|
Вложений: 1
Яков Есепкин
К Алигъери Египетская цедра над метелью Сменилась топким цеженным огнем, И жалованный снег предстал купелью, И слух потряс Зевес, рассеяв гром. В цезийское пространство ход отверст, Искрится фиолетом чермный перст Антихриста, но вечно существует В природе роковая правота, А днесь ее вместилище пустует, В каноне солнце Божия перста. Елику смерть о черном балахоне Куражится, поклоны бьет, вино Из сребренных куфелей (на агоне Убийц холодных, прошлое темно Каких, летучих ангелов отмщенья, Заказчиков расплаты, иродных Мелированных ведем, обольщенья Не ведавших иного и родных Отцов невинных мальчиков кровавых, Царевичей всеугличских, царей Развенчанных в миру и величавых, Помазанных их дочек, пастырей Грассирующих преданных урочно, Без серебра алкавших крови их, Алмазных донн и панночек, бессрочно Почивших в Малороссии, благих Когда-то, ныне желтыми клыками Украшенных садовников, хламид Носителей колпачных, брадниками Крадущихся вампиров, аонид, Небесной лазуритности лишенных, Жертв новой гравитации, другой Колонны адотерпцев оглашенных) Лиет вольготно в скатерть, дорогой Пейзаж для сердца, из венецианских Замковых окон видимый, темнит Личиной злобной, дарует гишпанских Высоких сапогов короб, теснит Сама еще белесых наших гостий, Блондинок, сребровласок, чаровниц, Но только натуральных, ведем остий Им кажет черни, сумрак оконниц Почти и новогодних застилает Хитонами ли, бязью гробовой, Молчит, а то собачницею лает, А то взывает чурно, кто живой Откликнись, будем пир одесный ладить, Еще играют Шуберта в саду, Моцарта явствен шаг, музык усладить Чарованных готовый, заведу Сейчас, а снег декабрьский не помеха, Чем далее, теплей он, милых дев И другов честных в царственности меха Сибирского, пушнины, разглядев Какую ведьмы в зависти лишь ахнут, Гагаровой к вишневым деревам, Здесь вишенки мороженные чахнут В корице сахаристой, кружевам Желточным их пойдут сирени пудры, Как всякую любовно обернем Бисквитами и сдобой, были мудры Евреи местечковые, рискнем С царевишнами к ним соединиться, На маковые ромбы поглядеть, Бывает, царским кухарям тризнится Обилие столешниц этих, бдеть Сегодня им о яствах непреложно, Пускай засим рецепт перенесут В палатницы хоромные, возможно, Еще царей отравленных спасут, А смерть, гляди, опять кикимор дутых Презрев, лиет по скатерти вино Из битого начиния, согнутых Юродливо бокалов, решено, Пируем хоть с мертвыми рядом, сверки Теперь не нужны, истинно чихнем, Покажутся тогда из табакерки Черемницы и черти, сих огнем Порфировых свечей осветим, ярка Заздравная свечельница, когда От жизни и не видели подарка, Что ж требовать у смерти, иль сюда Нелегкая внесла ее, угасло Сколь денное мерцанье, так одно Ей в ноздри вклеим розовое масло, Боится роз косая, а вино Хоть криво, но лиет еще, отравней Сыскать непросто будет, а куфер, Хоть бит, как прежде полон, благонравней Презреть и нам развратных, Агасфер Теперь сих отравительниц не любит, Я знаю, много брали на себя, Шутили не по делу, сам и губит Пускай адскую челядь, пригубя Несносное отравленное пойло, Реку вам, други, ладите балы Пировные, гостям рогатым стойло Всегда найдется, царичам столы Пусть нынче камеристки сервируют, Смотреть люблю движенья, угодить Хотят оне успенным и балуют Живых, кому за кем еще следить Один сегодня помню, тьмой беленье Скатерное кривым не очернить, Мы выстрадали благое томленье, Бессмертию не стоит временить, Когда цари пируют вкруг одесно, Когда живые царичи, а сих Невесты ожидают, благовестно Такое пированье, бабарих Здесь можно смело к чурным приурочить, Молчание их выдаст, нам пора Дела вершить земные, не сурочить Невинно убиенных, за одра Червницу не зайдем и возалкаем Суда великонощного, коль яд Иных берет, черноту отпускаем, Тлести ей меж эльфиров и наяд, Одну, пожалуй, косную оставим Чермам во назидание, перчить Начнемся белым пересом, заправим Лукавые мозги, сколь огорчить Решит смешного рыцаря, сиречить Возьмет опять привычку, совлекать Царевн в альковы, стольников увечить, Иродничать и ёрничать, алкать Веселия на тризнах цареносных, На службе у порока зреть святых, Орать безбожно, фей златоволосных Лишать воздушных нимбов золотых, Греми пока, нощное балеванье, Замковые ансамбли заждались Музыки и акафистов, блеванье Кашицей мертвой суе, веселись, Товарищество славное, Селены Взывает свет, нести быстрей сюда Фламандские холсты и гобелены, Рельефные гравюры, стразы льда Хрустального, шары чудесных фором, Сребряные, порфирные в желти, Витые алебастрами, узором Диковинным горящие, внести Быстрей велю и блюда выписные, Фаянсами разящие гостей, Алмазовые рюмки, именные Суповницы из крымских областей, Орнаментные амфоры, куферы Красные, изумрудные мелки Для ангелов, точеные размеры Отметить возжелающих, лотки Со яствием нездешним, на капризы Рассчитанные, негой кружевной Богатые кофейники, сервизы Столовые, молочниц пламенной Ансамбль еще, пирожницы, свечений Держатели вальяжные, чайных Китайских церемоний и печений Гофрирный антураж, пироносных Конфетниц череду, еще креманки Холеные, цветовья севрских ваз, Пируем, аще балов самозванки Зерцальниц не преидут напоказ, А серебро прейти сим невозможно, Пусть плачут в стороне, взирая наш Горовый пир, напудриваясь ложно, Чтоб время обмануть, резной лаваш Им снесть, а то для пифий горемычных Украсть вина куферок, пармезан Стянуть при верном случае, клубничных Желе набрать украдкой иль нарзан Какой хотя кианти на замену, Иль мусс, иль кухон сливочный, грильяж Наладить в туесок, вторую смену Им жариться едино, сей типаж Знаком балам и нами узнаваем, А ну, чермы, офорты геть чертить Куминами и фенхелем, бываем Нечасто рядом, бойтесь осветить Чихающие рожицы, берите Сиреневые пудреницы, тушь, Паршу невыносную, хоть орите В себя, покуда краситесь, на чушь Адскую мы елико не разменны, Помазание ждет нас и престол, Как могут бысть куферы мертвопенны, Пьем здравие, серебро этот стол Разбойное не может изувечить Соцветностию мертвой, нам оно Всегда служило верой, бойтесь речить Ползвука, если в серебре вино. |
Яков Есепкин
Первое послание к римлянам I Я душу придаю карандашу, Его шестилопаточную спину Терзаю. Ослепленные машины Отходят. Думал, это опишу. Примерно так. Четыре пары рук, Брезент, напоминающий объятья, И лиц эмаль, и в очесах испуг, Поскольку люди с листьями не братья. Всё фуги лакримозные звучат, Хоронят отроков благожеланных, Мизинцами по клавишам стучат, Обслужники, с земель обетованных Лишь кадиши лиются и тоска, Снедавшая отравленных царевен, Опять боговозвестно высока, А тристии гербовник чернодревен. Любовь моя, прощай и не грусти О юности высокой, эти строфы Тебе одной готовились, почти Успение их близу Гологофы У бостонских парадников и дочь Свою, мою ли правды не избави, Я счастие искал, пустая ночь Вкруг Царствия, поет о чем-то равви. Мы ангелам равенствовали там, Где ныне бдят костлявые уродцы И тянутся к шафрановым листам, И ждут, когда очнутся богородцы. Что мертвых кармным тернием венчать, Венечие их мраморы сокрушит, Сколь некому ко Господу кричать, Пусть нощь хотя рыдания не глушит. Во здравие, во имя сатаны Алкеи препарируют стихии. Молчанием ягнят окружены Останки невоскресшего мессии. Но тьма подвластна свету, смерть природы Есть смерти отрицанье. Словно оды, Где тризну правят, яко божество, Стоят кусты пред нами. Естество, Состав их будет жить, и шелест крови Разбудит бытие в сакральном слове. II А кто глаголет нынче, посмотри, Друг Фауст, разве милые плутовки Из царевой обслуги, словари Давно пылятся туне, заготовки Порфировых тезаурисов тще Горят в червленой требе, не берутся Хоть слово молвить знавшие, свече Витийской стать и не куда, сотрутся Тотчас огонем басмовых теней Образницы, точеные виньеты Исчезнут на муаре, а огней Заздравных боле нет, куда сонеты, Скажи, теперь Уильяму нести, Каких желать от камен упований, Подсвечники желтушные тлести Устали нощно, будет и названий Искать благих на рыночных торгах, Звать культовыми юных графоманов Пусть могут их пифии, о слогах Небесных не ищи уже романов, Письмо закончил Майринк, а propo Ему Толстой и Грин еще вторили, Шучу, шучу, а мрачный Белькампо, Чем классиков он хуже, говорили Всегда лишь с ангелочками певцы Бессмертия, здесь возраст не помеха Для творческого бденья, образцы Зиждительства такого и успеха Сиреневых архивниц череда Верительно хранит, хоть Иоганна Возьми к примеру, где его года, Убельные висковия, слоганна Трагедия была в закате дней, Твоим какую люди называют Известным всуе именем, ясней Сказать, камены благо обрывают Реченье на полслове лишь засим, Когда урочно молвить нет причины, Условий, либо хроноса, гасим Скорее свечки наши, мертвечины, Прости мне слово низкое сие, Я чувствую присутственную близость, Гранатовое рядом остие, Но Коре не урочествует низость И значит к здравной свечнице теклись За речью нашей битые черемы, Их ад прощать не будет, отреклись Небожные креста, палят суремы Сребряные и червные всё зря, Сыночков, дочек, царичей закланных Юродно поминают, алтаря Прейти нельзя сиим, обетованных Земель узреть, всегда они легки На Божием и ангельском помине, Обманем пустотелых, высоки Для них в миру мы были, разве ныне Уменьшились фигурами, так вот, Огней финифть когда сточилась низко, Видна едва, порфировый киот Я вновь открою с образами, близко, Далече ли те ведьмы, нам они Теперь мешать не станут, поелику Вослед их роям адские огни Летят и шелем значат, будет лику Святому есть угроза, Аваддо Сам рыцарски налаживает сущность Уродиц, в ожидании Годо Те вечно и пребудут, а наущность Иль пафос авестийский астролог Возьмет себе по делу на замету, Чермам небесный тризнится пролог, Но держат их сословия, сюжету Зело чуры не могут