползти Хотят от ободков красных, трюфели Смущают ароматами свиней, Те рыльцами их пробуют на крепость, Для бальных обезглавленных теней Достанет белых ныне, черных лепость Оценят и вкусят царевны, их На балы заведут поздней рогатых, Успенных этих гостий дорогих Легко узнать по платьям, небогатых Стольниц тогда убранства расцветят Соборных яствий темью, чаш громадой Кипящею, архангелы почтят Бал призраков, за мертвою помадой Уста девичьи немы и молчат Иные гости, это пировенье Для нас горит и блещет, восточат Огни свеченниц в мгле, соборованье Урочное начнется, хороши Приютов детки мертвые, церковей Хористки, аще не было души У князя ли, диавола, суровей Ему сие вижденье, буде сам И знает цену гномам рогоносным, А призрачным барочным голосам Перечить суе ведемам несносным, Лишь свечи наши, Фауст, прелиют Глорийное серебро по гравирам Порфировым, лишь сребром и скуют Височники, хотя бы по клавирам Прочтут печалей злой репертуар, Гуно сыночков мертвых вечеринки Хоть на спор не оставит, что муар Вспылавший, что горящие скоринки Тлеением извитых свеч, одне Мы присно, разве кадиши и свечи Плывут, и лазер адский о вине Искать взыскует истины и речи. |
:eek:
Упал, держа в руке кинжал. Ступить не дали даже шагу. Убит, сражённый наповал проникновенно длинной шпагой. |
Яков Есепкин
Фессалоникские оратории Кто к небу кубки славы поднимал, Повержен, твердь усеяли шеломы, И латы лишь воитель не снимал, Срастивший снегом наши переломы. Печальна ль участь мертвых вояров, Благих любимцев неба молодого, Успенных ныне, бязевый покров С себя еще не снявших, от второго Пришествия свободных и вполне Владеющих и памятью, и зреньем, Державной воли пленников, зане Рекрутами их видели, смиреньем Довольные честным, временщики У власти, а молчащие витии Обман благословили и полки Леглись, смертозовущие литии Давно звучали в царствиях теней, Живых и мертвых львов теперь забыли, Чреды их ангелами вдоль огней Понтонных нощно выведены были В парафии святые, елико Не имут сраму чести и таланта Невольники мертвые, велико Труждание их даже для атланта, Готового небесности держать, Смущая тьмы пигмеев немородных, Хотя со львами вместе ублажать Не стал и он бы слух жалкоугодных Друзей коварных правящих семейств, Царских фамилий спутников лукавых, Властей всепредержащих, фарисейств Затронных охранителей неправых, О них лишь потому упомянуть Пришлось, что были парии воспеты Сие, могли при случае блеснуть Известностью семейства, а поэты Времен своих, вхождение во власть Иль связи с ней считавшие за марку Избранничества, пели им восласть Пустые дифирамбы и подарку Такому были обе стороны И рады, и премного благодарны, Одни таили мерзости вины, Другие оставались небездарны, А тождество подобное всегда В истории находит примененье, Не стоит, впрочем, нашего труда И времени прозрачное сомненье Готовность благородно разрешить, Иные, те ли правы ли, не правы, Не нам теперь суды еще вершить, А здесь опять найдутся костоправы, Какие ложи вправят остия, Костыль ей экстатический подставят, Иди себе и вижди, а семья Помазанная, если не избавят Ее от злолукавых этих свор Урок и обстоятельства, до гроба Крест связей тех и будет несть, в фавор Чертей вводя, чарующая злоба Их может главы царские вскружить, Безумье выдать за пассионарность, И как оборотней сиих изжить Не ведает порою ни бездарность, Ни истины оправдывавший жрец, Ни вечности заложник посвященный И с милостию царскою борец, И знанием напрасным удрученный Философ, чья утешная рука Бумажные турецкие гамбиты Легко тасует, царства и века Мешая меж собой, одною квиты Ошибкою оне, пугать ли им Хоть легкостью такой необычайной Царских сирен, о том не говорим, Сказать еще, по прихоти случайной, А, может, по умыслу, но иных И более достойных вспоминаний Извечных парвеню и неземных Скитальцев, и творителей стенаний, Кошмарных восстенаний мастериц (Держать их на заметке нужно вечно), В свиней, черных изменою цариц, Спокойно обращавших, бесконечно Сих париев не будем исчислять, Но скажем, их в истории и теней Скользящих не осталось, выселять, Гляди, из рая некого, от сеней Шафрановых и терпкостью своей Лишь с винами бургундскими сравнимых, Лиется, Марсий, свежесть и, ей-ей, Еще псаломов, Господом ревнимых, Мы сложим звуки дивные, в одну Визитницу прелестно их составим, Камены зря несносную цену Побить стремились, буде не убавим Теперь ее, одне лишь небеса Внимать способны будут псалмопенье, Еще мертвые наши голоса Услышит не подвальное склепенье, А небо, хорошо иль ничего О мертвых и нагих, и об убитых И ведемами проклятых, того, Что зреть далось в терниями совитых Червовых кущах нам, не перенесть Вчерашним и грядущим небоборцам, Варварские музеи аще есть На свете этом, резвым стихотворцам Туда спешить быстрее нужно, там, Быть может, хоронители блажные Лелеют кисти наши и к щитам Тяжелым крепят бирки именные, И в сребро недокрошенных костей Глядятся, как черемы во зерцала, Гербовники временных повестей Листают, наша кровь им премерцала Единожды оттуда, блядей тще ль Сейчас терзает цвет ее укосный, В крысиную оне хотятся щель Завлечь бесценный светоч небоносный. Восчаяли мы верою святой Смертельное вино сиих разбавить, За то и рассчитаемся тщетой, Ошибку эту, Боже, не исправить. Приидет Демиург ли ко Отцу, Велит ли Тот оспаривать глумленье, Мы ж сетовать не будем, по венцу Всяк имеет, вот наше искупленье. Блаженствуют во лжи временщики, На балованье отданы свободы, Ко жертвенникам клонит кто штыки -- На смерть одну слагающие оды. Расплатятся еще за срам потех, Нет роз в гробах, не было и любови, Пускай виждят Колон, он полон тех Розариев, горевших вместо крови. |
Яков Есепкин
Оцветники Сеннаара Отпустит Боже черные грехи, Заплачет над убитыми Георгий, И кровь сию архангелы в мехи Сольют и сохранят для темных оргий. А что еще привратникам хранить, Великие святыни источились, Жемчужную путраментную нить Востянуть за Аид и не потщились. Есть ангельскому бдению предел, Нельзя его минуть в земные сроки, Уйдем скорее, Марио, от дел Иль вспомним византийские уроки. Не стоят мессы наши времена, Что десным это мелкое коварство, Мы кровию святили имена, Чтоб прочились державие и царство. Но тщетен героический пример, Когда серебро с остиев лиется И вычурные замки у химер В плену, и див тристия чурно вьется. Звучит еще пленительный мотив, А музы нарицательными стали, Нецарственный теперь инфенитив, Мистерий уморительны детали. И как бы новый Чосер превоспел Терцийские левконии и астры, Штиль готикский давно оторопел, Вертятся вкруг какие-то пилястры. Нельзя, увы, гекзаметры слагать, Певцы ночные патиной оделись, Божественный глагол изнемогать Устал и флики нынче согляделись. Скабрезно вышел бастровый графит, Хватилось разве суего витийства, Дает обеты веры неофит И туне клясть кабалы византийства. Смешно им потакать, смешно и речь, Лишь можно избежать реминисценций, Аромы экстатичные сберечь В черемуховых сумраках каденций. Точат весной строфические тьмы, Крысиные певцам внимают ушки, Диавольской басмовой тесемы Достало на пошейные задушки. Герои где -- в земле они сырой, Выходят на панели даже вдовы, Когда бессмертье гонят через строй И меряют холстинные обновы. Подтечные их складки тяжелы, Жалки и подаянья даровые, Но смертники содвинули столы И мелом обвели багрец на вые. Еще настанет время пировать, Чудесные тогда преображенья Отметим, суе венчики срывать Чермам с пиитов, чтящих пораженья. Иного быть не может, велики На требницах славянских эшафоты, Пускай хотя узрят духовники, По ком точились красные киоты. По ком рыдали серебром в миру Венчанные изнеженные дивы, Их слезы вечно сернистую мглу Точить должны, где резвятся Годивы. Там пышные летают в небесех Горящие слепые махаоны, Приветствуют блаженствующих сех, Записанных церковными в рахмоны. Летиция, я буду меж теней Ущербных, ты легко меня узнаешь, Серебра и порфировых огней В адницах мало, их ли обминаешь. Равенствовать сейчас одним царям И будем, ждут пускай своих надежей Успенные когорты, к алтарям Бредя за неким аспидным вельможей. Секрет великий мне открыл гонец Стенающий и нет ему равенства, Здесь храмом полагается венец, А там смешны обманы духовенства. Есть ад, адница, нет и чистеца Возалканного, макового рая, Обман такой алмазнее венца, Неживы мы, одесно умирая. Лишь адники вершат свой приговор, За ними князь сапфировый играет Судьбами – и окончен разговор, Святой урочно втуне умирает. Столпы александрийские теперь Позорнее холопских распинаний, И огненный еще троится зверь, И время не пришло воспоминаний. Нас вспомнят поименно, во холстах Подставят наши лбы под поцелуи, И пусть горят на ангельских перстах Невинной крови стонущие струи. |
Вложений: 1
Яков Есепкин
