Катерина Петровна сунула пятерню в рот и опустилась на лавку, удивлённо глядя на сына:
- Так что ж ты, Коленька, родную мать в тюрьму упечь хочешь? На дом что ль позарился?
- Дура старая! Кому нужна твоя развалюха? Я дело предлагаю - срубим бабки и в город переберёмся, чего тут хвосты коровам крутить.
- Так ить поймают – посадят.
- Никто тебя не поймает - ты вообще не при делах будешь. Брякнешь, когда надо, по этому телефону - подъедут люди специально обученные. А ты тем временем в конторе всю работу не проворь, скажи - позже вернусь. Постучишься ночью, сторож дверь откроет, а тут они, а дальше - дело техники.
- Убьют сердешного?
- Да зачем же убивать? Прыснут в лицо, он в беспамятстве проспит до утра.
- А проснётся, меня и вложит.
- Тогда убьют.
- Да как же можно, родимый? Живого-то человека….
- Мать, хватит причитать. Ты подумай, какая наша доля будет. Это такие бабки! На всю оставшуюся жизнь….
Катерина, забыв про сына на пороге, задумалась - жуткое дело, но не сама ли она про то Кольке говаривала, и не раз.
- Только разик, мам, только разик, - уговаривал Чинарик, – как поют бурлаки. А потом мы с тобой всю жисть сыты и пьяны.
- Люди-то надёжные?
- А то…
- Увидеть бы: тебе-то я не шибко верю – дураков и в церкви бьют.
- Увидишь, мам, увидишь в деле - зачем лишний раз рисоваться.
- А ну, как меня убьют? Нынче из-за денег такое творят.
- Да нет же, говорю. Теперь кровь только дураки проливают, их ловят и сажают. Да и сами деловые их не жалуют - не в понятиях это.
- А сторожа?
- Расходный материал. Тут, как говорится, не обойтись…. Или его тоже в долю брать?
- Нет, что ты.
- Ну, вот и договорились. Позвонишь, мам, когда деньги в контору завезут?
- Ой, страшно мне, сынок.
- А жить вот так: в грязи, в нужде – не страшно?
Действительно, что хорошего в её жизни? Муж изменял ей налево и направо, перессорил со всеми товарками. Сын в тюрьму угодил, школу не закончив. А потом - ходка за ходкой… Матери позор и унижения по всему селу. Вырваться бы отсюда да зажить по-человечески где-нибудь в другом краю.
- Вот знала б, что ты такой у меня уродишься, тюремщиком станешь, мать будешь позорить, так во младеченстве за ноги разболтала да об стенку так и тарарахнула насмерть.

12

Среди ночи в окно легонько постучали. Вот оно, началось! Непослушными ногами Катерина Чиркова прошлёпала к выходу.
- Кто там?
- От сына вам привет, Катерина Петровна.
Через приоткрытую калитку во двор вошёл Гарик:
- Всё в порядке? Вы одна? Готовы? Пойдём.
Тёмными улицами спящего села прошли к конторе.
Гарик затаился, прижавшись к стене, толкнул Катерину в локоть - давай.