помешать, Я, Фауст, выражаюсь фигурально, Годо здесь только символ, искушать Художника любого аморально, Тем более духовного, финал Деянья такового очевиден, Один зиждится в мире идеал, Толкуем он по-разному, обиден Сейчас барочной оперы певцу Молчания девятый круг, но требы Мирской бежать куда, его венцу Алмазному гореть ли, гаснуть, небы Ответствовать не могут, за пример Я взял случайность, впрочем, сколь пустое Искусство это, пифий и химер Пусть морит Азазель, ему простое Занятие сие, итак, вторю, Един лишь идеал, а толкованье Вмещает формы разные, царю Смешон колпачный Йорик, волхвованье Дает порой нам истинный урок, Порой его дарует жить наука Иль десно умирать, бытийный срок Есть действий распорядок, длится мука Творца, темнеет греевский портрет, А он еще и молод не по летам, Влачит себе ярмо, тогда сюжет Является вопросом и к ответам Зовет, к священным жертвам, ко всему, Зовущемуся требницей мирскою, Дается коемуждо по письму, Мирись засим с урочностью такою, Пиши, слагай, воистину молчи, Узрев пропасти вечного злодейства, Алкают виноградные ключи Бесовские армады, темнодейства Сего опять вижденье тяжело, Ответов на вопросы нет, а в мире Тождественствует ложь любви, чело Пиита пудрят фурьи, о клавире Моцарта рдится реквиема тлен, Каких еще мы красок ожидаем, Что сплину идеал, кого селен Желтушных фавориты бдят меж раем И брошенным чистилищем, среда Нас губит, добрый старец, помнишь если, Сам пудрить захотел ее, тогда Ему камены ясные принесли Благое назиданье, чтоб писал Божественного «Фауста», там хватит И вымысла, и ложи, кто бросал В Марию камни, вечности не платит, Иные отдают долги, сейчас Нам юношей всебледных не хватает, Нет рукописей, списанных в запас Архивниц предержащих, не читает Гомер ли, Азазель новейший слог, Пылает он, горит без свечек наших, Платить, когда антихристом пролог Небесный осмеян, за светы зряших Адские, Фауст, будем ли, платить Давно себе на правило мы взяли, Но спит Гамбург, теперь нас выйдут чтить Лишь толпы фарисейские, пеяли Напрасно и платили по счетам Напрасно, мы не знали в мире блага, Алмазных мало тлеяний крестам И света мало нашего, отвага Дается мертвым столпникам, живым Нельзя крестов поднять равно, пытались Их тронуть мертвоцветьем, юровым За то серебром гои рассчитались Щедро с музыкой всяким, Гефсимань Курения такого фимиама Не вспомнит и кажденья, только глянь Порфировые рубища меж хлама Утварного валяются, в желти Лежат громоподобные куфели Собитые, гадюки отползти Хотят от ободков красных, трюфели Смущают ароматами свиней, Те рыльцами их пробуют на крепость, Для бальных обезглавленных теней Достанет белых ныне, черных лепость Оценят и вкусят царевны, их На балы заведут поздней рогатых, Успенных этих гостий дорогих Легко узнать по платьям, небогатых Стольниц тогда убранства расцветят Соборных яствий темью, чаш громадой Кипящею, архангелы почтят Бал призраков, за мертвою помадой Уста девичьи немы и молчат Иные гости, это пировенье Для нас горит и блещет, восточат Огни свеченниц в мгле, соборованье Урочное начнется, хороши Приютов детки мертвые, церковей Хористки, аще не было души У князя ли, диавола, суровей Ему сие вижденье, буде сам И знает цену гномам рогоносным, А призрачным барочным голосам Перечить суе ведемам несносным, Лишь свечи наши, Фауст, прелиют Глорийное серебро по гравирам Порфировым, лишь сребром и скуют Височники, хотя бы по клавирам Прочтут печалей злой репертуар, Гуно сыночков мертвых вечеринки Хоть на спор не оставит, что муар Вспылавший, что горящие скоринки Тлеением извитых свеч, одне Мы присно, разве кадиши и свечи Плывут, и лазер адский о вине Искать взыскует истины и речи. |
Яков Есепкин
ПОТИР Нашу веру на перстне зола Выжгла в цвете меж гнилью и златом, Лжи вовек повелев зеркала Возвышать европейским закатом. Кипарисовый ветхий ларец Августовское брашно лелеет, У демонов алмазный венец, Челядь их ни о чем не жалеет. А о чем и о ком на земле Сожалеть под чарующей сенью, И персты, и алмазы в золе, Мрак цимнийский ли -- путь ко спасенью. Все равно и не станут жалеть Онемевших пиитов, алмазы Для того воздают, чтоб алеть С ними вместе могли верхолазы. Глянь, Летиция, нощь всепуста, Никого, ничего, аще благо Выйдем к раям гулять, их врата Нам откроет Иурий Живаго. Нет во червной персти золотых Десных смертников, нет псалмопевцев, Что искать с огонями святых, Пусть орешки глядят у деревцев. Злобно демонов хоры поют, Наши ангели к нам опоздали, Соалмазные эти куют Всем венечия, аще предали. Ангелки, ангелки, вы сего Не могли и узнать отреченья, Тратно днесь под Звездой волховство, Рдятся лихо архангелы мщенья. В Амстердаме иль Вене горят Их лихие венечья-головки, С нами суе быки говорят, Суе ищут царей худокровки. Нищих Господе всё обелит, Маком полны сиянные мехи, В рае светлом сех ждать повелит, Над купами расцвечивать стрехи. Только раз нам и было дано Речь псаломы о святой любови. Дальше смерти ея полотно Пролегло, не смотри в эти нови. Жизнь избыта, а кровь не стереть, Слез потир поднесут лишь Иуде, Мы ж пребудем: гореть и гореть Краской славы на битом сосуде. |
Яков Есепкин
*** Лазарь шлях указует к огню, Скорбь зальем не слезами, так водкой И на смертную выйдем стерню Величавою царской походкой. Нам в четверг суждено умереть, Потому не страшись воскресений. Белый снег и во гробе гореть Будет светом чудесных спасений. Всё боялись наперсники лжи Чайльд Гарольда узнать в гордой стати, Ненавидели всё, так скажи, Чтоб шелками стелили полати. Лишь однажды поддавшись слезам Фарисейским, пустым уговорам, Мы погибли, как чернь к образам, Соль прижглась ко святым нашим взорам. Мы погибли и в твердь фиолет Не вольем, крут гостинец окольный, Но для Господа правого нет Мертвых, свет и заблещет -- престольный. Всяк воскреснет, кто смерть попирал Новой смертью, мы ж в гниль окунулись Здесь еще, слыша адский хорал, И смотри, до Суда не проснулись. В ямах нас багрецом обведут, Но не выжгут вовек Божьей славы, Эти черные взоры пойдут К звезд алмазам -- для мертвой оправы. |
ЯКОВ ЕСЕПКИН
ТРИНАДЦАТЫЙ ПСАЛОМ *** Вновь зовёт Лорелея, фарфоры Винодержные тучным волнам Раздарим и сквозь вечности хоры Уплывём к темноскальным стенам. Зной алкают младые сильфиды, Тризны мая беспечно легки, Серебряные перстни юниды, Ах, роняют с воздушной руки. Так и мы рукавами возмашем, Спирт нетленный всегорний допьём, Кто заколот суровым апашем, Кто соткнут арабийским копьём. Много ль черни о мраморы билось И безсмертием грезило, сих Не известь беленой, а увилось Померанцами гроздье благих. Вот демоны слетят неурочно, Ко трапезе успеют свечной – И вспорхнём в тусклой ветоши ночно, В желтозвездной крухе ледяной. *** Вернут ли нас в Крым, к виноградникам в темном огне, К теням херсонесским хлебнуть золотого рейнвейна Затем, чтоб запили мы скорбь и не в тягостном сне Могли покружить, яко чайки, над водами Рейна; В порту Анахайма очнемся иль в знойный Тикрит Успеем к сиесте, а после по вспышкам понтонным Пронзим Адриатику – всё же поймем, что горит Днесь линия смерти, летя по тоннелям бетонным. И вновь на брусчатку ступив пред бессонным Кремлем, Подземку воспомнив и стяги советские, Ая, На стенах в бетоне и меди, мы к Лете свернем, Все Пирру святые победы свои посвящая. Нельзя эту грань меловую живым перейти, Лишь Парки мелком сим багряным играться умеют, Виждь, нить обрывают, грассируя, мимо лети, Кармяная Смерть, нам равенствовать ангелы смеют. Еще мы рейнвейн ювенильный неспешно допьем И в золоте красном пифиям на страх возгоримся, Цирцеи картавые всех не дождутся в своем Отравленном замке, и мы ли вином укоримся. Еще те фиолы кримозные выпьем в тени Смоковниц троянских до их золотого осадка, Фалернские вина армический лед простыни Оплавят в дворце у безмолвного князя упадка. Святая Цецилия с нами, невинниц других, Божественных дев пламенеют летучие рои, Бетоном увечить ли алые тени благих, Еще о себе не рекли молодые герои. Сангину возьмет ангелочек дрожащей своей Десницею млечной и выпишет справа налево Благие имена, а в святцах почтут сыновей Скитальцы печальные, живе небесное древо. Красавиц чреды арамейских и римлянок тьмы Всебелых и томных нас будут искать и лелеять Веретищ старизны худые из червной сурьмы, Голубок на них дошивать и с сиими алеять. Ловите, гречанки прекрасные, взоры с небес, Следите, как мы одиночества мрамр избываем, Цитрарии мятные вас в очарованный лес Введут, аще с Дантом одесно мы там пироваем. Стратимовы лебеди ныне высоко парят, А несть белладонны – травить речевых знаменосцев, Летейские бродники вижди, Летия, горят Они и зовут в рай успенных сиренеголосцев. Позволят архангелы, не прерывай перелет, А я в темноте возвращусь междуречной равниной: Довыжгут уста пусть по смерти лобзанья и рот С любовью забьют лишь в Отчизне карьерною глиной. ТРИНАДЦАТЫЙ ПСАЛОМ Винсент, Винсент, во тьме лимонной Легко ль витать, светил не зряши, Мы тоже краской благовонной Ожечь хотели тернь гуаши. Водою мертвой не разбавить Цвета иссушенной палитры, И тернь крепка, не в сей лукавить, Хоть презлатятся кровь и митры. Легли художники неправо И светы Божии внимают, И двоеперстья их кроваво Лишь наши кисти сожимают. |
Яков Есепкин