Оцветники Сеннаара Солиственное золото веков, Публичку в термоядерном просторе Лелея, от готических оков Замковые цари избавят вскоре. Опять присобираются без век Святые мертвецы в топазных залах, Чтоб глиняные куклы картотек Сыграли на мелованных кимвалах. Земли варварской чудный Парфенон Возносится вне города и мира, И терем кафкианский отражен На цинковой доске его эфира. Давай, Вергилий, адницы свое Оставим на короткое мгновенье, Гранатовое может остие Мерцать еще без нас, отдохновенье Даруется носителям огней Басмовых в темном аде, чаровницы Прекрасные ристалище теней, Смотри, внимают, ведемы червницы Свитые наспех бросили, глядят Ревнительно сюда, а наши дивы И ждут лишь, не пиют и не ядят, Их царские осанки горделивы, Ланиты, мелом красным упиясь, Возвышенно горят, они внимают Собранье, над которым, превиясь Легко, струится нега, поднимают Ее наверх воздушные столпы, Туда, туда, к вершине коллонады, А ниже книгочейные толпы Всеправят бал, такие променады На благо им бывают, но редки Замысленно они, век на три делим, Число времен имеем, велики Меж встречами разрывы, туне целим Высоко мы, небесные лета Иное принимают исчисленье, Мишени бьются низкие, тщета, Соломон, вкруг, суетность, но томленье Сейчас не помнить время, царичей Урочно ждут царевны меловые, Им бал не в радость будет, сих парчей Червонных и желтых еще живые Не видели, а те сидят и вниз Точат о неге бархатные взоры, В парче и злате глиняном, каприз Играй быстрей, Никколо, разговоры Сейчас не нужны дивам и теням Благим, в сиренях книжные гурманы Резвятся пусть, восковым огоням, Сопирникам чудеснейшим романы За яством пересказывают, их, Не всех едва, в миру любили этом, Теперь, узри, в сплетеньях дорогих Свечные фолианты, силуэтом Здесь каждый узнаваем, разве мы Любви земных царевен белоликих Не ведали еще, хотя сурьмы Свечные присно в чаяньях великих Сребрили взором, битые персты, Гвоздимые иродами, претляли Червным тем воском, благость нищеты Узнав, на звук один определяли, Где истинности голос, где лишь хор Черемный, посмотри, оне толкуют О нас еще, те ведемы, их ор Я слышу и чего ж теперь взыскуют, Червницы с ними, серебро свое Мы ходом крестным Господу принесли, Гранатовое тлится остие Под нами, только бдят царевны, если Сейчас мы не явимся, в ады к нам Направятся они, я верю, девы Прелестные, рядитесь, дивным снам Таинства доверяйте, были где вы Не важно, коль теперь нас дождались, Встречайте мертвых царичей желанных, Эфирных мужей, десно пресеклись Очницы наши, взоров долгожданных Огни красой немирною своей Нимало не щадите, но взирайте На музами избранных сыновей И доченек мертвых преубирайте Лишь мелом красным, златом и сурьмой, Их северные песни с вами будут, Алкать иного суе, но чумой Тлеенья встречу эту не избудут. |
Яков Есепкин
Порфировые сильфиды Помимо снега, врезанного в рунь, Помимо вод небесного прилива Ничто здесь не сохранно, вновь июнь Поманит вечность роскошью порыва. Весна, весна, легко тебе гореть Над куполами, в мороке простора, Сердец еще нетронутую треть Клеймить сусальным золотом собора. Иные в небесах мечты парят, Другая юность в нети улетает, Висячие сады пускай дарят Листы ей, кои Цинтия читает. А мы пойдем по темным царствиям Скитаться, по истерзанным равнинам, Юродно бить поклоны остриям Крестов и звезд, опущенных раввинам. Как в жертвенники Пирра, в тьмы корвет, Вонзятся в купол славы снеговеи, И новых поколений палый цвет Окрасит кровью вербные аллеи. Пойдем, нас в этом сумрачном лесу, Какой теперь зовется Циминийским, Ждут фурии чурные, донесу К читателю, ристалищем боснийским, Скандалом в государственных кругах, Затмивших круги дантовского ада Иль сменой фаворитов на бегах У Фрэнсиса, а то (веков награда) Известием из Рима о суде Над орденом невольных тамплиеров, Точней, об оправданьи их, нигде Святее нет суда для землемеров И каменщиков тайных, славы лож Масонских не ронявших без причины, Чем в славном Ватикане, надо все ж Сужденье прояснить, зане личины Иные и известных помрачней Терзают без того воображенье Читательское, треба наших дней Порой такое голоса луженье, Уныло вопиющего в нощи Пустой и беспросветной заявляет, Картин (их в каталогах не ищи) Мистических такое выделяет Порой средоточенье, что ей-ей, Уместней разобраться в апокрифах Времен средневековых иль полей Элизиумных, рдеющих о грифах, Слетающихся тучах воронья, Посланников аидовского царства И вестников его, еще жнивья, Винцентом печатленного, дикарства Засеявших, итак, скорей туда, Читатель дорогой, где нас черемы Извечно ждали, где с огнем следа Не сыщешь человеческого, темы Рассказа не меняя, устремим Свои благие тени, а собранье Прекраснейшее буде утомим, Тотчас замолкнем, скопище баранье, Увы, предолго зреть нам довелось, Пергаменты козлиные и рожи С рогами извитыми (извилось В них вервие само, которым ложи Патиновые с ангельских времен Опутывали слабых или сильных Мирвольным духом, их синедрион Достойно в описаниях сервильных Оценивал), те роги и самих Носителей отличий адоемных Сейчас еще я вижу, теми их Числом нельзя уменьшить, из проемных Глядят себе отверстий, а двери Захлопнуть не могу я, чрез сокрытья, Чрез стены лезть начнутся и, смотри, Пролезут мраморные перекрытья, Пускай уж лучше рядом усидят, Их жаловать не нужно, а восковье Сих масок зримо, пьют ли и ядят, Морочное сиих средневековье Мы сами проходили, днесь призрак За призраком эпохи синодальной Глядит и наблюдает, рыбий зрак Из Таврии какой-нибудь миндальной Мерцал и мне, а ныне средь иных Собраний забывая гримы эти, Грозящие ристалищ неземных Ложию оскорбить святые нети, Я истинно ликую, пусть оне, Адские переидя середины, Калятся на божественном огне, В червице мелованные блядины Теряют перманенты, восковой Маскир свой чуроносный расточают, Оскал доселе беломеловой Сочернивая, внове изучают Рифмованного слова благодать, Дивятся, елико сие возможно В сиреневых архивах пропадать, Удваивать и множить осторожно Искусственный путрамент, картотек Гофрированных кукол восхищенью Честному наущать, библиотек Избранниц к достохвальному ученью Вести и подвигать, и зреть еще, Как в томы эти Герберт Аврилакский Глядит с архивниц, паки горячо Сирени выдыхает, огонь флаккский Приветствует и пламена других Пылающих одесно духочеев, Уверенней парфюмов дорогих Аромат источающих, ручеев Сиих благоуханную сурьму Пиет, не напиется вместе с нами, Всесладостно и горькому уму Бывает наслажденье теми снами, Какие навеваются всегда Безумцами высокими, именных Их теней роковая череда, Смотри, из областей благословенных Движится и течет, вижди и ты, Читатель милый, эти облемовки Чудесные, бежавшие тщеты, Горящие о Слове, черемовки Тщетно алкают виждений таких Ссеребренными жалами достигнуть, Нет лессиров хотя диавольских Теперь, чтоб выше лядвий им напрыгнуть, В былом очнуться, снова затеплить Слезою мракобесные свечницы, Начать гнилочерновие белить Души бесовской, через оконницы Стремиться в духодарческий притвор, Лукавое хоть Данта описанье Грешников и чудовиц, мерзкий ор С правдивостию схожий, нависанье Черемных теней в сребре, на гвоздях Точащихся превешенных, горящих Юродно тлеться будет, о блядях Пока довольно, впрочем, настоящих И стоящих литургий красных свеч Давай претлеем, друг и брат, патины, Китановый оставим аду меч, А с Дантом за родные палестины Идя иль с духоборником другим, Давай уже разборчивее будем В подборе вечных спутников, нагим И мертвым, аще только не забудем Скитания надмирные свои, Мученья без участности и крова, Медовые отдарим кути, Пылания зиждительного Слова, Нагим и мертвым, проклятым гурмой Увечной и неправой, порицанью Отверженным, по скрытой винтовой Лестнице, не доступной сомерцанью, Опущенным в подвалы и засим Каким-то ядоморным и дешевым Отравленным вином, неугасим Творительства огонь, героям новым Даруются пылание и честь, И требнический дух миссионерства, Нельзя их также времени учесть, Хоть черемные эти изуверства Продлятся, вспомнил снова их, но мне, Я верю, извинит читатель это, Мы, право, забываем о зерне, Путем идти каким, пока воздето Над нами знамя славное камен, А те, смотри, уж Майгеля-барона, Червонка их возьми, к себе взамен Эркюля тщат, горись, эпоха она, Безумствия черемниц в серебре, Желтушек празднословных ли невинный Угар преизливай, в осенебре Палатном расточительствуй зловинный Сим близкий аромат, свечей витых, Кровавою тесьмой, резной каемкой, Сведенной по извивам золотых Их маковок вдоль черственности ломкой Краев узорных с крыльями синиц, С тенями, подобающими замков Барочных украшеньям, чаровниц Пленявших картотечных, тех обрамков Картин дорогоценных мы равно Во аде не уроним и не бросим, Цимнийский сумрак червится давно, Его и свечным течивом оросим. |
Яков Есепкин
Порфировые сильфиды Образный только свет нас призовет. И звезды воспылают нелюбовью К свергателям всебожеских высот, Их выспреннему всуе богословью. Веками ложь непросто отличить От истины высокой, солидарность Являя обоюдную, учить Брались толпу мессия и бездарность, Сказители тождествовали им, Но черни с властным родом ненавистен Певец любой, зиждительствам благим, Чей умысел открыто бескорыстен, Один дарован временем удел, Одни судьбой подобраны вериги, Из царствований множества и дел Слагаются магические книги. Не чаяний приветствует народ Спасительную требу, но коварства Всеядного гниющий чает плод, В том прочие мирского государства. А веры крепость иродам страшна, Поэтому ль живого страстотерпца Бытийностью доказана вина, Векам оставит он лишь пламень сердца. И нынее, Лукреций, посмотри, Причастность есть царица доказательств, Участвовал, тогда не говори О Бруте и сакральности предательств. Тем был убит взыскующий Гамлет, Предательства нашедший и обмана Мистические связи, тем валет Снедает дам пикового романа. Велик изменой черною всегда Скупой на подаяния властитель, Величию сопутствует нужда В свидетельствах и праздный нужен зритель. Чернь горькая внимает суете, Скрывающейся ложи и пороку, Плодя себеподобных в нищете, К иному не готовая уроку. Засим отраву красную разлив По лядвиям чернильниц легковесных, Выводит время свой императив Софистики и чаяний словесных. Они ли стоят червных наших свеч, За сими вечность патиною тлится, Мы розовые лилии о плеч Крушне явим и смысл определится. Как истинно уродцев обелить, Одним, скорее, адовым уголем Разметить можно их и разделить, Чтоб лучше доустраивался голем. Бессмертия певец не избежал, А чашу не восполнил кровотечьем, Соперстием ее не удержал, Претлил язык лукавым велеречьем. Божись теперь, Ирод-золотоуст, Сверяй труды каратом и отвесом, Молитвенник бери, елико пуст Изборник, недочитанный Зевесом. Неправие свое осознают, С любовию встречаясь, бесов теми, Пускай еще летают и пеют, Хмелятся и юродствуют над всеми. Почто святые веровали им, Сердца губили мороком литаний, Во лжи юдоль, теперь дано другим Дослушать смутный хор соборований. Ответствовать за что нам, а беды Не выместить и там, где блещут нети, Гнилую кровь, давай, сейчас в сады Понурые вольем, в деревья эти. Пусть глухо наливаются они Смертельной четверговою отравой, Злочерную листву клеймят огни Пред падью отраженной и лукавой. Сама ведь ты судьбы хотела сей, Глаголы берегла для переписки С архангелами, вот и лицезрей, Как ищут Вии нас и Василиски. Блаженные не ведают о том, Морочны сколь посмертные лобзанья, Над басмовым твоим успенным ртом Не вздох парит, но призрак истязанья. Нам в гребневой сурьме не возлежать, Быть может, за распятие мечтами Позволит Бог, прощаясь, руки сжать Кровавобелоснежными перстами. |