Руки ходуном ходили, по лбу из-под косынки побежала струйка пота. Она затарабанила в дверь:
- Митрич, открой! Спишь, пень трухлявый.
Не сразу за дверью раздался скрипучий глас:
- Ты что ль, Катерина? Чё так поздно припёрлась?
- А лучше рано?
- Ты сказала, до свету вернёшься, а ещё ночь не преломилась. А вот не открою - иди домой.
- Я тебе не открою! Я тебе так не открою, пень трухлявый. Все рёбрышки твои гнилые пересчитаю.
Она штурмом бросилась на дверь, а та взяла да и открылась. На пороге старичок с весьма добродушной, густо поросшей щетиной физиономией.
- Заходи, коль не боишься. А то возьму и сотворю над тобой мужскую потребу.
- И-ии, творильщик, - Катерина ткнула пятернёй ему в пах. - Есть хоть чем?
Старичок охнул и согнулся.
- Ты, блин, баба…!
И тут он увидел Гарика.
- Это ктой-то с тобой? Стой! Сюда нельзя.
Гарик ловко прыснул ему в лицо аэрозоль из баллончика, и старик, закинув руки за спину, будто через голову кувыркнулся, затих.
- Подожди закрывать, - Гарик шмыгнул за дверь.
Через несколько минут перед конторой притормозила машина, а потом звук её мотора растворился вдали. В дверь протиснулись двое.
- Показывай мать, - взял на себя руководство операцией Дымоход.
Замок на двери кассы Гарик открыл без труда, с сейфом произошла заминка. Несколько минут он скрежетал отмычками, а потом начал тихо материться.
- Пили, маэстро, - Дымоход протянул ему ножовку.
Какие красивые и лихие парни, думала Катерина, томясь нетерпением, и живут они красиво. Она чуть не всплакнула, расчувствовавшись, над своей судьбой. Но Бог даст, нынче это кончится – будет и на её улице праздник.
Спустилась вниз, склонилась над поверженным сторожем. Прислушалась - дышит, нет?
Что ж они его не убили? Проспится и каюк Катерине Чирковой - менты заметут, в кутузку упрячут. Что ж мне с ними что ль бежать? А возьмут ли?
Потопала наверх.
Гарик пилил дужку замка – методичный скребущий звук, заполняя комнату, в щель под дверью протекал в коридор. Жалобно звенькнуло полотно, ломаясь.
- Чёрт! – выругался Гарик. – Металл тяжёлый.
- Руки кривые, - не согласился Дымоход, протягивая новое полотно. – Держи.
- Послушай, Яша, Казахстан рукой подать, за рулём Мустафа, берём бабки – и ищи ветра в поле.
- Корсак найдёт, - усмехнулся Дымоход. – Да и не бабки мне сейчас важны - хочу в Движение вернуться.
- Продашь?
- Пили. Забыли.
Вошла Катерина.
- Слушайте, вы сторожа думаете кончать?
- А зачем? - откликнулся Дымоход.
- Как зачем? Очнётся - меня вложит. Ну, а я вас.
Дымоход направил ей в лицо луч фонаря.
- А ты нас знаешь? Так может лучше тебя положить - здесь след и оборвётся.
- Вот вы какие, - Катерина попятилась к двери. - Сейчас побегу, заору, всё село подниму.

- С тебя, тётка станется, - Дымоход повернул луч фонаря к сейфу. - Пошутил я. Никто тебя не тронет. Шеф наш не любит крови, и за сторожа не пожалует. Так что ты сама. Неужто с беспамятным не совладаешь?
Сволочи, думала Катерина, спускаясь вниз - какие же все сволочи. Только на себя и можно рассчитывать.
Склонилась над сторожем.
Митрич, родненький, ты ж сердешный инфаркт перенёс. Так возьми и окочурься - что тебе стоит. Не заставляй грех на душу брать.
Тем не менее взяла, не доверяя просьбам разума - накрыла рот поверженному ладонью и двумя пальцами ноздри прищемила. Держала долго, пока рука не занемела.
Работа продвигалась медленно - ломались полотна, матерился Гарик. Лишь Дымоход невозмутимо подсвечивал ему фонарём.
Катерина дважды спускалась на первый этаж, припадала ухом к дряблой стариковской груди. Душила сторожа за горло. Потом открыла пожарный щит.
Поднялась наверх:
- Что ж долго так, «спецы» - рассвет скоро.
- Сейчас, сейчас, - сказал Гарик, отложил пилку и сломал замок руками.
Дверь сейфа распахнулась. Луч фонаря осветил две полки набитые деньгами
- Это мы хорошо зашли, - присвистнул Дымоход. – Иди сюда, тётка. При тебе считаем и смываемся.
Вместе с Гариком они опустошили сейф, разложили деньги на столе, пересчитали и отложили несколько пачек на край, одну распечатали.
- Твоя доля, тётка – точно, как в аптеке. Телефончик верни и про всё забудь. А нам пора.
Деньги сгребли в пропиленовый мешок, прикрыли сейф, закрыли кассу на замок, спустились вниз.
- Эк, она его.
Луч фонаря высветил сторожа с красным топором в черепе и лужу растёкшейся крови.
- Для верности, - поддакнул Гарик. - Ну, и правильно.
- Только вот что скажет Аркадич? - покачал головой Дымоход. - Ты, тётка отпечатки-то затёрла?
- Мать свою учи! - огрызнулась Катерина и, прижимая пачки денег к грудям, засеменила домой

13

Сидя друг напротив друга за длинным столом, Макс с Вальком играли в нарды, когда в «Общественную приёмную» вошёл Чинарик.
- Прошу «добро».
- Получено, - буркнул Макс, не оглядываясь.
Чинарик прошёл к столу, предложил свою ладонь для пожатий.
Макс смерил его одним быстрым и цепким взглядом:
- С чем пришёл? Работы ищешь?
- Справедливости.
- На «химии» прессуют?
- Мать на бабки развели.
- Кто?
- Да ваши люди - кто ж ещё.
- У нас за это карают строго.
- Ну, а Дымоход – ему что ль в первый раз, или Гарик – личность тёмная.
Макс достал сотовый телефон и перешёл в кресло под флагом.
Окончив разговор, поднялся, кивнул Чинарику:
- Доиграй за меня.