ПИР АЛЕКТО Четырнадцатый фрагмент пира От смерти вряд ли Йорик претерпел, Певцов ночных Гекаты отраженья, Призраки за восьмой стольницей, пел Художник всякий глорию ей, жженья Порой и адской серности, увы, В тенетах славы значить не умея, Что праздновать в себе мокрицу, вы, Времен иных скитальцы, Птолемея Сумевшие, быть может, оценить Учёный подвиг, маску ретрограда Унёс в могилу он, а хоронить Идеи любит Клио, маскерада Тогда ей и не нужно (сей чудак Достиг великой мудрости и тайны Покров чуть совредил, когда чердак Вселенский есть иллюзия, случайны Всегда такие вспышки, гений -- раб Судьбы фавора, знание земное Его определяет фатум, слаб Творец любой, величие иное Имеет столь же выспренний посыл, Несть истин многих, гений и злодейство, Заметим, врать не даст Мафусаил, Прекрасно и совместны, лицедейство Доступно всем, а нравственный закон Внутри, не Кант один бывал сей тезой Астрийской ввергнут в смуту, Геликон Хранит благие тени, их аскезой Корить возможно ангелов, так вот, Не гений за порочность отвечает, Равенствует ли Бродского кивот Божнице – речь кому, творец лишь чает Прозрения для всех, в орбитах цель Следит, а на Земле ничем он боле От нас неотличим, раба ужель Судьёй назначить верно, в чистом поле Гуляют души, знанием своим Способные утешить и развеять Морок сомнений вечных, только им Положен свет, алмазы нощно сеять Лишь им дано, убийц и жертв делить Какой-нибудь линейкою иною Пусть пробуют камены, обелить Нельзя морочность душ, за временною Поспешностью оставим это, две, Четыре, сорок истин и теорий Нулям равны, у Данта в голове Пожар тушили музы, крематорий Бессмертия нам явлен, разве блеск Его, поймут ли мученики, ложен, Комедии божественной бурлеск На ярусник сиреневый положен Искусства, парадоксы дружат здесь С обманом возвышающим и только, Учений и теорий нет, завесь Их скатертью, останется насколько Безсмертие в миру, ещё вопрос, Точней, ещё загадка, Дау милый, Зане душою темною возрос, Легко из рек печальный и унылый Последний мадригал: мы объяснить Сегодня можем то, что пониманью Доступно быть не может, миру ль нить Доверит Ариадна, тще вниманью И муз, и тонких граций доверять, По держит всё ещё с амонтильядо Лафитник, нить ли, здравие терять Ума, равно тщете вселенской, Прадо, Холодный Эрмитаж и Лувр пустой Вберут алмазный пепел, эстетичность Одна скрывает смысл, символ простой, Пророка выдает аутентичность, Но лучшее небесное письмо До нас не доходило, мрамр чернильный Всегда в осадке был, певцам трюмо Свиней являло, сумрак ювенильный Окутывал пиитов, их уста. Печати родовые замыкали, Ничтожество сим имя, но чиста Символика имен самих, алкали Владетели величья и взамен Хорической небесности вечерий Им дали благость черствую, камен Ужасно попечительство, Тиверий, Калигула, Нерон и Азраил, Собравшись, не сумеют эти узы Порвать, Адонис нежное любил Цветенье, не фамильные союзы С восторженною лёгкостью в ручье Зломраморную крошку обращают Ещё раз Апокалипсисом, сплин Бодлер цветами зла поил, вещают Нам присно аониды о конце Времен и поколений, им урочно Иллюзии варьировать, в торце Любого камелота – дело прочно – Струится разве кровь, а Птолемей Был всуе упомянут, но ошибка Его надмирных стоит месс, посмей Её тиражить будущность, улыбка Давно могла б Фортуне изменить, Бессонный хор светил есть иллюзорный Провал, загробный мраморник, тризнить Им суе, мир воистину обзорный Весь зиждется в орбите всеземной, Мы видим иллюзорное пространство, Закон внутри и небо надо мной: Иммануил ошибся, постоянство Такое астрологии темней, Урания пусть вверенные числа Учёным демонстрирует (за ней Не станет, мы не ведаем их смысла); И вот, певцов ночных призрачный хор, Стольницу под восьмою цифрой зряши, Расселся незаметно и амфор Чудесных, расположенных вкруг чаши С порфировым тисненьем, в мгле сквозной Мог тусклое увидеть совершенство, Изящные лафитники луной В плетенье освещались, верховенство Манер великосветских, дорогих Теней сердцам истерзанным традицией Щадило вежды многих, у других Веселье умножало, бледнолицый Гамлет сидел меж Плавтом и хмельной Медеей, те соседствовали чинно С Овидием и Фабером; одной Картины этой виденье повинно, Возможно, в сем: из пурпура и мглы Сквозь мраморные летучие гримёрки Зерцально проникая и столы, Алекто оказалась близ восьмёрки. |
Яков Есепкин
*** Когда святые выси отражались На терниве кандального пути, Мы с патиною медленно сливались, Не чаяли стезей иной идти. Преложны ледяные эти свеи, Зерцало вседвоит великий путь, Удавки ль обвивают цепко шеи – Нельзя ко небоцарствию свернуть. Нельзя его и узреть богоданно, Елику поалмазно сочтены Альфийские светила и огранно Серебро, истемняющее сны. Последние осветлены притворы, В розариях горит уже зола, Светила наполняют мраком взоры, А бездна, яко солнце, возлегла. Висят над светом тяжко цеппелины С архангелами, в благостные дни Каленой желчью выжегли нам спины, Под рубища их врезаны огни. Смотри на сих желтовниц выступленья, Опомнится еще адская рать, Преступника на место преступленья Влечет и мертвых царичей карать Армады возалкают рогоносных Существ, натурой дивной из иных И вряд ли нам знакомых нетей, косных Звучаний исторгатели, земных Каких-нибудь знакомцев бесноватых В них тщетно узнавать, елику мы, Коль знаем таковых, зеленоватых, Шафрановых, басмовых, суремы Красной тесьмами грозно перевитых, Облупленных по желти, перманент Ссыпающих из веек плодовитых Небожно, под асбесты и цемент Закатанных, а всё мироточащих С образницами Божиими, тех Альковных искусительниц, кричащих Полунощно, просительниц утех И спутников их морочных немало, Я думаю, губитель Аваддон Картине удивился бы, зерцало Могло б когда серебряный поддон В патине амальгамной опрокинуть Вальпургиевой ночью и ему Явить блажную публику, раскинуть Умом, сколь провожают по уму, Мгновенно объясненье теоремы Аидовской придет, искажены Черемы, иже с ними, и суремы Не нужны, чтоб увидеть правду, сны Кошмарные со мраморною крошкой Пииты навевали без конца, Но с умыслом, холодною морошкой Засим тешились, красного словца, Естественно, черницы не боятся И образы маскировать свечным Восковьем, глиной кармной не спешатся, Грешно им пред собранием иным Рога свои крушить, персты калечить Серебром битым, черепы менять В огоне безобразном, не перечить Сказителям удобней, затемнять Бесовскую природу, сих огулом Нечасто выпускают, из адниц Собраться в увольнительную с дулом Кривым, ножом зубчатым черемниц И гоблинов зовут мирские тени, По счастию, вояжи не часты Подобные, браменники от лени Приглядывать за шельмой на версты Какие-то баранов отпускают Наряды, возвращались к ним всегда Портретники, музыки, чьи ласкают Звучания и мертвых, невода Пустыми не бывают, свет не имут Успенные, а празднует покой Их избранная часть, когда вознимут Вверх сколотые очи, под рукой У князя присно виждятся химеры Сумрачные, таинственные мглы Сих кутают, правдивые размеры Нельзя соотнести с виденьем, злы Бывают необузданные панны И этим разве в истине точны Певцы нощные, тьмы благоуханны, Когда скопленья ведьм отражены, Всегда лишь по причине средоточий Поблизости эдемских мертвецов, Царевен спящих, ангелов ли прочий Творец, а в мире тесно без творцов, Решит отобразить – невод не полон, Тогда чермы текутся в оборот, И вот уже канун творенья солон, А дело на крови прочней, Саррот Еще плоды вкушает золотые, Эдемы плачет Элиот, а нам Привносятся образницы святые С нечистыми вокупе, к письменам Достойным совокупит бес виденья Черемные, а сказочник благой Типажи юрового наважденья Спешит раскрасить маслом, дорогой, Признаться, тот подарок, знать возбранно Реальные личины, так бери, Доверчивый вкуситель, хоть и странно Мерцание, чудные словари, Холсты темнолукавые, клавиры Сюит, барочных опер, скорбных фуг Кримозные на память сувениры, Узнай еще тезаурисов круг, Сколь мало девяти, и те по сути Вертятся от лукавого, оси Не видно, прибавляй нетенным жути Миражам и келейных выноси, Несложно это действие, в итоге У нечисти история темна, Кто более реален, кто о роге Мифическом, ответит седина Хомы-бурсиста, Гете, Дориана, Меж званых Иоганн других верней Свидетельствовал правду и обмана Призрачность вековую, для теней Окармленных неважно предстоянье Условное, раскрасочных высот Бывает веселее осмеянье, Чем истинное зрелище красот Божественных, чурным недостижимых, Тогда оне роятся и орут, Светилами небесными движимых Миров алкают благости, берут Инфантов, светлых рыцарей отцами Не звавших, потаенных, даровых И празднуют молебны с мертвецами, Блуждавшими еще среди живых Во оные трехдневия, для Брутов Страшны такие бденья, меловой Здесь круг и не поможет, аще спрутов Герой не остановит, но живой За мертвых не в ответе, на гамбиты Чертовские порою отвечать Преложно сильным ходом, корной свиты Уместнее движенье замечать, Не более, а древние гречанки Труждаются пускай, ко мифу миф Сложится в требник, наши диканчанки Салопы только скинут, вмиг Сизиф Прервать велит девичье мурованье Орнаментов досужих, сонник их Велик не по образу, воркованье Способно утомить сейчас плохих Танцоров, дабы пифий огневержье Низринуть, ярче свечи затеплим, Черем обманно в мире самодержье, Пожар сухой в гортанях утолим, На то и бал зерцальный, благотворность Чудесных возлияний чернь щадит, Ясна когда ведемская упорность, Какой сказитель пустоши следит, Пусть балуют ужо, личин рябушных Не станем даже в сребре узнавать, Гремлинов пустотелых и тщедушных К чему урочить, время пировать, Сколь надобность возникнет, в ноздри донне Мелированной перец белый ткнуть И стоит, мышьяку иль белладонне В бокале скучно будет, преминуть Давно, давно пора немые страхи, От перца отшатнутся черемы, Иль весело опять лихие прахи Сурочить маслом розовым, умы Тех жалкие существ, лишь злостенанье Эпиграфом их бдений бысть вольно, Одесные же наши сны и знанье, Нести сюда корицы и вино, В гранатовой ли, сребренной виньете Порфирные куферы тяжелы, За Ледою отхочется и Нете Корить винодержащие столы, Желтовную образницу сокроем Сиренью пятиалой и умрем, Архангелы ль возжертвуют героем, Опять червницу бойную утрем, Осыплем перманент на табакерки, В киоты пудры бросим и гулять Начнем о мертвой черни до поверки Иной, и станем куфры утомлять Серебряные водкою, куфели Вновь полнить цветом алым, золотым, Со ангелами белыми препели Мы нощно, всуе денно петь святым. |
Яков Есепкин