Яков Есепкин
Тени Лувра Растительность меняет ипостась, И ряженые грубыми руками Крестьянку украшают, веселясь, Корой дубовой, листьями с цветами, И девственница сельская к ручью Бежит, к благоухающей поляне, Чтоб песнь могли хвалебную свою Пропеть живому дереву крестьяне. Безмолвствуя, на нивах и в садах Обильный урожай дарят благие Царицы, отражаются в водах С кострами рядом девушки нагие. Всей млечностью сверкают бедра их Сквозь дымную вечернюю завесу, Русалки волокут к реке одних Топить, а мертвых тащит нежить к лесу. Среди мохнатых рож лесовиков Взирает божество иль гений дуба На козни козлоногих мужиков, Стремящих в поселянок злые губы. Уж головы, как стонущий цветник, В крови сухой садовника затылок, К устам блажным, смеясь, сатир приник Ртом горьким и похожим на обмылок. Поверить чувство логикой конца Нельзя, столь космополис этот узок, Что кладезь бездны лавром близ лица Возрос, чуть холодя угольник блузок. Пугаясь, закрывая темный стыд, Теперь и не приветствуя поблажки, Красавицы смущают аонид, Расплющив белорозовые ляжки. В овине плодовитым будет скот, И радовать начнет цветенье риса, Блеск Троицы венчание влечет И яблоко горит в руке Париса. Гори, гори божественным огнем, Земные освещай юдоли, блага Сиянность эта праздничная, в нем Таится наркотическая влага Сандаловых деревьев, Елион Дает огоню мускус и граната Подземный аромат, и Аквилон Сверкает где-то рядом, аромата Нежнее и желанней вспомнить я Теперь не стану браться, неги дивной Забыть нельзя, колодная змея Иль змей, невинной Еве и наивной Свой искус предлагающий, они Лишь жалкого плодовия вбирали Гнилостную отраву кожей, мни Себя хоть искусителем, едва ли Возможно у Гекаты испросить Нектарное томленье, вина, хлебы Уже евхористические, пить Нектар облагороженный из Гебы Небесных кубков, яствия вкушать, Преломленные тенями святыми, Нет, это создается, чтоб решать Могли певцы с царями золотыми Вопросы и задачи, для мессий Оставленные мертвыми богами, Подвластные не времени, витий И книжных фарисеев берегами, Безбрежностью пугавшие, одне Астарты исчислители иль школы Какой-то авестийской жрицы, в сне Пророческом великие глаголы, Согласные и с кодом, и с ценой Знамения таинственного, знанья Частичного, увидеть могут, зной Теперь лиет Зефир, упоминанья О силах темных я б не допустил В ином контексте, зноя благодатность Навеяла сие, а Бог простил Такую очевидную невнятность Урочного письма, вино горит Сейчас в любом офорте, в червной фреске, Господь с учениками говорит, Я слышу речь Его, на арабеске Мистической является письма Лазурного таинство, но шифровый Еще неясен смысл, а сурема Кровавая точится, паки новый Теснят финифтью ангелы завет, Серебряною патиной обрезы Порфирные уравнивают, свет Лиется Богоданный, паки тезы Сознанье внять младое не спешит, Окармленные кровию, но вера Взрастает и привносится, вершит Судьбу Христос-мессия, наша эра Берет начало, ангелы блюдут Дарованные альфы и омеги, Апостолы на вечере восждут Червленого вина и Слова неги, И вот убойной кровию вино Становится, а кровь опять лиется В сосуд подвальный, буде решено, Так бысть сему, о серебре виется И царствует пусть Слово, исполать Предавшему и славившему, вечно Зиждительство такое, не пылать И агнцам без реченности, конечно Служение любое, но Ему Служить мертвым и нищим положенно, Елику мало крови, мы письму Своей добавим, всякое блаженно Деянье и томленье во Христе, Нет мертвых и живых, конец началу Тождествен, а на пурпурном листе Серебро наше руится, лекалу Порфировому равенствует мгла, Прелитая в тезаурисы, темы Не ведаем и слава тяжела, И Господи не скажет ныне, где мы, Куда глядеть сейчас и на кого, Ведет к благим ли зеленям дорога, Спасет живых ли это баловство, Зачтется ль откровение, у Бога Престольниц будем истинно стоять, Молчанье дорогого наше стоит, И в мире мы не тщились вопиять, И там реченье пусть не беспокоит Спасителя и Сына, велики Хождения, скупа вершинность цели Миражной, аще косные жалки, Так мы сие, но прочие ужели Честно возвысить ложию хотят Себя, а руки алчные скрывают, Вина ли им и хлебов, освятят Другие кровь четверга, пировают Другие пусть над хлебом и вином, Еще я помню праздников томленье Освеченных, каким волшебным сном Забыться, чтоб обрящить устремленье К звездам и небам, истинно молчать, Не речь опять с бесовскими шутами, Безмолвствовать, как в церковях кричать Начнут иродных толпы, и перстами Ссеребренными только на крови Зиждить хотя и суетные ямбы, А мало станет Господу любви, Креста и терний, кровью дифирамбы Пустые с Ледой вместе отчеркнуть, Летицией иль Цинтией, невестой Названной и успенной, окунуть В бессмертность и финифти за Авестой Навеки прежелтевшее перо, Свести багрицей тусклые виньеты Нисану бросить горнее тавро, Венчать ему надежней мраком светы, Чем нам дразнить рождественских гусей И выспренности тщиться прекословить, Довольно требы этой, не для сей Живой и мертвой ратницы лиловить Разорные муары, а вино, Дадим еще уроки фарисейству И скаредности, втуне снесено В погреб опять и присно, святодейству Обучены мы небом, геть, чермы, Коль праздники еще для вас не скрыты, Нести сюда начинье, от чумы Беречься чурной будем, лазуриты Пускай себе мелованно горят, Звучания и эхо умножают, Нас ангелы одесные узрят, Недаром Богоимные стяжают И глорию, и лавры, волшебства Законы им астрийские знакомы, Облечь языки мертвые, слова Никчемные в порфировые громы И молнии, в тезаурисный чад Кадящийся они еще сумеют, Напудрить их слегка и на парад Небесный ли, гранатовый, сколь млеют От выспренних созвучий бредники Аидовские, полные проказы И жабьих изумрудов, ввесть полки Ямбические, пурпурные стразы Прелив на колонтитулы, гуашь С финифтью вычурною верх линеек Огранных снарядив, таким не дашь Забыться меж пульсирующих змеек Летейских, во сребристых неводах, Свечном ли обрамлении карминном, С бессмертием бумага не в ладах, Но есть иные области, о винном Церковном аромате будем тлесть Еще мы неоднажды, вспоминанья Нас пленные не бросят, паки есть Визитницы иные, где признанья Теперь и вечно ждут невесты, лад Оне внимают стройный и высокий, Алкают не сиреневых рулад, А песней наших траурных, стоокий Хромовник не страшит их, не ему Царевен обучать и мироволить, Нас девы дожидаются, сему Воспомниться, духовников неволить Посмеет разве иродный плакун, Черемная окарина, гарпия Тартарская, за праздничный канун Содвинем кубки разом, Еремия, Дионис и сиречный Златоуст, Нам некому сейчас зело перечить, Сад Капреи отцвел, Елеон пуст, Архангелы молчат, блажным ли речить, Когда налились кровью словари, Немеют посвященные, о чаде Нечистые слагают попурри Юродствующих, это ль в дивном саде Останется для праздничных теней, Мы Ирода еще представим деткам Успенным и сукровицу сеней Затеплим винной аурой, серветкам Кровавым доверяйте, други, то Серебро, с воском литое по смерти Из белых наших амфор, их никто Не выбиет, ни бражники, ни черти. |
Вложений: 1
Яков Есепкин
Тени Лувра Инцест, кровосмешенье туч морозных, Днем олицетворяющих табу, Снег этот сотворило в далях зведных, Налистником толкнуло на борьбу. Воспомнишь ли иные декабрины И патину, и мраморность волны, Что нимфам ледяные окарины, Бессмертие плодят их ложесны. И все ж, хотя еще в сурьме кусты, Пусть здравствует он миг -- руда мороза, Средь эллинской порочной красоты Как есть неоклассическая роза. Смотри, печаль моя, на этот снег, Летицией звалась ты, а эллины Тебе иное б имя дали, нег Сандаловых не знала ты, маслины С оливками сторонне отцвели, Кустовья арабийские зачахли Теперь, со кипарисовой земли В тартариях желты зелени, прах ли Внизу не тот, иль гумус очерствел Без слез девичьих, даже иглы хвои Маньчжурской редки, зерна от плевел Нельзя и отделить, белы сувои Одне пред Новогодьем, потому Нас ангелы встречают всюду, вместе Мы ходим, розоимную сурьму Глядим, позднее к ангельской сиесте Урочно торопимся, до горы Волшебной далеко еще, но мерно Течет благое время, а пиры Нас ждут всегда, в досуге этом скверно Одно лишь обстоятельство, цветов Забыли мы аромат и названье, Снега сейчас, игольчатый готов Мороз ударить, неких волхвованье Снегурочек игрушечных, невест Раскрасных, принцев дымчатых мешает Ясней средоточиться, но Гефест Не дремлет и огни провозглашает Рождественские данностью, оне Горят уже вольготно, за снегами Опустится покой, в холодном сне Мы грезить будем, будем жемчугами Апрельскими, а, впрочем, для весны Сейчас уже не время, наш розарий Божественно прекрасен, взнесены Готические шпили в небо, парий И нищих амстердамских замечать Не велено опять, сии, быть может, Отосланы черемами, печать Призрачная на них, блажным поможет Их царе бедный, принцы нам глядят В сиреневые очи и принцессы, Юродивых браменники следят, Когда-то ад им стоил нощной мессы, А нынче заменить вождей чурных Сложней, чем выпить яду куфель в датском Неладном королевстве, теменных Отверстий мало здесь, коль на арбатском Капище ты не лег, красно Невы Граниты не испробовал на прочность, Волной не поперхнулся ли, увы, Хлебнул ее премало, беспорочность Свою лихим художникам явил, Жрецов постмодернизма озадачил Асбестовым ликовником, совил Терцины богонравно, преиначил Значенье духовидческих доктрин, Искусственности рамочной теченье, На страты глянул остро, окарин Кармных там не внимая, возвращенье Патин фламандских ложных не приял, Пастелей декадансных иль триолов Не узрел, хватит в Дании менял Вычурного искусства, чтоб монголов Тартарских дело честно завершить, В пенаты ехать вряд ли нам придется, Чем Гамбург плох, в Стокгольме согрешить Чермам их