Яков Есепкин

На смерть Цины

Триста двадцать второй опус

Вновь горят золотые шары,
Нежно хвоя свечная темнится,
Гномы резвые тлят мишуры
И червицей серебро тиснится.

Алигъери, тебя ль я взерцал:
Надломленный каменами профиль,
Тень от ели, овалы зерцал,
Беатриче с тобой и Теофиль.

Ах, останьтесь, останьтесь, хотя
Вы ночными гостями в трапезных –
Преследить, как, юродно блестя,
Лезут Иты со хвой необрезных.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Триста тридцать восьмой опус

Вдоль сугробов меловых гулять
И пойдем коробейной гурмою,
Станут ангелы чад исцелять –
Всяк охвалится нищей сумою.

Щедро лей, Брисеида, вино,
Что успенных царей сторониться,
Шелки белые тушит рядно,
Иль с демонами будем цениться.

Золотое начинье тисня
Голубою сакраментной пудрой,
Яд мешая ль, узнаешь меня
По венечной главе небокудрой.

Он яд мешал, к стене меня тесня,
И присыпая чашу синей пудрой,
Под нос совал, но мне, небеснокудрой,
Такой глинистоногий был до пня!
Колено резко выбросив вперёд,
Блестя юродно жёлтыми глазами,
Смотрела я спокойно, как слезами
Взгляд наполнялся и кривился рот
Его. Да, чаду было много!
Но с нищими сумами ангелки
Завязывали вопли в узелки
И обозначенную для меня дорогу
Им, преклонённым, белым, как рядно,
Чуть отклоняли. Яд лиловой лужей
У ног моих свернулся. Всё равно
Мы оба понимали, что не нужно
Нам золотых шаров, свечной хвои,
И мишуры полночное томление.
Его внезапное коленопреклонение,
Овал зерцал, в бокале блеск аи...
Метель сметала с меловых сугробов
Царей успенных профиль, в гневе он -
Серебрянный мой тискал медальон,
Но что в последний раз мы знали оба...

Страдать хернёй, забыв про этот свет,
Забыв себя, отбросив все сомненья!
Такой херни в природе больше нет,
Как нет ни одного стихотворенья
На ветке этой. Что же за беда
Людей сюда за поепенью манит?!
Писать херню, ей Богу, нет труда.
Равно, как постучать на барабане...
Херня хернёй, но высер каждый свой
Иной хранит у сердца пуще глазу.
Писать херню занятнее порой,
Чем на работе разносить заразу.

Терзает кончик языка раскатистое Р-Р-Р, и с наслаждением рука выводит слово ХЕР))) И раздражение кап-кап, причина на виду - привычка все вокруг марать и подвергать суду!

Херострадалица, родная, характер мой мирён и тих. Я редко голос повышаю, но, видя преотвратный стих всегда испытываю жалость и рвотный чувствую позыв. Ужель в Вас вкуса не осталось? Я поняла, уйти в отрыв Вам хочется от повседневной, однообразной маеты, но, право, лучше ежедневно в саду окучивать цветы, чем так страдать хернёй напрасно. И сердцу и уму разброд, а всем сочувствующим ясно, что жизнь Вас больше не ипёт. Вы молвите, что я вульгарна, что раздражаюсь из-за Вас... Нет. Пальцем в небо. Я бездарна писать херню. И сей же час покину тему эту вовсе. А Вы дрочите в ней как встарь.
Я загляну, но много после, как скажут:"Ангел, не кошмарь!"

Год истекает золотым песком
В прозрачных колбах пустоты и грусти,
Не просит, ни прощения, ни сочувствия -
Прочь отлетит увядшим лепестком
Как только звук замрёт... Но вновь забьётся
Ростком под покрывалом снежных снов...
Движение - основа всех основ!
Всё повторится. Спящая проснётся,
С улыбкой взглянет вниз, на серый мрак,
На грязь столиц, на суету, на камни...
Рука магический начертит знак,
И в каждом сердце пропоётся "Amen!"
И ангелы роз белых лепестки,
Смеясь просыплют в паутину улиц,
Чтобы наутро тяжестью прогнулись
Деревья и рекламные щиты...
Мелькнёт в проёме бледного окна
Январский первый день животворящий,
Замкнёт врата святая тишина
Ключами золотыми настоящего -
Всё начинается, как и всегда с "зеро"!..

А в дне вчерашнем (ей не прекословь!)
Чугунных баб чугунная любовь
Кувалдами вбивает в мозг добро...

Яков Есепкин

На смерть Цины

Триста пятьдесят четвертый опус

Амстердама ль пылает свеча,
Двор Баварский под сению крова
Млечнозвездного тлеет, парча
Ныне, присно и ввеки багрова.

Книжный абрис взлелеял «Пассаж»,
Ах, напротив толпятся юнетки,
Цель ничто, но каменам форсаж
Мил опять, где златые виньетки.

Аониды еще пронесут
Наши томы по мглам одеонным,
Где совидя, как граций пасут,
Фрея золотом плачет червонным.

На дне вчерашнем взбаламучен ил.
Шатаясь, равновесие теряя,
За гранью балансируя, тортиллы
Чугунным панцирем в добро вбивают сваи…

Как никогда еще, закончится всё вспять!…
Откроет ключ бесстыжим шумом прошлое,
Декабрь формалиновый опять
В окне застынет ярко, но не пошло.
Снежинки черти соберут понуро
С ветвей и крыш, отправят снова в небо,
А после, гладиолусным пурпуром,
Заплачут в сети уличного web-а.
Слегка скривившись, та, что бодрячком,
Покажет средним пальцем magic «сам ты»
На это, в яркой свежести окопов,
Мы печенью почувствуем «Avante!»
Достаточно, красавица, усни…
Гармония – когда зубами к стенке,
как только зуд замрёт… но вновь они
Ряды реторт, наполненных нетленкой,
Сочувствием, прощением, укором
И добротой … букет эмоций
Песок струится золотой,
А, значит скоро, Год начнётся

Яков Есепкин

На смерть Цины

Триста пятьдесят седьмой опус

Злобный Мом, веселись и алкай,
Цины любят безумную ядность,
Арманьяка шабли и токай
Стоят днесь, а свечей неоглядность.

На исходе письмо и февраль,
Кто рейнвейны любил, откликайтесь,
Мгла сребрит совиньон, где мистраль
Выбил тушь, но грешите и кайтесь.

Цина станет в зеркале витом
Вместе с Итою пьяной кривляться,
Хоть узрите: во пунше златом
Как и будем с мелком преявляться.