Меланхолия. Ядъ и мрамор Мы долго Божий храм не посещали, И черное веселье навсегда Разбилось о гранит Его печали, А днесь горит полынная звезда. Горит она сиянней и мертвее Внехрамовых огоней ледяных, Заплачем ли еще о Галилее -- Не будет дале знаков именных. Тогда лишь сбросим вервие позора, И, кровию гася высокий свод, Под знаменьем священного затвора Войдем уже в космический приход. Какие здесь видения и тени Сумрачные, для странников благих Обычными назвать нельзя их, сени, Притворы ль полны утварей других, Нам ведомых едва ль, смотри, киоты В патиновых углах стоят рядком И серебром горят, какие готты Их сбросили со стен, кому знаком Любой из ликов, гребневых окладов Двоящий линованье, все они Другие, аромат басмовых садов Точится от оконниц, протяни К пылающим стеколиям десницу, К высоким этим призрачным крестам Порфировым, лиется в оконницу Курящийся морок, а здесь иль там По мраморному кровливу стенному Урочествуют призраки опять, Возносятся ко своду выписному И тщатся в хорах ангелы пеять, Оне, пожалуй, равенствуют нашим Знакомым церквеимным образкам, Образницы иные, хоры зряшим Являются тотчас же, потолкам, Стыкующим на темной верхотуре Смарагдовую крошку полых стен, Держать вверху их сложно, по текстуре Тождественны обрамницы картен, Пылающих витыми огонями, Асбесту, либо мрамору, оклад К окладу тяжелы, а за тенями Совитыми, откуда этот чад, Кадящийся течет смуродный ладан, Мгновенно обращающийся в хмель, Когда вдохнешь его, легко угадан Бысть может он, ароматы земель Каких-нибудь кривских иль себастийских Еще близки нам, эти ли в желти Призрачные теперь сады альфийских Мерцаний зрели прежде мы, прости, Летиция, сейчас письма сумбурность, Певец велик бывает на земли, А в небе жалок он, высок ли, чурность, Знакомая опять, вдвигать угли Под бойные ребрины серафимам Иродливо мешает, потому Реку я нынче дивно, всяким схимам Границы есть, лазурному письму Границу сам нецарственную ставлю, Пускай сейчас веселятся псари, Иные своры низкие, забавлю Уроченно колодников, цари, Помазанные Господом, семейства Державшие престолы, ход такой Поймут в хорошем смысле, фарисейства Плоды вкушали цари, под рукой Еще теперь у каждого мессии, Всенищего царя щедро горят Данайские обертки, о России Молчать лишь стоит, правду говорят, О мертвых ничего, но хорошо мы Горели здесь всегда, свечей в аду За всех не переставить, ан хоромы Те ниже, их узнаю череду Легко опять, а это описанье Имеет, благо, тайную печать И умысел, образниц нависанье Мне странным показалось, а молчать Намерение стоит развенчаний Черемных, во-первых, о требе мы К убийцам изъявимся, их венчаний С призраками успенными на тьмы И царствованье мертвое преложим, Чурную непотребность, веселы Тщедушные уродцы суе, вложим В десницы огнь китановый, столы Тогда их юровые содрогнутся, Слетит с червенных елок мишура, А с нами шестикрылые вернутся Нежные серафимы, их игра И тоньше, и расчетливее многих Умыслов бесноватых, сей посыл Пиит воспринял сердцем, козлоногих Согнал и уголь Божий шестикрыл Тогда ему водвинул вместо сердца, Итак, одна задача решена, Не ждали бойника и страстотерпца, Так я ужо вам, паки нощь темна И пьют пускай чермы и с ними иже, Гоблины, панны белые, гурмы Чертей, кикимор, троллей, гномов, ниже Роговцы, жабы черные, из тьмы Топорщась, пироносную посуду, Сервизы наши чайные глядят, Внимают хоть рождественскому чуду, Коль заняли места, хотя щадят Блажных местоблюстителей привратных, Те мало виноваты, а щадить Их велено рогатым от совратных Деяний, вина бережно цедить, Еще не отрекаться хлеба, ныне Отпущены, а завтра на места Исконные бежать, когда скотине Дарованная страшна высота, Вином упиться благостно подвальным, И пьют пускай и бьют, еще вдали Хозяева, мерцанием авральным Дивятся и серебрят уголи Обитыми перстами, гвоздь ли, уголь Внутрь вышел и вошел, не удержать Письма виньету ровной, аще куголь Пустой, еще налить в него, сражать Сейчас кого нам трезвым обиходом Прошло насквозь серебро чрез порфир Урочие, теперь и славским ходом Живить напрасно мертвых, за эфир Мы гибли, за серебро бились черти, Все квиты меж собою, лазурит Небесный расточается, а смерти Герои не достойны, говорит Молва, одно с духовными пребудут Ссеребренные кубки, высока Цена его в миру, лишь сим избудут Печаль и теней каморных века, Сады мне тьмы напомнили земные, Сиренею увитые, и дым Отечества, а зелени иные К чему царям являть и молодым Их спутницам, узнал я в этих сводах И замкнутость, и вычурность адниц, Умолк и песнь оставил, о рапсодах Черемных вопиять ли из червниц Асбестовых, повинны кары новой Икотники, слепни, домовики, Желтушки одержимые, суровой Одной витые нитью, высоки Для нежити кармяной своды арок Воздушных, коль добрались и туда, Так брать им сребро мертвое в подарок, Ждать с царичами Страшного Суда, Их выдаст это серебро, окраски Мелованные мигом облетят, Следили туне баковки из ряски Смуродной меченосцев, захотят Высотности замковой прикоснуться, Барочные услышать голоса, И будет мертвым велено очнуться, Прейти подземных царствий небеса, Тогда воздастся каждому по чину, Христос не стерпит ряженых, Его За сребро продавали, мертвечину Скорей рядили в красное, кого Еще они рядить хотят, отмщений Каких алкают жабы, аз воздам, Но только о мессие, превращений Довольно, по каким еще следам К Аиду занесла певцов кривая, Узнал равно огони и смурод, Так нашего здесь мало каравая Для бала станет, править Новый год Начнем в аду, героям не опасно Тлеенье юровое, а углы Червленые оставим, ежечасно Горят, братия, адские балы Временные и тухнут, победитель Историю напишет, а икот Бесовских мы избавимся, воитель Медленья не приимет, здесь киот В серебре, с образами, так свечные Затепливай огони, возноси Ко Господу молитвы, ледяные Ставь яствия на скатерти, гаси Черемные свеченья, из прихода Витийный замок взнесся, балевать И здесь по-царски только, родовода Трефового ль страшиться, тосковать Зачем, когда мгновение прекрасно, Сосуды антикварные таят Фалернское вино, его согласно Блистанье теневое с негой, спят Бездушные химеры, новогодий Земных кануны тризня, били тще Сервизы наши кремные, угодий Эдемских преалкали во луче Господнем узреть благостность, чертовкам Уроком будет злой максимализм, Тлееть сим по чердакам и кладовкам, Пием за средоточие харизм В одном пожаре восковом, пииты, Певцы ли, пьем одесные пиры С героями и царичами, плиты Адские держат правых, а хоры Орут пускай бесовские, мы глухи И немы меж отребных, яду нам Давайте, клыкоимцы, аще слухи Не можете взвышать, лишь вещунам И Божиим веселым звездочетам Откроем части речи, не берет Отравленное зелье нас, расчетам Астрийским внемлют цари, не умрет Убитый, сребро держит нас и прячет, Нести сюда алмазный мой венец, Где тень девичья клонится и плачет, Где зиждятся начало и конец, Лишь там я ныне, царствие ль язвимо Паршой, утварный служит верой меч, Пусть ангелы летят белые мимо, Тлеенна эта гнусь без чурных свеч. Возносятся пусть ангелы и плачут, Мы были в жертвы отданы, засим Удушенные мальчики не прячут Колечки с диаментом, угасим Лишь пламень адоносный и стихие Дадим веков урочества решать, Горите, одуванчики лихие, Сейчас черед безумства совершать. Стал мертвым Лондон городом, о Трире Идет молва худая, от кривых Зеркал и длинных сабель туне в мире Бежать еще, парафий меловых Тяжеле иго, нежели часовен Взнесенные ко Господу кресты, Всеместно ход истории неровен, Коварной черноугличской версты Нельзя преминуть в царствии зефирном, Дарящем негу красок и любви, Пылающем о маках, во эфирном Чудесном карнавале, на крови Оно всегда и нынее зиждится, Поэтому китановой свечой Нас резали с алмазами, кадится Теперь она за гробною парчой. |
Вложений: 1
Яков Есепкин
Розарии Аида. Второй эпилог Четверг избыл и узы сентября, Потир ополоснул от иван-чая Слезами, ничего не говоря, Простимся, а пепле губы различая. Не молви, днесь печали велики, С бессмертием прощается славянка, Пииты облачились во портки, Для ангелов накрыта самобранка. Нужны ли революции в раю, И речь о том – бессмысленная треба, Владимиры в ямбическом строю Маршируют пред остием Эреба. С классической привычкою хохмить Успеем хоть ко вторничной сиесте, Чтоб мертвые тростинки преломить Лишь в милом Габриэля сердцу месте. Где ж царские девишники сейчас, Кого их юный цвет увеселяет, Пусть чернит полотенце хлебный Спас, Мечты в отроков ханука вселяет. Мы с Анною заглянем в Баллантрэ ль, Поместия мистический владетель Нас звал, но сталась цинком акварель, Без соли и текилы мертв свидетель. От Радклиф отчураются писцы, Магического жертвы реализма, А десть куда тьмутомные свинцы И вычурные замки модернизма. Витий сакраментальные тома Бравадою пустою обернулись, Восславил кулинарию Дюма, Иные царским шелком совернулись. Какой еще приветствовать роман, Иль «Норму», иль черево «Амстердама», Предательство повсюду и обман, И глорья – астеническая дама. Засушен лес норвежский на корню, Исчах над тронной краскою версалец, Я в мире, Габриэль, повременю И спутник будет мне Мельмот-скиталец. Бог весть куда спешили и, дивись, Успели на престольные поминки, И сирины понурые взнеслись, Рекут о них иные метерлинки. Еще заплачем зло по временам, Всемилости не знавшим патриаршей, В подвалы доносившим разве нам Златые ноты моцартовских маршей. Поэтому во плесень погребных Чернил, блюдя предвечные обряды, Мы вдалбливали звезд переводных Столучья и не чтили колоннады. Они держать устанут потолки Дворцовые, холодную лепнину, Со мрамором ломаются в куски Архангелы, месившие нам глину. Возведен замок, статью и венцом Равенствующий Божеским чертогам, Гарсиа, пред началом и концом Лукавостью хотя отдарим слогам. Тезаурис наш кровию потек, Суетно с горней речью возвышаться, Там ангели уместны, им далек Тот промысел, какому совершаться. Геройство бедных рыцарей пьянит, А песни гасят мрамором очницы, Бессмертие к сиесте временит, Несутся мимо славы колесницы. Летите вкось и дальше, нам пора Иные внять венцы и обозренье, Высокая окончилась игра, Предательство есть плата за даренье. Веселый этот фокусный обман, Быть может, близ расплавленных жаровен В Тартаре наблюдал Аристофан Печально, ход истории неровен. И кто открыть потщился: золотой Навеян князем сон, в кругах вселенной Нет рая и чистилища, восстой Пред адами, искатель славы тленной. Нет счастия, но есть в иных мирах Покой, небытия бредник садовый, Заслуживает дичи вертопрах, Обман ему венчается плодовый. Ах, стоят света разве ангела, Судить мы их отважились напрасно, Вот слушай, литания истекла, Ан жизни древо тучное прекрасно. Улыбкой смерть встречают, здесь темно В саду и Шуберт нем, пора ль уведать Нам Плюшкина минувшее, вино Корицею заесть и отобедать. Чудесное успение -- тщета, Но сраму убиенные не имут, Зальется кровью сей царь-сирота, Когда венцы с нас выцветшие снимут. |