князь велел, еще найдется Ушам незвучный яд в тюльпанной мгле Голландии, в Париже восприимном, В любимой Христиании, земле Гамсуна или Бьернсона, в мздоимном Отечестве почто и умирать, Уж лучше европейские столицы Отравленно и замкнуто взирать, Блюдут оне вековые червницы И смерть здесь разве празднику сродни, Отечеству оставим ту скаредность, С какой оно чернило простыни Под нами, славских лиров очередность Споспешествуя водкою белить, Наушничая, службой у порока Верша судеб избранничество, лить Не будем и слезинки, но широка Дорога в ад и узкие пути В спасение, такое помнить нужно Хоть скаредным чинам, еще цвести Весной зеленям, явимся окружно И глянем на централы площадей, На сады ботанические, домы Искусств, библиотечницы вождей, Столичные подземки, где содомы Тлеющие мерещатся чермам, Оне сюда бывали с темью вхожи, И шлись мужи катками по умам, А сбили только черемные рожи, Наперсникам разврата ли нужны Мессии, плачь хотя, юдоль родная, Искали вечной странники весны, Зима одна виждится им свечная, Елику Новогодье впереди, Мы помнить жалких регентов не станем, Черемы, тех следи иль не следи, Орут пускай, как пурпурами грянем О мертвое серебро, на крови Церковь явим хорической ораве, Очнутся сами пастыри, лови Снег черный, ювенильность, мы не вправе Пенаты милой Родины судить, Высокое страшится тех удобиц, Какие присно ангелы следить Лишь могут, низких истин и усобиц Нам горько наблюденье, в стороне Достойней пребывать певцам, а оры Звучат и в храмах темных, не в цене Высотность, яко башни и затворы Пусты равно, туда ли собредем, Летиция, мы знаем только розы, А ведали иное, так грядем Вперед еще, не вспомним, так стрекозы Цезийские случайно приведут К оцветникам, им терпкие нектары Кружат больные головы, не ждут Пусть семеро единого, гектары Парафий светлых в зелени благой Опять огнем нисана возгорятся, Даруется Отечеству другой Избранник, ангелы пусть не корятся Охранные, нельзя беречь певца Нощного, в круге свеч его невеста, Не зрят местоблюстители венца О службе, очарованного места Не вспомнят и губители, самим Ужасен деспотии образ, роем Валькирии проносятся, томим Дождями Амстердам, каким героем Спасен он въяве будет, мы ж, опять Вторю, иродных нищих равнодушно Минуем, время катится ли вспять, А замки переносятся воздушно Туда, туда, за Родины порог, Внизу она дымится и алкает Геройства, паки вымощет чертог Костьми и мертвым сребром, отсекает Ее от крыши мира темноты Алмазная китана, башни эти В рубинах со кошмарной излиты Рябиновой крушницы, благо, нети Приемлют не такое, но парша И мраморную крошку разъедает, Блаженного Василия круша Соборствие, Кремль сказочно лядает, Чего еще не видел красный брук, Мертвых ли, концертирующих ведем, Иосиф, брат Блаженного, на крюк Сволочь успел себя, а мы уедем Далече из неверящей Москвы, Скелеты по шкафам пускай пылятся, Глядят за слогом нежные волхвы, Каким всенощно станем изъявляться, Нет правды и в сиренях золотых, Гадай на пятипалой, так браменный Уснет при смене, выглядит святых Какой-нибудь гишпанец современный, Обувкой тяжкостопной наградит, Шагай по брукованию, кареты Тебе ли ожидать, Нева рядит Свои, чурные также парапеты С колоннами ростральными в сурьму, Золоченную временем и кровью, Нет, горе и высокому уму, И святости, рождественской любовью Столь мило нам, Летиция, дышать В беззвездности, о розах серебриться, Лишь сребро не подводит, воскрешать Начнут и ангелкам благодариться С тобою будем, нынее балы Нас царственные ждут, следят филики За чермами, а знать ли похвалы В миру за святоборчество, но лики Не время днесь темнить, голодных треб Пел северный пиит благоуханность, Рождественский опреснок, белый хлеб Засим преломим, стоит недыханность И мессы амстердамской, и свечей Волшебной Христиании, а горы Досужные вспоем, когда грачей Увиждим на Вальпургиевку, хоры Полнощные зовут своех певцов, Стольницы снизу, грузные кувшины С клико барвенным выше, без венцов Узнают нас альфийские вершины, Туда спешим, где яства, свечи, тьма Игрушечная, елочная цедра, Порфировая зелень, сурема, Встречает нас Гортензия иль Федра, Благое Новогодье для благих, И мертвое серебро горьким зельям Да сладостным десертам в дорогих Розетницах идет, замковым кельям Пора гореть святошно и гореть, Веселию фаянсов расточаться О златности, одесным умереть Нельзя, а можно смерти наущаться. |
Яков Есепкин
Лорелее 1 Пока еще земная длится мука, В седой воде горит реальный свод, У жизни есть надмирная порука, Которую ничто не разорвет. И к вьющемуся золоту простора Сквозь требник черноблочной пустоты Сгоняет неизбежность приговора Последние тяжелые мечты. Накат небес, загробный жест Цирцеи И черный снег, поставленный сгорать Меж бездн столпом, -- чем ближе, тем страшнее Держаться за пяту и умирать. ΙΙ Днесь трагик перед взором Мельпомены Робеет, и клянут материки Не видевшие огнеликой сцены Чердачники, парчовые сверчки, Да на подмостках спят ученики Пред серебристым взором Мельпомены; Днесь листья попадаются в силки Кустов, а жизнь рождается из пены И к телу приколачивает явь, И в опере поют басами черти, И ты в душе оплаканной оставь Все, должно тлеть чему и после смерти. III Оставь, как оставляют навсегда В миру по смерти красной упованья, Теперь сочится мертвая вода Меж губ и ложно молвить дарованья Огонь и святость боле не велят, Пусть лгут еще певцы и словотворцы, Им славу падших ангелов сулят, А мы, Фауст, преложим разговорцы Пустые, хватит этого добра В изоческих юдолях, за надежды Оставленные дарствовать пора Черемников, ссеребренные вежды Потупим и зерцальницы в желти Свечной преидем благо, адской флоры Церковные боятся, но прости Сим юношам и старцам, Терпсихоры Иль Талии не знавшим, им одно Сияло богоданное светило, А мы и четверговое вино Пили, и благоденствовали, мило Нам это вспоминание, церковь За утварями свет подлунный прячет От регентов своих, лазурью кровь По требе не становится здесь, плачет О юноше Иуде весело Божественная Низа, льются вина В огнях превоплощенные, зело Балы, балы гремят, нам середина Земной и бренной жизни тех огней Свеченницы явила, в изголовье Оне стояли морно средь теней Юродствующих висельников, совье Полунощное уханье прияв За вечности символ, мы о порфирах Зерцала перешли, убогий нрав Главенствует в аду, на мглы гравирах Теснятся огнетечия химер, Альковные блудницы воздыхают О царственных томлениях, манер Искать ли здесь приличных, полыхают Басмовых свеч завитые круги, Чурные ворогини зло колдуют Над гущею кофейной, сим враги Духовные, в окарины и дуют, Иосифу сколь верить, без числа Кружащиеся нимфы, хороводниц Вниманием балуют ангела, Упавшие с небес высоких, сводниц Вокруг точатся мрачные чреды, Кого для панн сиреневых отыщут Оне теперь, нетеневой среды Тяжелые смуроды, лихо свищут Разбойные соловки тут и там, О Шервуде забудь попутно, рядом Пеют унывно ведемы, к хвостам Русалок льнутся черти, неким ядом, Живым пока неведомым, оне Их поят и лукавые скоринки Отсвечные в глазницах прячут, вне Кругов огнистых гои вечеринки, Померкнувшие фавны говорят На странном языке, мертвой латыни Сродни он, божевольные горят Порфировые донны, герцогини С кровавыми перстами веретен Барочные кружевницы на прочность Испытывают адскую, взметен К замковым сводам пламень, краткосрочность Горения желтушного ясна Гостям, текут хламидовые балы Фривольно, ядоносного вина Хватает рогоимным, а подвалы Еще хранят бургундские сорта, Клико с амонтильядо, совиньоны Кремлевские, арома разлита Вкруг свечниц золотящихся, шеньоны Лежат мелированные внутри Столешниц парфюмерных, примеряют Урочно их чермы и упыри, Личин замысловатость поверяют Гармонией чурной, еще таким Бывает редкий случай к верхотуре Земной явиться с миссией, каким Их огнем тлить, в перманентном гламуре Блистают дивно, Фауст, отличи Цесарок адских, те ж творят деянья Расчетливо, каморные ключи Гниют внизу, а шелки одеянья Запудривают бедные мозги Певцов, глядят на броши золотые И верно покупаются, ни зги В балах не видно, где теперь святые, Где требницы высокие, горят Одних черемных свечек средоточья, И чем царевны мертвых укорят Мужей иль женихов еще, височья Давно их в терни, серебром персты Порфировым и цинками увиты, Певцам бывает мало высоты, Но присно достает бесовской свиты Внимания и милости, от мук Сих баловней камен легко избавить, Реакция быстра на каждый звук Небесный, всуе черемам картавить Негоже, им дается за пример Хотя б и твой сюжетик, друг полночный, А дале тишина, узнай химер Меж пигалиц рождественских, урочный Для каждого готовится пролог Иль в требе мировой, иль с небесами Равенствующий, юности за слог Платить грешно, а святость голосами Барочных опер высится туда, Где быть и должно ей, но те пифии Свергают времена и города, Их узришь, в бесноватой дистрофии Никак не различить оскал тигриц, К прыжку вобравших когти, злобногласных Пантер черногорящих, дьяволиц Холодных, с адским замыслом согласных, Одну я мог узнать пред Рождеством, Сквозь хвои мишуру она глядела Из матового зеркала, с волхвом О чем-то говорила или пела По-своему, хрустальные шары, Сурьмой и златом вдоль перевитые, Тисненые глазурью, до поры Взирая, мигом очницы пустые Засим в меня вперила, жалость к ней Мне, друг мой, жизни стоила, однако Печаль не будем длить, еще огней Заздравных ждут нас течива, Лорнако, Итурея, Тоскана ль, Коктебель, Немало дивных местностей, где спрячут Нас мертвые камены, эту бель Височную легко узнать, восплачут Утопленные ангелы, тогда Явимся во серебре и порфирах, Нам в юности безумная Звезда Сияла, на амурах и зефирах Давно кресты прочатся, таковы Законы жизни, планов устроенье Влечет демонов, истинно правы Не знавшие бессмертия, троенье Свечное и патиновых зерцал Червницы зрим, Фауст, нас флорентийский Ждет красный пир, еще не премерцал Взор ангела Микеля, пусть витийский Горчит отравой бальною язык, Цыганские бароны бьют куферы Серебряные эти, но музык Боятся фьезоланские химеры И дервиши Себастии, певцы Лигурии и сирины Тосканы, Елику наши бойные венцы Сиим не по размерам, возалканы Одне мы, аще много в червной тьме Злоизбранных, стооких и безречных, По нашей всепорфировой сурьме Лишь смертников узнают неупречных. |