И Вальку:
- Ключи. Я к шефу.
В молодости Николай Аркадьевич Кузьмин вёл беспокойную воровскую жизнь и был известен под кличкой Колька Корсак. Прозвали его так за сходство со степной лисицей, и такую же изощрённую хитрость. Не раз «парился у хозяина», а когда остепенился, попал в Движение, которому стал служить верой и правдой. И не прогадал.
После свержения коммунистов, официальная власть слабела день ото дня, а страну прибирала к рукам организованная преступность. По поручению Движения появился Колька Корсак в небольшом, но перспективном южноуральском городке, где две банды вели нескончаемую борьбу за единоличное влияние. Массовые драки, перестрелки, три-четыре трупа ежедневно приводили жителей в ужас, а милицию в панику.
Корсак встретился с лидерами банд, предъявил мандат Движения, потребовал прекратить междоусобицу, замириться и служить единой организации. Макс согласился, а Большак нет. Большака убил приезжий киллер. Его сторонники частью покорились, частью разбежались, особо строптивые переселились на кладбище, по соседству со своим лидером.
В город пришёл Порядок. Заводы работали и платили Движению. Коммерсанты торговали и платили Движению. Прекратились не только драки и убийства, воровство преследовалось и искоренялось твёрдой рукой «Смотрящего». Девчонки потеряли стыд и страх – до утра гуляли уютными аллеями в мини-юбочках, а насильников застращали раз и навсегда, отрезав одному из них орудие преступления нестерильным ножом.
Весь город знал, что настоящая и справедливая власть – за стеклянной дверью «Общественной приёмной». Здесь лишали капиталов недобросовестных бизнесменов, здесь решали, что и где строить, чему в городе быть, а без чего можно обойтись.
Николай Аркадьевич по праву гордился заслугами, считая бум деловой жизни и процветание города исключительно своей заслугой и главным делом жизни.
Выстроив за городом двухэтажный дом с великолепной усадьбой, доступ в которую был позволен лишь ограниченному кругу лиц, он большую часть времени проводил у телевизора, интересуясь российскими и международными новостями, которые немедленно обсуждал по телефону с друзьями, осевшими, как и он, по всей стране. Если бы не преклонный возраст, думал Николай Аркадьевич, он мог бы стать Президентом и точно навёл бы должный порядок в России-матушке.
Жил он одиноко - воровской закон запрещал иметь семью, но детей любил. Иногда бывал в школах или детских садах, и всегда его визит сопровождался внушительным денежным даром - городской общак соперничал с его бюджетом.
Администрация города, от Главы до секретарши, страшились Николая Аркадьевича. Не раз он, депутат областного собрания, заявлял:
- Мне рентген не нужен, я вас, плетей-бюрократов, насквозь вижу.
И казалось, действительно видит. О его проницательности в городе легенды слагали. Никто не решался врать ему в глаза – маленькие, невыразительные, с мутными зрачками, но с цепким и безжалостным взглядом, наводящим цепенящий ужас на собеседника.
Верша в городе и прилегающих сельских районах суд скорый и правый, Николай Аркадьевич, напрочь исключил смертную казнь для виновных. Пытки, мордобой применялись крайне редко. Обычная мера – денежный штраф, если провинившийся мог платить, работая. В отсутствии таких перспектив, преступившего закон, обирали до нитки и отправляли на зону перевоспитываться, повешав на него всё, что было у ментов нераскрытого к тому времени.
Как правило, Корсак обращал внимание и вмешивался лишь в дела людей состоятельных, известных в округе. За то снискал симпатии простого населения. «Наш Виссарионыч» - говорили о нём в народе.
Кивнув Максу, что информация получена и понята, Николай Аркадьевич задумался.