Яков Есепкин
СТРОФЫ МНЕМОЗИНЕ Из цикла «Патины» И демоны слетелись на погост, И ангелы навек осиротели. Мы к нетям возводили присный мост И в бездны роковые возлетели. Истленней пада, язвы моровой Грознее -- тьмы горят, во славу знати Нощь бязью устилает гробовой Звездами прокаженные полати. Ах, в зареве светлее небеса, Трапезные полны альковных брашен, И лета цветодарная краса Пылает и возносится от башен. Наглянем к царским братьям на пиры И дале повлачимся, этот морок Цимнийский в смертоносные миры Возьмем со пламенами черствых корок. Где Авелей зарубленных искать, Не стражи младшим братиям и сестры, Начнет Господь невинных сокликать, Медеи набегут и Клитемнестры. Высокую терницу мы прешли, А тристии по миру не избыли, Где слава обетованной земли, Почто успенных царичей забыли. Что дале сквозь аттический морок Увидит певчий баловень Вергилий, В альковах ли безумствует порок, Дев рамена желты от спелых лилий. И сколь пиры недесные гремят, Цевниц еще рыдания сладимы, На Рим взирает варварски сармат, Отечества кляня жалкие дымы. Еще версальский сурик тяжело Мерцает о девических ланитах, И чайное богемское стекло Топится в огневейных аксамитах. Барочное веселье на гламур Дворцовый разменяют и грезетки, Их розовые лядвия амур Обертывает в белые серветки. Версальские ж фонтаны серебром Див тщатся отпугнуть и привидений, Меж ангелов один алкают бром Вершители новейших возрождений. Лишь пепел азиатский охладит Алмазами блистающую Ниццу, Но Петр Великий холодно глядит С Востока на туманную денницу. Пусть вывернут губители в рядно Очес неизлиенные кармины, Свинцом нальют их, будем все равно Высоты зреть чрез смерти мешковины, А тот ли нам сиреневый свинец Днесь может страшен быть, каким чермницы Невинных убивали, под венец Идя за царичами, на звонницы Высокие юродиво летя, Из падей налетая, потешались Над юностию нашей и, блестя Порфировым серебром, не гнушались Ничем, лишь только б светлых очернить Нам суженых царевен, перманенты Свое не преминали хоронить От взоров посторонних, в косы ленты Горящие вплетали, милых дев Отравой адоносной изводили, Полунощную жертву разглядев, Ее до новолуния следили С гоблинами тщедушными, зеркал Кривых не преходя, но отражаясь В червонном бойном сребре, злой оскал Не пряча о свечах и обнажаясь Едва не до сокрошенных костей, Из эллинских ристалищ унесенных, Оне ль нам страшны будут, мы гостей Встречали посерьезнее геенных Отбросов жалких, тем и голоса Менять не приходилось, и румяна Класть щедро на остия, волоса Цветочками краснить, еще поляна Любая помнит их бесовский лет, Порханье тел некрылых над стожками Лесными, глянь, теперь орел клюет Очницы звероимных, васильками Сих тварей можно разве отогнать, Страшатся чермы цветности обрядной, Их спутников легко ли не узнать, А, впрочем, прах бери сих троллей адной Закалки, аще станут нависать Докучливо, сиренью торговаться, Нам некогда отдаренной, бросать Чернильницы в них будем, баловаться Героям не пристало, только грех Над тварями смеянье не возвысить, Глядят зане из матовых прорех Лампадок и свечей, хотя окрысить Ведемных рожиц тени, что свинцы Убойные в сравненьи с черемами, Дадим еще тяжелые венцы Свои блажным летучими умами, Пусть пробуют их тяжесть, из пустых Серебряных и червенных сосудов Вино пиют и кровь, о золотых Венцах небесных мы Господних судов Одесно ожидаем, потому Не нам во ложи пирствовать с немыми, Слова им выбирать и по уму Расценивать, указками прямыми И тирсами виждящими торить Надмирную дорогу, паче косных Орущие, готовые курить Сиречный фимиам, лядвиеносных Поганиц нас избавит злобный рок, Даст мертвым отстраненье, за иродство Пусть лядные платятся, наш урок С бессмертием оспаривает сходство. Забудут нас, воспомнят ли -- хвала Реченьям и струнам, и, правый Боже, Свинцовых слез побитая зола Увьет еще всецарственное ложе. |
Яков Есепкин
ЦАРЕВНЫ Здесь венчало нас горе одно, Провожали туда не со злобы. Дщери царские где же -- давно Полегли во отверстые гробы. Посмотри, налетели и в сны Голубицы горящей чредою. Очи спящих красавиц темны, Исслезилися мертвой водою. Тот пречерный пожар не впервой Очеса превращает в уголи. Даст ответ ли Андрей неживой, Расписавший нам кровию столи? Не достали до звезд и столбов Не ожгли, отлюбив похоронниц, С белоснежных пергаментных лбов Смерть глядит в крестовины оконниц. Станем зраки слезами студить, Где одни голошенья напевны, Где и выйдут навек проводить Всех успенные эти царевны. |
Яков Есепкин
ПУРПУРНЫЙ ДОЖДЬ В ВОСКРЕСЕНЬЕ Жертвоприношение-1 Декабрь вначале, дождь с утра Напомнил о вчерашней смерти Кустов, их ровного костра Тянулись очертанья к тверди. Блаженной осени исцвет Гранить и алчут богомолы, Еще таят сарматский свет Дарохранительные молы. Се -- гиацинтовый Рамзес, Хурма аттического съема Висит под пологом небес В свече китайского синдрома. Давай фиолы освятим Никчемной шелковою кровью, Одно соцветники златим, Одною живы и любовью. Меня искали ангелки, Но до креста не долетели, Мы были в мире высоки, Благих спасать еще хотели. Ах, страшен Аустерлиц, уз Бежать скорее, днесь возможно В персти эдемской мертвых муз Серебром пудрить осторожно. Смотри, винтовие несут Нам божевольные юниды, В цетрарах ангелов пасут С шелковой плетью злые иды. Певцов боялись век, сюда И свечи, кровью обвитые, Не внесть, кадит сирень-Звезда, Мы видим соны золотые. Дешевым Сирии вино Зачем и сделали торговки, Яд изольет веретено, Травить нас будут четверговки. Господь у Храмовой горы Теперь невинных ли дождется, Во розах морные дары, Сие урочество блюдется. Не позолотца, а зола На лаврах, и пред этой новью В разводах бурых зеркала Освещены одной любовью. К ним из остудной темноты Мы вышли. Дождь... Конец недели… Смотри! Ужель не помнишь ты -- Они вчера еще горели! |
Вложений: 1
Яков Есепкин
*** Слезами изольется мор-трава, Пойдем сердечки чермные сбивать, Пустые заломивши рукава, Ко Господу их станем воздевать. И что по убиенным голосить, Вдоль крестного пути лежат оне, Хотят живой водицы испросить, Залити жажду чадную в огне. Но, Господи, залить ее нельзя, Неможно человеков обмануть, И где ж та наднебесная стезя, С которой мертвых чад не повернуть. Влачимся мы, изморно колеся, Собак оголодавшихся жалчей, Чрез скудные призорники неся Беззвездие сиротское лучей. И встретятся нам ангелы в пути – Горящие терничные столпы, И чадам, невоскресшим во плоти, Омоют преточащие стопы. |
Яков Есепкин
Камерная музыка. Фуги Кто к небу кубки славы поднимал, Повержен, твердь усеяли шеломы, И латы лишь воитель не снимал, Срастивший снегом наши переломы. Печальна ль участь мертвых вояров, Благих любимцев неба молодого, Успенных ныне, бязевый покров С себя еще не снявших, от второго Пришествия свободных и вполне Владеющих и памятью, и зреньем, Державной воли пленников, зане Рекрутами их видели, смиреньем Довольные честным, временщики У власти, а молчащие витии Обман благословили и полки Леглись, смертозовущие литии Давно звучали в царствиях теней, Живых и мертвых львов теперь забыли, Чреды их ангелами вдоль огней Понтонных нощно выведены были В парафии святые, елико Не имут сраму чести и таланта Невольники мертвые, велико Труждание их даже для атланта, Готового небесности держать, Смущая тьмы пигмеев немородных, Хотя со львами вместе ублажать Не стал и он бы слух жалкоугодных Друзей коварных правящих семейств, Царских фамилий спутников лукавых, Властей всепредержащих, фарисейств Затронных охранителей неправых, О них лишь потому упомянуть Пришлось, что были парии воспеты Сие, могли при случае блеснуть Известностью семейства, а поэты Времен своих, вхождение во власть Иль связи с ней считавшие за марку Избранничества, пели им восласть Пустые дифирамбы и подарку Такому были обе стороны И рады, и премного благодарны, Одни таили мерзости вины, Другие оставались небездарны, А тождество подобное всегда В истории находит примененье, Не стоит, впрочем, нашего труда И времени прозрачное сомненье Готовность благородно разрешить, Иные, те ли правы ли, не правы, Не нам теперь суды еще вершить, А здесь опять найдутся костоправы, Какие ложи вправят остия, Костыль ей экстатический подставят, Иди себе и вижди, а семья Помазанная, если не избавят Ее от злолукавых этих свор Урок и обстоятельства, до гроба Крест связей тех и будет несть, в фавор Чертей вводя, чарующая злоба Их может главы царские вскружить, Безумье выдать за пассионарность, И как оборотней сиих изжить Не ведает порою ни бездарность, Ни истины оправдывавший жрец, Ни вечности заложник посвященный И с милостию царскою борец, И