Яков Есепкин
БАРОККО АНДЕГРАУНДА Во льдах сердец, в сих глыбах плитняков Не высечь и во имя искупленья Сокрытые склепеньями веков Святые искры вечного моленья. Гранил их серный дождь, летейский вал Онизывал свечением узорным, О тех воспоминать, кто забывал, Чтоб все могли пред огнищем тлетворным. Бездушные теперь гробовщики, Глазетом ли украсить наши гробы, Хоть розовые паки лепестки Идут ко винам августовской пробы. Нам отдали цветы свой аромат, Как грянем в барбарийские кимвалы, О Боге всплачет горестный сармат, Эллин узрит иродные подвалы. Тем ядрица багряная мила, Пусть пирствуют алкающие манны, Содвинем тени кубков у стола И бысть нам, потому благоуханны. Тлеением и оспой гробовой Делятся не вошедшие в обитель, Кто в колокол ударил вечевой -- Окровавленный Фауста губитель. Распишет вечность древние муры Скрижалями и зеленью иною, И челядь разожжет золой костры, А вретища заблещут белизною. Горенье это высь нам не простит, Искрясь темно в струях кровеобильных, От мертвого огня и возлетит В бессмертие зола камней могильных. Тогда преобразимся и легко Всех проклятых узнаем и убитых, С валькирьями летавших высоко, Архангелов, задушками совитых, Из басмовых адниц по именам Веками окликавших, Триумфальных Им дарованных арок временам Кровительство раздавших, буцефальных Влачителей своих у Лорелей Оставивших в табунах кентаврийских Для красного купания, полей Не зревших елисейских, лигурийских Не внявших арф высокую игру, Бежавших от Иосифа Каифы В Кесарию Стратонову, в миру Венчавших тернием славские мифы, Иосифа Великого одно Карающей десницы не бежавших, Эпохи четверговое вино Допивших и осадок расплескавших Серебряный по битым остиям Сосудов, из которых пить возбранно, Украсивших собой гнилостных ям Опадины, зиять благоуханно И там не оставляя, огнем вежд Когорты себастийские и турмы Итурейские пирровых надежд Лишивших, всевоительные сурмы На выцветшие рубища прелив, Замеривая ржавые кирасы, Страшивших костяками под олив Шафрановою сенью, на атласы Победные уставивших амфор Хмельное средоточье, фарисеев, Алкавших кровь и вина, пьяный ор Взносивших до лазурных Элисеев И жаждущих не мирности, но треб, Не веры миротворной, а глумленья, Их жалуя крестом разорный хлеб, Лишь кровию его для искупленья Порочности смягчая, не коря Отступников и другов кириафских, Алмазами чумные прахоря Бесовских содержанок, иже савских Обманутых царевен, от ведем Теперь не отличимых, во иродстве Рядивших, тени оных на Эдем Вести хотевших, в дивном благородстве Не помнящих губителей своих, Уродиц и юродников простивших, Чересел и растленных лядвий их В соитии веселом опустивших Картину чуровую, жалкий бред Отвязных этих черм и рогоносцев Не слышавших и звавших на обед Фамильный, где однех милоголосцев Дородственных, любимых сердцем душ Собрание молчалось, разуменье Несловное являя, грузных туш Блядей не уличавших, а затменье Головок божевольных их, козлов Приставленных напарно возлияний Не видевших урочно, часослов Семейный от морительных блеяний Всего лишь берегущих, за альбом Именной векопестованной славы Судьбою расплатившихся, в любом Позоре отмечающих булавы И шкипетра сиятельную тень, Взалкавших из холопской деспотии, Блажным очехладительную сень Даривших и утешные литии, Хитона голубого лазурит Признавших и убойность разворота, О коем чайка мертвая парит, Бредущему чрез Сузские ворота Осанну певших, честью и клеймом Плативших десно скаредности рабской, Визитным означавшихся письмом, Духовников от конницы арабской Спасавших, смертоимное копье Понтийскому Пилату милосердно С оливою подавших, на цевье Винтовия их смерти безусердно И тихо опиравшихся, в очах Всех падших серафимов отраженных, Удушенных при черемных свечах, Сеннаарскою оспой прокаженных, Еще для Фрид махровые платки Хранящих, вертограды Елионской Горы прешедших чрез бередники, Свободных обреченности сионской, Но мудрости холодного ума Не тративших и в варварских музеях Трезвевших, на гербовные тома Взирающих теперь о колизеях Господних, сих бессонную чреду, Злопроклятых, невинно убиенных Узнаем и некрылую орду Превиждим душегубцев потаенных, Содвигнутых на тление, к святым Высокого и низкого сословья Летят оне по шлейфам золотым, А, впрочем, и довольно многословья. Офелия, взгляни на ведем тех, Встречались хоть они тебе когда-то, Грезеточных бежались их утех, А всё не убежали, дело свято, Под ним когда струится кровь одна, Лазурной крови нашей перепили Черемницы, но прочего вина Для них не существует, или-или, Сих выбор скуден присно, потому И сами распознать угрозы темной В серебре не сумели, по уму Их бедному не числили заемной, Точней, неясной крепости сиих Удушливых объятий, а позднее, Узнав природу чаяний мирских, Обманов ли, предательств, холоднее Каких нельзя еще вообразить, Прочения, зиждимого во аде, Убийственную сущность исказить Уже не были в силах, чтоб награде Кружевниц тьмы достойной передать, Соадский уголок им обиходить, Забыть козлищ пергамент, благодать Лиется аще к нам, но хороводить Оне серьезно, видимо, взялись, Упившись кровью агнецев закланных, Досель, смотри, вконец не извелись Бесовок табуны чертожеланных, Пиют себе пускай, близнится час, Как их мерзкообразные хламиды Спадутся сами, движемся под пляс И оры буйных фурий, аониды Простят нам беглость почерков, химер Картонных экстазийные ужимы Умерят и смирят, и на манер Музык небесных, гением движимы Сибелиуса, Брамса ли, Гуно, Волшебного Моцарта, Перголези, Неважно, отыграют нам равно Кантабиле иль реквием, а рези, Оставшиеся в небе от черем, Запекшиеся в пурпуре собойном, Сведут могильной краскою, чтоб тем Барельефную точку на разбойном Пути явить наглядно, и цемент, Крушицу мраморную либо глину Внедрят, как экстатический фермент, В иную адоносную целину, Где место и убежище найдут Прегнилостные гусеницы снова И патинами сады обведут, Где каждой будет адская обнова Примериваться, Фриде во урок Платки грудные будут раздаваться, Тому положен промысел и срок – Без времени чермам собороваться. Без времени их адские столпы Аидам в назидание алеять Кримозно станут, гойские толпы Кося, чтоб звезды розовые сеять. |
Яков Есепкин
Декаданс для N. По контурам блуждающих огней, Змеиным жалам и горящим косам Нам выход в царство мертвенных теней Укажут, яко мрамор камнетесам. Пройдя врата в портальном серебре, Персты утопим в перстни и браслеты, На золотопокрасочной коре Заблещут огнелистные букеты. Встречай гонимых странников, Аид, Князей хмельных сокликивай на тризну, Преявились мы в сонме аонид, Сынки мертвые зреют ли Отчизну. Пусть мается без царичей она Иль, может, о Ироде веселится, И нам несите ж горького вина, Мгновение одесное пусть длится. Коль здравствуют иродников толпы, Зерцала не увиждят крысолова, Свое нерукотворные столпы Взнесем помимо детища Петрова. Честно хотели Господу служить, Пенаты благоденственные славить, Но время не пришло елику жить, Демонов станем песнями забавить. Главы и полотенца с плеч долой Слетели, востречай теперь успенных Героев, диаментовой иглой Языцы протыкай сиих блаженных. Духовничества сказочную стать Вновь ложный свод багрит и яд столешниц, Мы будем о любви воспоминать И чествоваться профилями грешниц. Ступают дивы белые легко, Цитрарии под узкими ступнями Еще благоухают высоко, Виются за понтонными огнями. Здесь камень бренный -- памятник блажным, И праведники тьму загробных далей Очами выжигают, чтоб иным Помочь найти святой багрец скрижалей. Морок его непросто различить, Скрижали сами тернием увиты, Лишь свет начнется пелены точить Смугою, значит, близко лазуриты, В каких еще брадатый Моисей Сверкает и беседует с мессией, А снизу торговец и фарисей, Распятые позднее Византией, Темно глядят на Господа Христа И, празднуя всехрамовые торги, Софиста-книгочея от листа Ночного отрывают для каторги Воскресных пирований и трапез Недельных, тайных вечерей отмольных, Эпохами влекомых под обрез Лжетворных фолиантов и крамольных, Скорей, Огюст, невежественных книг, Беспамятству сонорных эпитафий, Угодных душам выбритых расстриг И желти битых временем парафий. Так вот, чтоб смысла нить не утерял Читатель терпеливый, лазуриты О первом приближении сверял С реальною картиной Маргариты Избранник, Гретхен юной проводник В миры иные разве, прорицатель, Целованный Христосом ученик, Никак не краснокнижник и писатель. А мы, заметим только a propo, У них во многом черпали науки Миражность исторической, скупо Сегодняшнее время на поруки Небесные, учености самой Задето нарицательное имя, Грозят недаром тирсом и сумой Века тому, кто Господа приимя, Об истине решился гласно речь, Глас трепетный возвысил, от юродства Хотел младых героев остеречь, Явил пример земного небородства. Одна тому сейчас награда есть, Посох незрячий с патиной темницы, Сочли б витии древние за честь Такое жалованье, но страницы Истории новейшей не пестрят Геройства образцами, низких тюрем Временщики бегут и мир дарят Письмом, всечуждым золота и сурем, И даже на примере вековом Контактов человечества с Аидом, Нельзя теперь хвалиться торжеством Ученой достоверности и видом, Хоть внешне соответствующим тьме Библейской, о которой и горели В злаченом багреце иль суреме Скрижали, кои праведники зрели. Простит ли мне читатель записной Письма и рассуждений тривиальность, Но в башне под опалою свечной Одну внимал я мрачную сакральность И видел, что с Фаустом нам вкушать Лазурные и черные текстуры, Дилеммы безответные решать С химерами темниц и верхотуры. В потире лишь осадок ветхих бурь, Слезой обвитый, цветом ли чешуйным, И мы узрим, как черную лазурь Двуперстием пробьет кровавоструйным. |
Яков Есепкин