знанием напрасным удрученный Философ, чья утешная рука Бумажные турецкие гамбиты Легко тасует, царства и века Мешая меж собой, одною квиты Ошибкою оне, пугать ли им Хоть легкостью такой необычайной Царских сирен, о том не говорим, Сказать еще, по прихоти случайной, А, может, по умыслу, но иных И более достойных вспоминаний Извечных парвеню и неземных Скитальцев, и творителей стенаний, Кошмарных восстенаний мастериц (Держать их на заметке нужно вечно), В свиней, черных изменою цариц, Спокойно обращавших, бесконечно Сих париев не будем исчислять, Но скажем, их в истории и теней Скользящих не осталось, выселять, Гляди, из рая некого, от сеней Шафрановых и терпкостью своей Лишь с винами бургундскими сравнимых, Лиется, Марсий, свежесть и, ей-ей, Еще псаломов, Господом ревнимых, Мы сложим звуки дивные, в одну Визитницу прелестно их составим, Камены зря несносную цену Побить стремились, буде не убавим Теперь ее, одне лишь небеса Внимать способны будут псалмопенье, Еще мертвые наши голоса Услышит не подвальное склепенье, А небо, хорошо иль ничего О мертвых и нагих, и об убитых И ведемами проклятых, того, Что зреть далось в терниями совитых Червовых кущах нам, не перенесть Вчерашним и грядущим небоборцам, Варварские музеи аще есть На свете этом, резвым стихотворцам Туда спешить быстрее нужно, там, Быть может, хоронители блажные Лелеют кисти наши и к щитам Тяжелым крепят бирки именные, И в сребро недокрошенных костей Глядятся, как черемы во зерцала, Гербовники временных повестей Листают, наша кровь им премерцала Единожды оттуда, блядей тще ль Сейчас терзает цвет ее укосный, В крысиную оне хотятся щель Завлечь бесценный светоч небоносный. Восчаяли мы верою святой Смертельное вино сиих разбавить, За то и рассчитаемся тщетой, Ошибку эту, Боже, не исправить. Приидет Демиург ли ко Отцу, Велит ли Тот оспаривать глумленье, Мы ж сетовать не будем, по венцу Всяк имеет, вот наше искупленье. Блаженствуют во лжи временщики, На балованье отданы свободы, Ко жертвенникам клонит кто штыки -- На смерть одну слагающие оды. Расплатятся еще за срам потех, Нет роз в гробах, не было и любови, Пускай виждят Колон, он полон тех Розариев, горевших вместо крови. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Четыреста двадцатый опус Подвенечные платья кроты Сотаили для моли в комодах, Цахес зол, а пурпурные рты Шелкопрядов толкуют о модах. Се камелии, нежат они Дам бальзаковских лет и служанок, Тайно Эстер манили огни К юной Кэри от вей парижанок. Источись, вековая тоска, Нас оплакали суе теноры, Падшей оперы столь высока И лиются под ней фа миноры. . Четыреста двадцать первый опус Тайной вечери бледных детей Берегут фарисеи теченье, Вьются локоны близу ногтей, Свечки смерти вершат обрученье. Орлеанскую деву любить Розокудрым вольготно амурам, Разве детки венечных убить И могли насмех угличским курам. Бьют начиние, трюфли едят, Пьют не чокаясь фата-морганы, И кровавые тени следят В царских операх Юзы и Ханы. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Четыреста шестьдесят третий опус Черной оспою царский альков Наградят одалиски белые, Пазолини Корабль дураков Совлечет в кущи Асии злые. Любят нимфы серебро волны, Зри, Адонис, лядвийские мелы, Что и Дафнис беспечный, Луны Фаворитов смущают Камелы. Внове Гретхен атласы целят, Монастырские балы всеслышны, И октябрь голубой веселят Золотыя оцветницы Вишны. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Четыреста тридцать первый опус Фавны оперы нас охранят, Веселяся, витийствуйте, хоры, Сводность ангели тусклые мнят, Режут цоколь мелки Терпсихоры. Белый царь ли, мышиный король, Всё б тиранить сиим винограды, Темных свечек заждался Тироль, Негой полны Моравии сады. И куда ж вы несетесь, куда, Италийские ангели требы, Нас одела иная Звезда Во гниющие мраморы Гебы. Четыреста тридцать второй опус Раскрошили юродские тьмы Гребни желтые наших полотен, А и золото сим для Чумы, С кистью Брейгель,Ероним бесплотен. Кто успенный еще, алавастр Виждь и в нем отражайся, каддиши Нам ли чаять во цветнике астр, Львы умерли и здравствуют мыши. Сколь начнут адострастно гореть За Эдемом белые цесарки, Мы явимся - камен отереть И сотлить перстной желтию арки. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Девятьсот первый опус Аще вершников лета целят И ночные певцы недыханны, Пусть фиванскую чернь веселят Двоеклятые Фриды и Ханны. Строфы эти горят во желти, Наш путрамент сирен золотее, Сколь младенцев благих не спасти, Поклонимся хотя Византее. Мнемозина ль, беги веретен, Суе Мом пустоокий смеется, Всякий сонной парчой оплетен Мертвый царич – в ней бьется и бьется. |
Вложений: 1
Яков Еспкин
На смерть Цины Четыреста сорок четвертый опус Тисов твердые хлебы черствей, Мак осыпем на мрамор сугатный, Где и тлеет безсмертие, вей Наших сводность жжет сумрак палатный. Шелк се, Флория, что ж тосковать, Лишь по смерти дарят агоние Из партера бутоны, взрывать Сех ли негу шелковой Рание. В Александровском саде чрез тьмы, Всекадящие сводные тени К вялым розам тянулися мы -- Днесь горят их путраментом сени. Четыреста сорок пятый опус С Ментой в мгле золотой предстоим, Лишь для цвета она и годится, Алым саваном Плутос таим, Гея тленною мятой гордится. Крысы выбегут хлебы терзать, Маки фивские чернию веять, Во столовых ли нощь осязать, Ханаан ли хлебами воссеять. Сем путраментом свечки тиснят В изголовьях царевен синильных, Яко гипсы кровавые мнят Всешелковость их лон ювенильных. |
Яков Есепкин На смерть Цины Девятисотый опус Небосвода волшебный хрусталь Истенили атласные фоны, Иудицам кивнул Гофмансталь, Кровь их дьяментов злей Персефоны. Пьет шампанское челядь, белясь, Золотятся картонные волки, Несмеяны тянут, веселясь, Из отравленных вишен иголки. Взором тусклым чарующих нег Обведем неботечный атрамент, И воссыпется питерский снег, Презлатясь, на тлеенный орнамент. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Четыреста пятидесятый опус Каталонские замки пусты, Вишен феям, сколь милые просят, На червовых подносах кроты Молодильные яблоки носят. Что еще и подать ко столам, Яд румянит емину витую, Истекается мел по челам, Ешьте, гости, морошку златую. Мертвых негу сковали огни, Сотемнила Патрисию чадра, И меж башен, когда ни взгляни, Всё плывет голубая эскадра. Четыреста пятьдесят первый опус Шелест крови разбудит девиц, А и любят монашенки сводность, Утром смоется течь с половиц, Пей, Моцарт, воспевай неисходность. Монастырские туне балы Отзвучали, сколь вечерям длиться, Минуть Клэр веретенной иглы, Яд течет и не может прелиться. И смотри, меццониты вертят Остье бледных детей из столовой, И чурные канцоны летят К амальгаме сребристо-меловой. |
Яков Есепкин На смерть Цины Девятьсот второй опус Парки темные шелки плетут, Над Граалем камена рыдает, Где и юношей бледных пречтут, Аще мертвых Аид соглядает. Ах, чернила не стоил обман, Мел графитов чарует алмазность, Ветхим полкам любезен туман И мила аонид неотвязность. Очарованный славой лорнет Легковесная Цита уронит, Имя розы иудиц минет – Вечность павших царей не хоронит. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Девятьсот третий опус Хоры чествуй, атрамент земной, Лишь бутон леденится бутоном, Нас оплачет Петрополь больной, Восклоняясь над желтым бетоном. Всё тлетворные свеи парят, Всё пируют одесно живые, А и суе шелково горят Содомитские те пировые. Как и вылить алмазность письма, Урания светильники прячет, И Рагнеда иль Парка сама Над тенями повешенных плачет. |
Яков Есепкин
Харитам I Где путрамент златой, Аполлон, Мы ль не вспели чертоги Эдема, Время тлесть, аще точат салон Фреи твой и венок – диодема. Шлейфы Цин в сукровице рябой, Всё икают оне и постятся, Се вино или кровь, голубой Цвет пиют и, зевая, вертятся. Кто юродив, еще именит, Мглу незвездных ли вынесет камор, Виждь хотя, как с бескровных ланит Наших глина крошится и мрамор. II Полон стол или пуст, веселей Нет пиров антикварных, Вергилий, Ад есть мгла, освещайся, келей, Несть и Адам протравленных лилий. Разве ядом еще удивить Фей некудрых, елико очнутся, Будут золото червное вить По венцам, кисеей обернутся. Наши вишни склевали давно, Гипс вишневый чела сокрывает, Хоть лиется златое вино Пусть во мглу, яко вечность бывает. III Капителей ночной алавастр Шелки ветхие нимф упьяняют, Анфиладами вспоенных астр Тени девичьи ль сны осеняют. Над Петрополем ростры темны И тисненья созвездные тлятся, Виноградов каких взнесены Грозди к сводам, чьи арки белятся. Померанцы, Овидий, следи, Их небесные выжгут кармины, И прельются из палой тверди На чела танцовщиц бальзамины. IV Грасс не вспомнит, Версаль не почтит, Хрисеида в алмазах нелепа, Эльф ли темный за нами летит, Ангел бездны со адского склепа. Но легки огневые шелка, Всё лиются бордосские вина, И валькирий юдоль высока, Станет дщерям хмельным кринолина. Лишь картонные эти пиры Фьезоланские нимфы оставят, Лак стечет с золотой мишуры, Аще Иды во хвое лукавят. V Всех и выбили нощных певцов, Сумасшедшие Музы рыдают, Ангелочки без тонких венцов Царств Парфянских шелка соглядают. Хорошо днесь каменам пустым Бранденбургской ореховой рощи Бить червницы и теням витым Слать атрамент во сень Людогощи. Веселитесь, Цилии, одно, Те демоны влеклись не за вами, Серебристое пейте ж вино, Украшенное мертвыми львами. VI Над коньячною яшмой парят Мускус тонкий, мускатная пена, Златовласые тени горят, Блага милостью к нам Прозерпена. Винных ягод сюда, трюфелей, Новогодия алчут стольницы, Дев румяней еще, всебелей И не ведали мира столицы. Мариинка, Тольони сие Разве духи, шелковные ёры, Их пуанты влекут остие, Где златятся лишь кровью суфлеры. VII Столы нищенских яств о свечах Тени патеров манят, лелеем Днесь и мы эту благость в очах, Ныне