К Перголези Не царствие приидет, но юдоль, А милости иной мы и не ждали, Во честь любви одной точащу соль Всю изольем, по нам уж отрыдали. Тебя здесь примечал безбожный тать, В меня влюблялись мертвые царевны. Нас будут благострастно почитать, Елику стоны смертные напевны. Литургии святые отзвучат, Сомкнутся озолоченные губы, И Господе удивится: молчат Земные и архангельские трубы. Классический октябрь не перейти, Сколь немы окарины и цевницы, Пусть хмель прекрасит червные пути Ко остиям гранатовой царицы. Иные где – избыт земной удел, Теперь туда преложные дороги, Но будет о печальном, разглядел Нас ангел милый, боги наши, боги, Любил так речь, с поправкою – мои (О Богах), бедный гений романтизма, Писания чудесные свои С канонами сверяя артистизма, Пленительный, им дарованный мир Блистает и магическою сенью Прельщает книгочеев, а кумир, Узнав пути к душевному спасенью, Быть может, с ангелками от небес Шафрановых клонится и нисана Земного негу пьет, какой там бес Мешать ему посмеет, выше сана Честного сочинителя трудов, Берущих за примеры архивисток Сиреневые томы и плодов Раздумий духовидческих (вот исток Правдивой беспристрастности) златой И щедрый урожай, почетней чина Такого нет, мы вторим, и в святой Парафии небесной, а причина Всеместного наличия дурных По вкусу и искусству исполненья Художественных опусов иных Оценок ждет, пустые сочиненья Восходят сорняками, Генрих мой, Всегда лишь на невежественной ниве, Их легче сбрызнуть ядом, черемой Бесовской потравить, одно к оливе Эллинской будут взоры тех витий, Злокнижников, латентных фарисеев Стремится, даже пение литий Их вряд ли остановит, элисеев Повсюду сим являются поля И проще в небоцарствие верблюда Обманом завести, чем короля Безумного и голого от блуда, Точней, от словоблудия в наряд Реальности одеть, наш карбонарий Логический взорвет с усмешкой ряд И выведет на сцену вечных парий, Каких театр истории не знал И знать не хочет зритель искушенный, Мессий таких ленивый не пинал Икающий Зоил умалишенный, В превратном смысле музы ученик И будет длить процесс, еще миражи Творя беспечно, фрейдовский сонник Листая иль чудесные тиражи Кудесников словесных, аонид Тождественных искусств других любимцев, От коих экстатический флюид Веками излиется, лихоимцев Таких, а все равны как на подбор, Уж лучше минуть, общества гражданство Досель не просвещенное, убор Когда-нибудь увидит, вольтерьянство Плебейское в письме их различит, Козлиные пергаменты преявит И Левия Матвея разлучит С паркером современным, пусть забавит Лжецов себе подобных, пусть еще, Свое макулатурные тарусы На свет влачит, не дышит горячо В затылок царский, благостные русы Тому примеров мало знали, счет Вести их смысла нет, лжецов оставим, Черма с метлой ли гоев совлечет Иродствующих туне, не преставим Одно сии несносные труды, Хранят пускай бессмысленность размера, Притворников нежизненных чреды Вкруг замкового вьются землемера, А мы вперед пойдемся, ангелок, Смотри, уж эльфа темного с собою Зовет и нам грезеточный мелок По истинности дарует, судьбою Елико можно в небе управлять, Сейчас хотя заявим интересы К неспешной гастрономии, стрелять Сколь поздно мертвых, юные повесы Опять сойдутся, пиры и музык Приветствуя; сказать еще, убийства Есть две полярных степени, язык Немеет от чурного византийства, Когда раздел возможно провести И ясную границу обозначить Явления такого, но пути К парафиям свели нас, где иначить Нельзя ужасной истины канву, А сущность допущения простая, Понятная не сердцу, но уму, Помиловать, казнить ли, запятая От смерти низкой жизни отделит, Случается, а выбор не случаен Варьанта рокового, исцелит Болящего летальность, миром чаен Гамбит каифский с тезою одной, Иль нас убьет высокое, объемно Здесь поле трактований, за ценой Стоять не любят фурии, скоромно Хрустящие на балах сатаны Костями, присно хмельные от крови Испитой, черепами их вины Опять же не измерить, но церкови Черем таких анафемно клянут, Пускай оне мелируются, кожи Лягушачьи сжигают, к царям льнут Квакухами жалкими, нощно рожи Их равно выдают, горят оне Мелированной чернью богомерзкой, Термитники сиих в кошмарном сне Пугают всех фасадой изуверской, Такие лишь исполнить приговор И могут валькирийский, бестиарий Светится полунощный, гам и ор Указывает: царичей иль парий Удел теперь мистический решен, Их жалостью камены убивали, А ныне празднопевец не смешон, Зане его в аду соборовали И дали окончательный вердикт, Нисколько не зависящий от меры Свершенных им деяний, Бенедикт Иль Павел Иоанн мои примеры, Случись беседа, благо подтвердит, Но это есть высокое убийство, По милости вершимое, следит За каждым ангел смерти, кесарийство, Духовничества тога, мировой Приметы гениальности бессильны Спасти приговоренного, живой Мертвее он еще, хотя умильны Убийства исполнители в своих Достойных поругания хламидах, Напялятся – и ну, ищи-ка их О ангелах и нежных аонидах, Когда оскал гримасы бесовской Личины благочестия скрывают, Но есть иные области, мирской Там злости нет, сюда не уповают Добраться эти ведьмы, потому Спешат исполнить князя указанье Быстрей и жадно тянутся к письму Заветному, и чинное вязанье Грассирующих Парок не терпят, А казни исполняют, есть вторая Убийства категория, не спят Изгнанники потерянного рая И в случае указки – чур его, Торопятся без смысла и значенья Нас низменностью, боле ничего Не нужно, поразить, средоточенья Приказчиков и верных их псарей Мы зрели на пути своем надмирном И виждели замученных царей, Тех челядей в горении эфирном, Отдельно турмы бесов и ведем, Позднее ли ославим сих когорту, Нас ждет сейчас божественный Эдем, Исцвесть дадим червеющему сорту. Но головы лядащим не сносить, Взыграют на костях иерихоны, Как станут безнадежно голосить Немые, сняв о Боге балахоны. |
Яков Есепкин
Из путеводителя по Аиду И медленно планетная природа Разделась до кабального ядра, Дубы гнетет лазурная свобода, Так грянула осенняя пора. Могила сокрывает лишь позора Осповницу на выверенный срок, Лужению холопского разора Не властен бойной славы кровоток. Красна еще магическая трасса, Но зной уже взорвался на лету И так нависла солнечная масса, Что ангелы забыли высоту. Уран, Нептун, Плутон горящий очи Следят, а май сравнялся с ноябрем, Светя дугой вальпургиевой ночи Поклонным осыпающимся днем. Закаты над сиреневой паршою Огромны, перед снегом на воде И мрак прият оплаканной душою Сейчас, когда ломает жизнь везде. Чермы шагов не помнят Командора, Им каменной десницы не страшно Пожатье, небеса голеадора Словесности новейшей, за вино Лазурное, дешевое, дурное, Разбавленное снегом ноября, Четвергом отравленное, хмельное, Червенное, иродного царя Позволившее узреть спиртодержцу, Нельзя ли вновь молиться за него, За Ирода-царя, как громовержцу, Дарующее синих торжество Молний высотных, жертвоприношенье Свершавшего честно, сейчас корят, Быть может, впрочем, каждый разрушенье Свое усугубляет, хоть дарят Ему нектары ангельские ныне Служанки Гебы милой, исполать Хозяйственности горней, ворогине Черемной мы ответим, но полать Еще худая терпит нас в затворе Диавольском, еще мы не прешли Сукно и сребро, паки в чурном оре Пием свое горчащие куфли, Одно теперь полны куферы эти Сребряные с лепниной колдовской Четверговым вином, какие нети Нас ждут, вдали узнаем, из мирской Тризнящейся юдоли время свечи Ночные выносить (сам Командор Был поводом к неровной этой речи О Веничке, похмелие не вздор, Не выдумка досужая, народной Привычки летописцу и певцу Бессмертие даруем и холодной Аидской водки штофик, по венцу И воинская честь, успенной славы Хватится коемуждо, весело Гуляй, братия, паки величавы Мы с ангелами, Божее чело Не хмурят небодонные морщины, Елико наши пиры о свечах Одесные, нет Божеской причины Печалиться мертвым, у нас в речах Всеангельская крепость, Петушками Не кончится дорога, но сейчас Вальпургиева ночь, со ангелками Шлем ёре свой привет), небесный глас Я слышу, Фауст, скоро о морганах Явятся черемницы, сребра им Всё мало, на метлах иль на рыдванах Спешат быстрее, гостьям дорогим Черед готовить встречу, их задача Простая, нет в венечной белизне Урочности, хоть червенная сдача, А с нас им полагается, в вине Печаль былую вечность не утопит, Готическая замковость пускай Сегодняшнее время не торопит На требницы, пока не отпускай Химер вычурных, коих знал Мефисто, Они сгодятся в брани, воин тьмы Направить может спутниц, дело чисто Житейское, поэтому сурьмы Порфировой мы тратить не заставим Камен и белошвеек на черем, Стольницы полны, сами не картавим Пока, и что грассировать, гарем Адничный вряд ли выспренность оценит, Манерные изыски, не хмельны Еще, так Богу слава, куфли пенит Засим вино, балы у сатаны Давно угасли, оперы барочной Услышать будет сложно вокализ Иль чернь презреть в окарине морочной Зерцала, там уже не помнят риз Честного положенья, ведьмам трезвым И гоблинам, пари держу, сукно Из гробов не пригодно, буде резвым Вращаться ходом дарное вино Черем не полагает, им стольницы Зовущие родней глагольных форм, Алкайте же виновий, черемницы, Для вас берегся парный хлороформ, Следим веселье, Фауст, кто преявит Образия еще здесь, не резон Уснуть и не проснуться, балы правит Не князь теперь, альковный фармазон, Помесь гитаны злой с Пантагрюэлем, Где дом и где столовье, благодать Пировская чужда чертям, за элем С нетенными каноны соблюдать, Блюсти и ритуал, и протоколы Нельзя, хоть станет Бэримор служить Мажордомом у них, обычай, школы Злословия урок – пустое, жить Бесовок, роготуров, козлоногих Гремлинов, тварей прочих, по-людски Учить бесплодный замысел, немногих Могли сиречных битв отставники Слегка принарядить, чтоб мир грядущий Их зрел, такой лукавостью грешил, Всегда пиит горчительно ядущий, Алкающий, я в юности вершил По-гамбургски их судьбы, но далече Поры те, Грэйвз, Белькампо, Майринк, Грин, Толстой Алекс, да мало ль кто, при встрече С чермами их ущербных пелерин Лишать боялись, в сребро и рядили, Ткли пурпур в чернь, с опаскою тлелись Вокруг, одно читатели судили Тех иначе, но чинно разошлись Таких волшебных флейт, дутья умельцы, Разбойничают всюду соловьи, Шеврон каких не вспомнит, новосельцы Из выспренних и ложных, им свои Положены уделы, Робин Гуда, Айвенго, темных рыцарей сзывай, Исправить дело поздно, яд Гертруда Прелила вместе с Аннушкой, трамвай Звенит, звенит, не ладно ль в присных царствах Зеркал глорийных, сумрачной Луны Ответит фаворит, давно в мытарствах Нет смысла никакого, казнены Царевны молодые и надежи, Их жены, братья царские, роды Прямые извелись, на жабьи кожи Лиются мертвых слезы, а млады Теперь одне мы, Германа и Яго Еще к столу дождемся иль иных Греховных, черем потчевать не благо, Так свечек не хватает червенных, Чтоб гнать их накопленья за виньеты Узорные, обрезы серебра, За кафисты, бежавшие вендетты Бесовской, амальгамная мездра, Порфирное серебро и патина Желтушная сих въяве исказят, Чихнем над табакеркой и картина Изменится, и чернь преобразят. |
Вложений: 1
Яков Есепкин
«Музеумы аонид» Впервые Ксеркс увидел мир ночной В приходе, византийскими камнями Возвышенном, жемчужною трухой Гербовник звезд троящем в тусклой раме. И стройные в душе ряды зажглись, И странные образовались реки, Прекрасно освещенные, как высь, Пространством, убивающим навеки. Быть может, над водой Левиафан Акафисты речет, молясь потиру, Когда сквозь сон в астральный океан Вплывает рак по лунному эфиру. Быть может, разве лунные огни Для иноков одних верхонебесных Светятся и серебром горним дни Их благо застилают, от воскресных Тревожных бдений в тлене мартобря До муки четвергового застолья Горит о свечках лунная заря И красит червной желтию уголья. Каких еще художникам высот Мучительно искать, какие замки, Яркие от готических красот, В трюфельные и кремовые рамки Десницей кистеносной заключать, Со коей масло жадное лиется, А снизу – достоверности печать (Виньетство неизменно), узнается Веками пусть художнический штиль, Лессиров экстатическая смутность, Эпох легкопылающий утиль Пускай щадит холстов сиюминутность. Их вечности оставлено хранить Высоким провидением, а в мире Не любят современники ценить Достоинств очевидных, о кумире Им слышать даже суетную речь Всегда, Франсиско мой, невыносимо, Иных и ныне я предостеречь Могу от грез пустых, идите мимо Целованные баловни судьбы, Владетели кистей небоподобных, Скорей и мимо дружеской алчбы, Расспросов ученически подробных; Не может зависть низкая желать Добра иль духовидчества, в основе Ее лишь неприятье, исполать Равно жестоким недругам, о Слове Пылающем и вечно золотом Коль вы хотя минутно пребывали, Над светлым лессированным холстом Сгибались, духовидцев узнавали, А то внимали сумрачности их, Молчанию несветскому учились, Мирвольные от чаяний благих, Ведьм темнили и царствовать не тщились. Сказать еще, провидческий талант Взбесить готов завистников и другов, Луну сребрит мистический атлант, А мы его божественных досугов Избавим, счесть условий для того, Чтоб гений мог лишь царевать во гробе Нельзя, их вековое торжество Надменно говорит о дикой злобе, О подлости, не ведающей слов Иных, помимо бранных, о коварстве, На все готовом, если крысолов Царит еще хотя в мышином царстве. Помазание столпника на труд Зиждительный и творческую благость Нашедшим в жизни яствия и блуд Унынием грозит, земная тягость Сего осознавания вольна Привесть ко меланхолии жестокой, Поэтому эфирная волна Творительства, подобно волоокой Наложнице, гасится тяжело В каком-нибудь темничном заточенье, Бьют ведьмы среброперстное стило, Так демонов свершается отмщенье. Когда не помогают оговор, Предательство с обманом беспримерным, Смирить всевидца может лунный вор Фиглярством и ловкачеством каверным, Кради, украл – и нет мирских страстей Предмета дорогого, кстати ль можно Лишить банально мастера кистей Хороших, либо ядами подложно Сумбурность милых красок развести, Творца избавить средств для выраженья Духовного сюжета и свети Хоть две луны, эфирного броженья Не будет, лишь осадок золотой Пойдет, коль хватит, скажем, на пилястры Замковые, в агонии пустой Наш друг, еще глицинии иль астры Больные отразив, теперь почтет Уснуть, камены чистого искусства Примеры эти знают, перечет Один их много времени и чувства Читателю бы стоил, палачи Всегда готовы к сумрачной расправе, Бессилен, прав, так истину ищи В Булони иль вервульфовской канаве. А то еще горит Цимнийский лес, Прейти его сквозь лунные дорожки Сложнее дивным странникам небес, Копыта здесь, там перстневые рожки. Набрось деспот восточный хоть чадру На гребневую девственную раму, Увиждят ангела чрез мишуру Веков сего горенья панораму. Вермеер, Мунк, иной ли фаворит Сияний, млечной патиной обвитых, О вечности капризной говорит В компании чудовищ басовитых. Быть может, над водой Левиафан Акафисты речет, молясь потиру, Когда сквозь сон в астральный океан Вплывает рак по лунному эфиру. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Шестьсот двадцать второй опус Юровая сирень отцветет, Белый клевер в лугах вспламенится, И Христос убиенных пречтет Ко святым, и начнет им тризниться. Возлетят же тогда ангелки, Неудобицы пламень овеет, Пятидольные наши цветки Смерть сама загасить не посмеет. Возлетались и мы далеко, Чтоб узреть кровоимные нети, Где лишь мертвым тризнятся легко Отоцветшие гроздия эти. Шестьсот двадцать третий опус Вертограды поидем белить, До средин ли язвимы зелени, Восхотят наши крови прелить – Сами в персть всезаставим колени. Эти меты белее пелен, И начинут они озлачаться, Перебитых не взнимем колен, Что ж святым на царенье венчаться. Втще июньские сени горят И текутся о всяческом плоде, С нами ангелы днесь говорят, А равно мы не слышим, Господе. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Шестьсот двадцать четвертый опус Как не станется роз и огней, Красной цветенью выбиют стерни, Со всешпилевых острых теней Озолота прельется во терни. И тогда нас поидут искать, Яко были в миру венценосны, Чадам славы ли мертвой алкать, Гробы нам италийские сосны. Ах, мы будем некрасно цвести, Страстотерпцам указывать север, А очнемся еще – заплести Божевольные розы на клевер. Шестьсот двадцать пятый опус Тщетно мертвых ко литиям звать, Сколь во благовест их не хранили, И хотели еще пировать – Колокольчики нам презвонили. Что ж венчают на царство теней Смертоимных младенцев ироды, Из виющихся в терни огней Хороши ли кровавые броды. Но затлятся огони пиров, Грянет пламень о Божии арки, И к стольницам тогда со юров Мы взнесем голубые огарки. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Шестьсот двадцать шестой опус Яко будут музыки венчать Пированья и мессы закажут, И останется нам прекричать, Как о Господе мертвые скажут. Ангелочки во Божий затвор Отведут всеуспенных и святых, То ли нем достохвальный Фавор: Ни крестовий, ни теней распятых. Грянет благовест горний, тогда И узрите кровавые лики, И взойдется блажная Звезда – Наши розы облечь в повилики Шестьсот двадцать седьмой опус Во субботу златые цветки Под свечами витыми очнутся, И расправит багрец лепестки, И апрельские грезы вернутся. Мы веночки тогда изовьем, Хоть успенным пускай он всесветит, Каждый будет мечтать о своем, А Христосе любому ответит. Всуе нас о престоле искать, Всуе красить огнями церкови – Мы чрез Смерть и не можем алкать И венцов, и Господней любови. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Шестьсот двадцать восьмой опус Юровые цветки собирать Повлачимся за смертные косы, О венцах им точащих сгорать, Яко сами теперь безголосы. Нынче праздно алкати любви, Как расслышать успенных реченье, Пирований от нашей крови Разве будет всехмельнее тщенье. А псаломов опять восхотят, Изордеются в хмеле сердечки – Ко пирам херувимы слетят, Чтоб затлить эти красные свечки. Шестьсот двадцать девятый опус Черных роз ли Христу постелить, Он со алыми в ясном уборе, И кровавой слезы не прелить – Возгорят все на каждом соборе. Ах, Господь, ангелочки Твое Опоздали и мечутся туне, Как избывно теперь житие, Пусть святых отпоют во июне. А не будется алых цветков, За венцом огони расточатся, Мы накрасим еще лепестков, Яко святым цвета поручатся |
Яков Есепкин
На смерть Цины Шестьсот тридцатый опус А и блеклые наши цвета Восприветит Христос, чтоб явиться И речи: «Кровь сиих излита, Время ею настанет дивиться». Узрит Он и розарный тернец, И сиреней исцветья златые, Повелит в свой заплести венец Маргаритки, они ль не святые. Как не станется красных цветков, Не достанет Христосу любови, Мы накрасим еще лепестков – Яко рдятся прелитые крови. Шестьсот тридцать первый опус Будут мертвые эльфы парить, Расточаться во цвете багровом, И тогда нас решат одарить Всецветенными светом и Словом. Змеи выели ярь-очеса, Возгляните: се черные свечи, А еще подаем голоса, Яд лием со немеющей речи. Свет нагорный огонем пронзит Фарисейские тризны и свечки – И речения кровь исказит, Мы ее завивали в колечки. |
Вложений: 1
Яков Есепкин