тлейся, беззвездный Вифлеем. Яства белые, тонкая снедь, Пудра сахаров, нежные вина, Преложилась земная комедь, А с Лаурою плачет Мальвина. Дщери милые ель осветят, Выбиются гирлянды золотой, И на ангельских небах почтят Бойных отроцев млечною слотой. VIII Вновь горят золотые шары, Нежно хвоя свечная темнится, Гномы резвые тлят мишуры И червицей серебро тиснится. Алигъери, тебя ль я взерцал: Надломленный каменами профиль, Тень от ели, овалы зерцал, Беатриче с тобой и Теофиль. Ах, останьтесь, останьтесь хотя Вы ночными гостями в трапезных – Преследить, как, юродно блестя, Лезут Иты со хвой необрезных. IX Вдоль сугробов меловых гулять И пойдем коробейной гурмою, Станут ангелы чад исцелять – Всяк охвалится нищей сумою. Щедро лей, Брисеида, вино, Что успенных царей сторониться, Шелки белые тушит рядно, Иль с демонами будем цениться. Золотое начинье тисня Голубою сакраментной пудрой, Яд мешая ль, узнаешь меня По венечной главе небокудрой. X Амстердама ль пылает свеча, Двор Баварский под сению крова Млечнозвездного тлеет, парча Ныне, присно и ввеки багрова. Книжный абрис взлелеял «Пассаж», Ах, напротив толпятся юнетки, Цель ничто, но каменам форсаж Мил опять, где златые виньетки. Аониды еще пронесут Наши томы по мглам одеонным, Где совидя, как граций пасут, Фрея золотом плачет червонным. XI Злобный Мом, веселись и алкай, Цины любят безумную ядность, Арманьяка шабли и токай Стоят днесь, а свечей -- неоглядность. На исходе письмо и февраль, Кто рейнвейны любил, откликайтесь, Мгла сребрит совиньон, где мистраль Выбил тушь, но грешите и кайтесь. Цина станет в зеркале витом Вместе с Итою пьяной кривляться, Хоть узрите: во пунше златом Как и будем с мелком преявляться. XII Заливай хоть серебро, Пилат, В сей фаянс, аще время испиться, Где равенствует небам Элат, Сами будем звездами слепиться. Вновь античные белит столы Драгоценный вифанский орнамент, А и ныне галаты светлы, Мы темны лишь, как Божий сакрамент. Был наш век мимолетен, шелков Тех не сносят Цилетты и Озы, Пить им горечь во веки веков И поить ей меловые розы. |
Яков Есепкин
Химеры Белькампо Пространство, ниспадающее к Летам, Шагренью зацветает колдовской, Пугая небодержцев, по приметам Зиждится на хаоснице покой. Иголок стог, спрессованный тепла Янтарным утюгом, цветы и осы, И клеверная готика села Горят, багря небесные откосы. Горит сие вольготно, а и мы Недавно хорошо еще горели, Свои жизнеприходные псалмы Пеяли ангелочкам, в акварели Рельефные порфировая мгла Сливалась, паки розовое масло Текло на те образницы, игла Стрибога колченогого (не гасло Тогда светило вечное, в нощи Пылалось, денно благость расточало, Сейчас квадриги эти не ищи, Мой спутник, светодарное начало Приблизилось к ущербному витку И Ра уже не помнит колесницы, О том великолепии реку Едва не машинально, чаровницы Альфические голову кружат, Кому б они ее не закружили, Пути неклеверные прележат Далече, звездочеты ворожили Нам ранее хожденческий удел, Поэтому благое приближенье К фернальному источнику, от дел Божественных далекому, круженье Оправдывает, впрочем, утаим Реченье потаенное и думы, Пока о тех образницах стоим, А прочие алкают нас) из сумы Небесной возникала иль иной Пригодный к рисовательству источник, Пейзаж цветился краской неземной, Менялись боги славские, цветочник Винценту нагонявший воронья Скопища лепотой своей манящей, Франсиско, Босха зревший, остия Чурные простирал и настоящей Временности дарил полет цветов, Задача живописцев упрощалась, Любой натюрморт вечности готов Служить был, мертвой ауры вмещалась Колонница в бумажной ободок, В папирусы и глину, в мрамор бледный, Герой, сюда он больше не ездок, Москвы чопорной взор и разум бедный Любил здесь утешать, поздней других Ревнителей высокого искусства И балов парвеню за дорогих Гостей держали музы, трепет чувства Столь дивным быть умеет, что порой Плоды классификации превратны, Тогда бессмертье красочной игрой Художник подменяет, многократны Примеры искушений таковых, Уж лучше свято веровать в обманность Словесности, амфор музыковых, Таящих в неге звучности лишь странность, Какую верить алгеброй прямой Нельзя никак, ацтеки иль шумеры Скорей дадут гармонии седьмой Бетховенской симфоньи, где размеры Верховною блистают красотой И грозностью небесной вдохновляют, Разгадку музоведам, запятой От смерти жизнь фривольно отделяют Камен миссионеры, о холстах, Скульптуре, изысках архитектурных И вовсе говорить смешно, в местах Надмирных, скажем проще, верхотурных Считают их условною средой, Обиделся б немало Иероним, С ним иже, но коварною рудой Полнятся арсеналы, а синоним Творенья чаще ложности посыл Являет, сокровенности барьеры Легко берут демоны, Азраил, Чурные Азазели и химеры, Ну кто не любит мучить молодых Наперсников созвучий и палитры, Игры азартной баловней седых, Даруют им черемники и митры Престольные (понтифики, расчет Ведите новых эр католицизма), И царские тиары, не сечет Главы повинной меч, но классицизма, Барочности иль готики сынов Достойных, чтобы узреть своевольство, Готовы много дать сии, не нов Такой сценарий творчества, довольство Предложено когда, духовники Эфирных аонид и замечают По прихоти, бывает, высоки Мишени, их со звездами вращают Чермы и тролли, демоны одне, Сколь ангелы оплаканные туне Искать влачатся в призрачном огне Товарищей успенных, а коммуне Художнической низкий экземпляр Какого-то лихого фарисейства Наследовать приходится, маляр Адничный мог бы этого лицейства Бежать вернее, цели в небесах Теперь герои редко поражают, Ищи огонь у музы на весах, Пожарище осталось, ублажают Черемный слух творителей чреды, Тем легкости одной необычайной Лишь мало будет, прочие среды Безмолвствуют, высотности случайной Им огонь параллелен, впрочем, пут Бесовских отстраниться удавалось Честным, сейчас искусственный диспут Уместен ли, елику не сбывалось В истории центурий роковых Иное прорицательство, коль слова Порой терялась магия, живых Не спросим, а мертвым сия полова Зиждительных горений тяжела, Обманов цену знают неботворцы, Так бысть сему – с черемного стола Возьмем себе под эти разговорцы Червенной водки, аще до адниц Зайти пришлось, а, может быть, придется, Обманем хоть иродских черемниц И тождество мирское соблюдется, Нам ложию сквернили бытие, Платили им за чурное коварство, В ответ порфирокнижия свое Восполним искаженьями, а царство Нецветное простит сиречный грех, Зерцала сем равно минуть возбранно, Пусть виждят из серебряных прорех, Как тени наши царствуют сохранно, Берут вино и водку от стольниц, Альковные миражи забывают, Меж белых осиянных чаровниц Сидят, еще одесно пировают, Полнощно свечи бархатные тлят, А гоблинов и черем искаженных Виденья души слабые целят, Когорты юродивых и блаженных Влекутся вдоль некропольских полей, Разбитые, жалкие, в прахе млечном, Чем далее, тем паче тяжелей, Не смея лживо царевать на вечном Пути, определенном для ночных Певцов, какой любили звездочеты Сребрить мездрою конусов свечных, Ведя свои астрийские расчеты. |
Яков Есепкин
Трапезы. Сукровичные вишни у Ирода I Сад портальный украсят зелени, Станем лотосы кровью гасить, Желтосвечные наши и тени, Поздно милостынь мертвым просить. Много скорби о пире небесном, Девы белые алчут сурьмы, Во кармине пылают одесном Золочёные багрием тьмы. У Винсента ль просить божевольных Дивных красок, его ли очниц Не склевали вороны со дольных Областей и варварских терниц. Сколь высоко хоровые нети, Нетлеенные рдеют цвета, Хоть забросим в бессмертие сети, Золота наша смерть, золота. Позовут ангелочки, а туне, Пировайте ж, садовый нефрит Мы пили в червоцветном июне, В каждом лотос кровавый горит. II Ложесны закрывайте парчою, По серебру тяните канву, Пред успенной астрийской свечою Нити хорные бьют синеву. У Чумы на пиру хорошо ли Торговать васильками, оне Мертвым суе, гробовые столи О царевнах темнеют в огне. Исцветает дельфийский путрамент, Змеи с чернью шипят за столом, Хмель виется на тусклый орнамент, Вспоминают купцы о былом. Были мы пробиенны Звездою, С богородными речи вели, Но за мертвой послали водою Аонид и сердца соцвели. Выжгут литии нощные серы, Свечки розные воры снесут – Царичей и покажут химеры, Никого, никого не спасут. III Шелк несите сугатный, червовый, Сокрывайте холодных цариц, В усыпальницах пламень восковый Паче лядвий и млечных кориц. Эти адские кущи впервые Серафимы не могут забыть, Розенкранц ли с удавкой о вые Полагает принцессам не быть. Что резвятся шафранные феи, Хватит челяди мраморных жал, Мрачен бальник исцветшей Психеи, Упасен, кто аромы бежал. Мы ль златую весну ожидали, В сеннаарских гуляли садах, Всем теперь бутоньерки раздали, Витокровные свечки во льдах. Всех нашли и гортензии в косы Перстной смерти с виньетой вожгли, И горят желтоядные осы На патинах садовой бели. |
Яков Есепкин
Тусклые алавастровые гравиры Сто сорок седьмой фрагмент Маньеристы о Джесси вздыхают, Шелк дарят Саломее пажи, И резвятся еще, и порхают Азазели во маковой ржи. Белошвейкам царевн буржуазных Утром лядвия зло обшивать, Со афинских балов куртуазных Влечь в монарший альков пировать. Здесь игристые вина темнели, Здесь чернился на яствиях мел, И всеядные рты пламенели Меж шелками превитых Камел. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Девятьсот четвертый опус Тушь коринфская мела белей, С темных вечности нимбов не сходит, Фавны пали, а всё Апулей Атраменты златые обводит. Краснозвездное лейте вино По устам ли, всемимо, камены, Испились мы и сами давно, Кровь слили на востребу измены. Кущ садовник превывел сей хмель, Виждь алмазность любви и коварство, Где за тридевять тленных земель Нас влекли в тридесятое царство. |
Яков ЕСЕПКИН