Gloria агнцу Кто в свитках мглы сумел Завет прочесть Блажен и чист пребудет до успенья, Скрижали мы не узрели, как есть Внимаем пресвятые песнопенья. Сей благовест зачем, почто в устах Звучат они, синеющих от скверны, Лишь стража тьмы на яхонтах-постах, Ея дозоры тяжки и безмерны. Литании всенощные звучат И ангелы надежды воскрешают, Елику распинать нас повлачат, Хотя пускай сыночков не решают. А станем алебастровые мглы Истачивать капрейскою желтицей, Кровавые серветки на столы Леглись – потчуйте водкою с корицей. Не служкам иродивым царичей Губить, сиим неможно верховодить, Еще мы воскурим от их свечей, Еще сугатно будем хороводить. Хотели изгубити, да тщетна И цель, с какой услужники хитрятся, Очнемся от морительного сна, О ворах наши терни загорятся. Иль смерть не отделить от жития, О Господе темниться невозможно, Как царственные вскинем остия, Царь-колокол звонить начинет ложно. Гнилые эти пажити пройдя, Не явятся пророки в наши пади, Всевышний перст не сорван со гвоздя, Сошли с крестов растлители и бляди. Дневных красавиц прорва ли, чреда В сны рядится, цветочны водолазки, Но мертвая стеклась плакун-вода В их змейками украшенные глазки. Как этих черемниц нам не узнать, Жизнь бренную едва до середины Успели мы преминуть и шмонать Всех гоблины какие-то, сурдины В кустовье заведя и раскалив Желтушною их мрачностью, начали Еще пред средоточием олив, Гранатовых деревьев, где звучали Высокие иные голоса, Внимая прокураторские речи, Грозовые вскипали небеса И масляные розовые течи Мешались ароматами земных Цветов и неземного благолепья Нам запахов неведомых, свечных Извивов красно таяли осклепья, Картины инфернальные троя, Лес дивный страшен был и нереален, А нашего земного бытия Уродливые тени царских спален, Тщедушные кикиморы, чермы С Ягой своей, русалки, ведем жалких Скопленья, козлоногие гурмы Сатиров пьяноватых, леших валких С колодницами юными роя, Всепрочей мерзкой нежити армады Столь яростно алкали, что сия Гремучая когорта наши сады Овеяла дыханием своим Тлетворным, зло усеяв древо жизни, Глумиться начала, так мало им Случается и крови, сих не тризни, Читатель мой, хотя в кошмарном сне, Чтоб тешиться над нежитью лукавой, Пред рожами смеяться о луне Томительной и полной, над оравой Взыскующей иметь прямую власть, Особый нужен дар, такую касту Смирить бывает сложно, легче пасть, Но, следуя теперь Екклесиасту, Заметим, обстоятельства порой Толкуются превратно, в круге датском Неладное, а пир идет горой, Принцессы в черном серебре мулатском Танцуют весело, еще ядят, Подобятся черемам, воздыхают Утешно о царевичах, сидят Вкруг свеч затем, в нощи не утихают Их шепоты, гадания флеор Виется под каморными венцами, А рядышком казнит гнусавый хор Молчаньем царский вызов, образцами Беспечности подобной фолиант Любой пестрит огранки чернокнижной, Случается, ведемы без пуант Изысканных летают верх содвижной Реальности, свое не упустят Оне, молчанье странное преложат В урочности, принцессам не простят Их вольностей, а суремы возложат, Румяна, перманенты и мелки Червонные, басмовые, желтые На чертей гномовидных, высоки Становятся тогда и злопустые, Иначе, пустотелые стада Ужасных рогоносцев, значит, боле Таиться нет резона им, чреда Завийская табунится на воле, Гасит свечей курящуюся тьму, Берет к себе приглянувшихся девиц, А царичи сквозь эту кутерьму Не виждят в червоне сереброгневиц, Сопутствующих гоблинов, теней Всегда нечистых туне и голодных В лжепраздностни, от пляшущих огней Берущих силы новой, греховодных, Достойных гномов пигалиц, в золе Иль гущице кофейной при гаданье Кто зрел их чуровое дефиле, Вторить и не захочет согладянье Бесовских юродивиц, тем удел Положен вековой, и мы напрасно Их вспомнили ужимки, много дел От праздности случается, прекрасно Мгновенье встречи нашей с милых див, Любивших нас, тенями золотыми, Черемниц вспоминаньем усладив, Сошлем сиих обратно, за пустыми Стольницами зачем теперь сидеть, О случае мы трижды говорили, Так будемся на суженых глядеть, А черемам, которым отворили В бессмертие врата, еще дадим, Бубонная чума возьми их прахи, Свет узреть раз, елико уследим Как держат сучек псари-вертопрахи. Мы кофе с лепестками черных роз Любили и готические дивы, Теряя главы змейные, стрекоз Влекли к себе, тая аперитивы От глаз седых кровавых королей, Мышей их, моли ветхой и альковниц Стенающих убожно, чем алей Трапеза, тем опасней яд маковниц. Во кубки наши слезы пролились, Их вынесут невинно убиенным, И ты в иных уж безднах помолись Курящимся образницам истленным. |
Яков Есепкин
Канцоны Урании Зане зеленый лист -- древесный Лир, Смерть и его украсит багряницей, И не представишь ты, сколь наг и сир Смарагдовый шатер пред мглой столицей. Давай вернемся в сад, где тамариск Горит, где клюв над вишней золотою Клонится, яко мрачный обелиск, Над тучною гниющей красотою. Давно во пламенеющей желчи Он суремы кровавые лелеял, Отрокам виноградные ключи Берег и небоцарствиями веял. Смертельное убитых ли манит, А жертвенники залиты огонем, Со Лиром бедный Йорик знаменит, Мы платья шутовские их не тронем. Елику царей предавшим хвала Звучит и ненавистна эта мрачность, Глорийные, прощайте, зеркала, Сребрите мертвых панночек невзрачность. Стол пуст и прибран, вместо яств, двоясь, Зрят в каверы заброшенные оды, Слогов каллиграфическая вязь Ожгла размеры сих огнем свободы. Но все ж не плачь, иначе не могло И быть, когда в лучах закатных морок Тебе одной тяжелое тепло Поднес на тьме сиреневых подпорок. Итак, смелей в сиреневую тьму, Давно сиречных там не ожидают, Свою взвивайте, Парки, тесему, Пусть басмовые ангелы рыдают. Не стоит мессы плакальщиц чреда, Им тайну эту чурную открою, Тех панночек встомила не среда, Оне четверги сватают герою. В четверг, ясню, день иродных судов, Свечу задуть, слезинкою ребенка Прелить бокал иль чашу, либо вдов Растлить еще иль милого котенка Обидеть, чтоб засим уже в раю Пронзил он вас, как ангел светозарным Копьем Господним скользкую змею Надменно поражает, за нектарным Питьем пронзил у цинковых стольниц Замученным своим кошмарным криком, Иль рамена кровавием терниц С висков олить пред патиновым ликом Губителя, Аваддо и врага Невинников, любое мисьонерство Ужасное свершить – дня четверга Вернее нет под это изуверство. И вторю, туне ангелам рыдать, Сколь дивы не чураются обмана, Одесно по заслугам им воздать, Не Вия звать, хотя Левиафана. Свидетель казней родственных водой Далече тот, несите-ка зерцалы, Пусть виждят под серебряной слюдой Свое зверообразные оскалы. А, впрочем, сих ли тварей отразит Богемское стекло об амальгаме, Еще одна мне, Фаустус, грозит, Но слух мой песнь внимает в адском гаме, Орут себе пускай, идем, идем Туда, где нега камерной музыки Теперь лиется с питерским дождем, Где были мы поистине велики. Скорее вспомнить фуги и хоры, Чем узреть воскресение земное, Не внимем средоточие игры, Свершится прорицательство иное. Тольони встретит пышущий Орфей, Рудольфа не оплачет Мариинский, Хотя белопомаженных нимфей Зрит в снах цветочный баловень Стравинский. Галерка не приучена рыдать, В антрактах фиолетовые куфли Урочествует юнам соглядать И кушать чернорозовые трюфли. Сибелиуса фа, еще бемоль Вспарят и въяве ангел не заплачет, Поидем, в замке радклифовском столь Барочная ее крюшоны прячет. Фаянсы, злато, к нощному столу Присядь, а мастью станут нынче трефы, Демоны в пятом грезятся углу, Пусть бьются о витые барельефы. Воспомнишь искус ли, остановить Мгновение захочешь, вин добавим, Начнемся моль сумрачную ловить, Пылающих валькирий озабавим. Кровь сребрится в листах, не цветь чернил, Кто мало жил, за то и поплатился, Тот бледный образ в сердце я хранил, Он с ним пылал, с ним в уголь превратился. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Шестьсот тридцать второй опус Нощно выльется красочный цвет, Источатся всегорние блики, И положат нам править Завет, Яко были во смерти велики. А вчера еще тлели красно Богоданные эти цветочки, Горькой кровию станет вино – Так расставим одесные точки. Саван днесь уготован Христу, Фарисеям и мы удивимся, Златом вырдеет лист ко листу, В белой ветоши только явимся. Шестьсот тридцать третий опус Нас Господь и умерших простит, Паки рано во пире глумиться, Всуе ангел Господень слетит, Мы устали смертельно томиться. И соидем на Божий порог, Житие мы влачились, довольно, Кровью ль нашею белен мурог, Так цветенье его божевольно. Белый клевер воспыхнет в огне, Зацветутся льняные сорочки, Ах, белее и Смерти оне, А за ними – кровавые строчки. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Шестьсот тридцать четвертый опус Лишь сиреневый цвет отомрет, Вертограды постелятся кровью, Убиенных Господь изберет, Чтоб сиих воспытати любовью. Мы тогда золотые венцы И наденем искосо-кроваво, Яко Божие эти птенцы, Хоть горятся пускай величаво. Как Христос из терниц золотых Всех превидит, в лазурь облачимся, Не узнать и возможно ль святых – О кровавом пуху мы влачимся. Шестьсот тридцать пятый опус Будет время и мы изречем Сокровенную правду витиям, Огонями их клуб рассечем, Паки зрети Христа лжемессиям. Станут долу глядеть васильки, Змей колодных покроют крестами, И тогда Иисусу венки Доплетем гвоздевыми перстами. Слова Божия нет всеправей, На устах ему кровью вскипаться, А не станется горьких кровей – Мы и будем в огонь заступаться. |
Яков Есепкин
Прощание с Ханааном Вернувшимся из адских областей, В позоре искупавшимся и чтящим Свет ложных звезд; в безумие страстей Не ввергнутым изгнаньем предстоящим; Прогулки совершавшим в небесах, Кресты собой украсившим и к рекам Подземным выходившим, в очесах Держащим купол славы; имярекам, Отринутым Отчизной за мечты, Замученным на поприще славянском, Отрекшимся друзьям свои щиты На поле брани давшим; в Гефсиманском Саду навечно преданным, венец Из терний не снимавшим и при крене Светил, хранившим Слово, наконец Добитым, возлежащим в красной пене -- Что вам скажу? Молчаньем гробовым Все разом юбилеи мы отметим И присно по дорогам столбовым Кровавым указателем посветим. Тще райские цитрарии прешли, Их негу возносили к аонидам, Свечельницы кармином обвели, Чтоб радовались те эдемским видам. Герника стоит палых наших свеч, Горят они златей мирских парафий, Китановый в алмазах чуден меч, Годится он для тронных эпитафий. Лиют нектары морные и яд, Вергилий, в небоцветные фиолы, Эльфиров и чарующих наяд Мы зрели, как нежные богомолы. Рейнвейнами холодными с утра Нас Ирод-царь дарил, се угощенье Оставить мертвой челяди пора, Не терпит мрамор желтое вощенье. Оцветники, оцветники одне Пылают и валькирии нощные Бьют ангелей серебряных, оне Любили нас и были расписные. Ан тщетно злобный хор, клеветники, На ложь велеречиво уповает, Позора оспа эти языки Прожжет еще и чернью воспылает. И мы не выйдем к выси золотой, Не сможем и во снах ей поклониться, Но только лишь для прочности святой Пусть праведная кровь сквозь смерть струится. |
| Часовой пояс GMT +3, время: 10:57. |
Powered by vBulletin® Version 3.7.4
Copyright ©2000 - 2024, Jelsoft Enterprises Ltd. Перевод: zCarot