СИЕСТЫ У ГИАД Двенадцатый фрагмент В бельэтажах успенных каретниц И следить, венской школы флеор Одевает немеющих сплетниц, Шелест внемлют Готье и Диор. Бесит пурпур скопленья тартарских Крыс чумных, из помоек оне Ко столовым бегут, сеннаарских Яств алкают в игристом вине. Но, смотри, формалин пирочеев Залил барвой, стольницы с вином Отравленным горят и кащеев Талый воск дарит мраморным сном. Иды мертвые, ваши ли бирки Ноги рожениц днесь превиют, Плодов их, где черствые просфирки На вечерии слугам дают. Яд в фамильные царские мелы Затечет по шелковым устам, Станут потные биться Камелы, К ледяным нашим близясь перстам. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Четыреста пятьдесят восьмой опус Мел стекает со шелковых лиц, Милых отроков чествуют взглядом, Век паяцев и падших столиц: Славен пир алавастровым ядом. Звезды мертвые имут иль срам, Кто юниде ответствует пленной, Ирод ждет нас к себе по утрам – Вишни есть в сукровице тлеенной. Всех оплакала твердь Сеннаар, Шелк ужасен о персях Аделей, Се и мы без высоких тиар Меж порфирных лежим асфоделей. Четыреста пятьдесят девятый опус . Хоть с Гекатой в фамильный подвал Опустимся: июльские вина Блещут златью, где мраморник ал И надежды пуста домовина. И кургузая Цина ужель Не хмелеет со крови, решится Яко розами выцветить гжель, Вечность адских чернил устрашится. Но, Гиады, не плачьте, август Желтой вишней фаянсы литые Оведет – мы из пламенных уст Выльем яд на столы золотые. |
Яков Есепкин На смерть Цины Девятьсот пятый опус Ядъ прелестницы выпьют ночной И положат веселию длиться, Эльфы в башнях юдоли земной, Где возможно увечным целиться. Небокрылые духи войны Се горят во асийской старизне. Вселегки о Петрополе сны, Их ли помнить у Клио на тризне. Расточатся худые щиты, Мел от гипсов по темным аллеям Истечет и желтицею рты Нам зальют, потакая лилеям. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Четыреста пятьдесят шестой опус Разливай хоть червницу, Винсент, Парики серебристые с клеем Увием и закажем абсент, Как над стойками тайно белеем. Не Крещение ль сех молодит Меж снегурочек пляшущих ведем, Вновь за нами Геката следит, Ах, с балов мы теперь не уедем. Вейтесь, Иты, успенной воды Легче кровь, те меловые пудры Хвоя выбьет -- и в сени Звезды Сами будете все златокудры. Четыреста пятьдесят седьмой опус Волны, волны, плещите у врат Виноградных иль Сузских о нети, Черву пьем, с мелой Идам карат И забросить ли в амфоры эти. Набегайте, двоитесь, февраль Чары любит и пламень морочный, Будет звезды чеканить мистраль -- Пренесемся во холод барочный. И не цвесть глинодержцам сеим, Запечется кровавая пенность, Мы букетики тусклые им Всем собросим -- каждите временность. |
Вложений: 1
Яков Есепкин
На смерть Цины Девятьсот шестой опус Серебритесь еще, зеркала, На камеях всечервных точитесь, Нощь ли, смерть погостить забрела, Хоть у шелка тлеенью учитесь. Как узнать одиноких певцов, Сотемнили их фурии ль туне, А и сами теней и венцов Мы не имем о чермном июне. Ах, не плачьте, не плачьте в пустых Теремах Береники и Эты, Лишь отроцев и можно златых Вить по тусклой черни силуэты. |
Яков Есепкин На смерть Цины Девятьсот седьмой опус Что витое серебро таит Желтый Питер в холодных разводах, Огнь Венеций уродливых Ит Обвиет – исторгнемся на водах. Лей во сеи фаянсы и злать, Саломея, черничное брашно, Время пиров ушло, исполать Серебру, аще душам бесстрашно. Всех равно по златым ободкам Отыскали б, витийствуйте, Музы, К палестинским лилейным цветкам Проницая кровавые узы. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Девятьсот восьмой опус Молодые прелестницы вин Соливают в амфоры лилейность, Снов мулаток вифанский раввин Бережется, зерцая келейность. И смотри – те лилеи белы, Чернь серебра тушуют закладки, Мелы гасят червные столы, А царевны шелковы и гладки. Ветошь звездная с миро тлеет, По кувшинам лишь черва биется, Где над всякой из темных виньет Одеона аурность и вьется. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Девятьсот девятый опус Днесь начиния суще мелки, Вишни рдятся во уснах меловых, Свечи златом тиснят ангелки И виются царевны в столовых. Что литии полнощно звучат, Мы ль дневные посты не любили, Александра уста премолчат, Рот Иосифа глиной забили. Ах, воспомнят ли дщери когда Венценосных отцов надэфирных, Яко мертвая тлеет вода Меж губами теней их порфирных. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Девятьсот десятый опус От картавых бежали камен, Угодили во мрамора нети, Что грассировать – вешность имен Фарисейские вспомнят ли дети. Суе ж. иды, внимаете вы Содроганье бессонных артерий, Ждут младенцев кровавые рвы, Ядъ таите юродских истерий. Альты нощные тьмы зачехлят, Востоскуют по мальчикам Юзам, Пребежим, аще мертвых целят, С Моргианами к тлеющим узам. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Девятьсот одиннадцатый опус Держат ныне столовые мглы Всетрапезные яства и вина, Флейт чурались волшебных столы, Яды тлит в меловом гордовина. Что убитых и чаять – остье Сех портальные звезды желтили, Завершай, гормоза, питие, Вы сотуне плели апостили. Нам безсмертие мрамор ссудил, Акварельных ли ведьм упасаться, Ид порфировый шелк остудил, Время с башен их желтых бросаться. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Четыреста шестьдесят четвертый опус Бледных юношей злая парча Золотистою мглою совила, Где лесбийский пожар каланча Царства Савского небам явила. Всё Розина с Олимпией ждут Принцев крови и герцогов статных, Кони Ада ушами прядут, Меч и будит младенцев сугатных. Яд мешали принцессы в вино, Герцогини от яств залетели, И консьержей рябое сукно Тлит парадные наши постели. Четыреста шестьдесят пятый опус Нитки выдернут фавны из вей, Бал грядет – подлетай, веселые, Чу, голема начинье мертвей И валькирии мечутся злые. Вот и ангелы тверди, оне ль Моргиану совлечь торопятся, Крошка Цахес вдыхает шанель, Здесь продавцы веков не скупятся. Ал небашенный хором пустой, Отобедали духи, а ужин Средь гусынь чает фавн золотой В нитках слив и червивых жемчужин. |
Яков Есепкин
МОЛЧАНИЕ Из цикла «Тристии» I Был знак ниспослан свыше, и тогда Всех страждущих и алчущих любови В небесные собрали города И отличали их по темной крови. Попала в Ершалаим неземной И тень твоя, вознесшись из Сорбонны. Не долетели ангелы за мной, Разбились о ростральные колонны. И вот, смотри, попадали оне, Как огненные венчики со вишен, В призорном источилися огне, Чу, шелест уст проткнутых еле слышен. Но что всезлатоусты говорят, О нашем ли успении рыдают, Ах, туне, туне церкови горят, Взнесенных здесь убийцы соглядают. Хотели тихо Господу служить И кровию Его сребрить потиры, Но аще боле некому изжить Демонов, пусть витийствуют Зефиры. Пускай они летают в темноте, Алкают нашей крови черноцветной, Пусть братия и сестры во Христе Болеют разве немостью ответной. Почто князь тьмы потщился на блажных, Шеломы как юродивые снимут, Всё скажут рты калечные за них, А сраму эти риторы не имут. Всяк мученик пристрастный судия, Нас так оговорить и не решились, Лишь вытечет сквозь губы кровь сия, Немые и поймут -- кого лишились. II Одну задачу помни, Теодор, Легка она всегда для исполненья, Тому, кто бытия урок на вздор Иллюзий легковесных и сомненья Пустого не спешил тотчас менять, Мечтаньями полночными не грезил, Курениям бесовским смел не внять С другими вместе, в свете не лебезил Пред сильными для выгоды любой, Глупцов учить величию не тщился, Был честен перед Богом и собой, У неба молчаливости учился, Умел измену другов пережить Достойно, им суетски не ответить, Опять хотел зиждительно служить, Стремился боль попрания заметить, Могу пространно я такой учет Вести еще на память, чтобы множить Достоинств, не отнесенных в почет Архивов наркотических, итожить Лишь их, читай, достоинств, чинный ряд, Их перечень и свиток, но довольно Ко слову упомянутых подряд, Могущих объяснить краеугольно, О чем была каренинская речь, Какую вспомнил важную задачу, Рассказчика желая уберечь, Я слог свой непростительно иначу. Одно прибавить следует к сему Унылому тиражу, но молчанье Здесь вряд ли и уместно, потому Реку: суетной жизни обещанье Не стоит выдавать за приговор, Бежать вослед младому Биндеману К мосту иль на сияющий Фавор Глядеть с улыбкой праздною, туману Словесному отдав честную дань, Водою казнь, славление водою Мирского велеречья иордань Летейская ссеребрит и слюдою Холодною затянет, ничего Для взора не оставив и, добавлю, Я знаю это, более того Я тождество кривое не исправлю. Засим, бытийный знак не приговор, Не адская ловушка, но подсказка, Символ высокий, если разговор Темнее в сути, музовская связка Найдет всегда возможность упростить Частицы речи темной и предлоги, Мирволя ей, въедино совместить Возьмемся мы разрозненные слоги, Одно еще добавив, как печать, Внимая знаков фатумных обильность, Нельзя судьбу иллюзией венчать, Смотря на даровую ювенильность Из радклифовских замков, у химер Седых беря софистики уроки, Свечной эзотеричности пример Являя в поздневременные сроки. Когда с тобой останемся тверды, На панн сладкую ложь не отзовемся, Быть может, экстатической беды Избегнем, сиречь тще не надорвемся. Задача эта благостней иных, Юродивым юродивых тиранить, А хватит нам и кадишей земных, К чему сердца безумствиями ранить. Терзаются пускай они себе, Лиют свое искусственные слезы, На ярмарках тщеславия в гульбе Лабазникам хмельные дарят грезы, Их ирис королевский не спасет, Отметины злословья не сопрячет, Ритор блажное «а» произнесет -- Мгновенно фря блеющая заплачет. Жалеть картинных ведем нам порой Их кукольник велел с чурным куражем, Перманент сих мизинцем ткни сырой, Крушня за тем всбелеет макияжем. |
| Часовой пояс GMT +3, время: 08:45. |
Powered by vBulletin® Version 3.7.4
Copyright ©2000 - 2024, Jelsoft Enterprises Ltd. Перевод: zCarot