Касса эта проклятая в селе Рождественка вот уже несколько дней отравляла его душевный покой. Верно ли он поступил, что дал добро на операцию? Хотел наказать «Ариант», скупивший там все земли.
Ох, уж этот «Ариант»! Синдикат самонадеянных выскочек, не признающих Движение, как спрут, буквально за несколько лет щупальцами своими опутал всю область, протянул их далеко за её пределы. Они умели делать то, что не мог Колька Корсак – создавать и развивать новые предприятия. Ариантовцы скупали разорившиеся заводы и вдыхали в них новую жизнь. У них были люди, которых не было в Движении. Они умели рассчитывать и предвидеть, они могли работать и производить, брать кредиты и давать в долг, привозить оборудование из-за кордона и продавать там свои товары. И главное, они умели защищаться - подобраться к ним обычным нахрапом не было возможности.
Николай Аркадьевич не пустил их в город, выпотрошил бюджет и общак, отстаивая молокозавод, на который позарился «Ариант», и с которым не знал, что теперь делать.
Чёрт! Нет деловых людей, нет грамотных, думающих инженеров, предпринимателей - одни «гориллы» кругом. Разве с такими далеко упрыгаешь?
Он покосился на Макса и тяжко вздохнул:
- Привези-ка мне эту тётку.
Николай Аркадьевич Катерине Чирковой понравился. Был он стар, лыс, мудр. Говорил понятно.
- В нашей жизни не так уж много тепла было. Да разве женщина – нас война родила.
За этими словами сразу же зримо вставал живой образ целого поколения твёрдых, как камень, надёжных и честных людей. В отличие от слезливых стариков, этот считал себя счастливчиком. Прошёл тюрьмы – не помер. Перемог войну – не погиб. Не изувечен, не ранен даже. С пятью классами, как говорится, в люди выбился. Вон и кабинет у него какой, и молодцы услужливые. А Колька страх как его боится.
- Мне всегда всё удаётся, - говорил Николай Аркадьевич, угощая Катерину чаем, и женщина чувствовала - в этих словах нет хвастовства, не зря говорит. В этом невзрачном старике чувствовались и ум, и воля, и несгибаемость характера.
- Не страшно было первый раз-то за топор взяться?
Катерина отмахнулась:
- Аборты делала - слеза не задавила, а тут чужой, ни на что не годный старикашка.
- Интересное сравнение, - усмехнулся Николай Аркадьевич, ткнул свою чашку с чаем в катеринину. - Ну, с почином….
Потом ещё говорили.
- Не могу судить о человеке, не посмотрев ему в глаза. Тебе верю, и потому ты не пострадаешь, - Корсак кивнул Максу, и на столе перед Чирковой в штабель сложились пачки денег. – На моих хлопцах греха тоже нет. Значит, был ещё кто-то, кто мог знать или видеть. Кто?
Вид запечатанных в банке купюр заполонил восторгом Катеринину душу.
- А? Что? Кто-то был? Да, наверное, сосед Лукашка, зловредный старик, и покрал. Больше некому.
- Сосед?
- Пенсионер. Вечно за всеми подглядывает, всё что-то вынюхивает. Партию их разогнали, а партийцев-то на свободе оставили, а зря - пересадить-то их не мешало бы.
- Сосед, - раздумчиво повторил Николай Аркадьевич.
- Доставить? – встрепенулся Макс.
Корсак покачал указательным пальцем:
- Давай, Стасик, прокатимся, проветримся, гостью нашу к дому доставим.

14

Чёрный Мерседес мягко затормозил у облезлых, покосившихся ворот. Катерина выпорхнула, прижимая к груди целлофановый свёрток.
- Зайдёте?
- Конечно, ставь самовар, - Николай Аркадьевич, потоптался на месте, разминая затёкшие ноги, вздохнул полной грудью. – Хорошо в деревне летом!
- Вот он, тут живёт, - Чиркова ткнула пальцем в соседние, нарядные, с петухами на коньке ворота.
- Покурите, - приказал Корсак Максу и охраннику.
Его палец не успел коснуться кнопки звонка – калитка распахнулась.
Опрятная старушка с авоськой в руках с любопытством взглянула на него:
- Вы к кому?
- Хозяин дома? Я – депутат областного собрания, - Николай Аркадьевич предъявил удостоверение.
- Да, да, - старушка охотно закивала головой. – Проходите. Собака в клетушке. Я в магазин.
Корсак прошёл опрятным двором, поднялся на высокое крыльцо, толкнул дверь. Остановился на пороге комнаты, застеленной половиками.
Навстречу из глубины дома вышел высокий седой старик его возраста. Приветливая улыбка озарила мужественное лицо:
- Проходите, проходите, не разуваясь - на улице грязи нет, а дорожки всё равно не сегодня-завтра стирать.
Николай Аркадьевич прошёл к столу, представился депутатом и сел на стул, с любопытством оглядывая убранство кухни.
- Не поздно в политики-то? – поинтересовался Лука Фатеич. – С какого вы года?
- Тяжковато, конечно, на закате жизни, - согласился гость. – Но когда-то надо исправлять ошибки - дров-то наломали не мало.
- А сейчас не ломаем, значит?
- Есть, конечно, но всё же не тридцать седьмой год. Запугал этот год русского человека на два поколения вперёд. Схватят тебя ни за что ни про что и в прах изведут, даже не узнать – куда сослан. Только так и делали, чтобы от человека следа не осталось, будто его никогда и не было на белом свете. Коли жена у тебя была – её в одну сторону, детишек в другую. Раскидают семью по разным углам. Сколько же детей от голода мутноглазых бродило по сибирским околицам. «Подайте Христа ради!», - пели они. А родители их в гулагах загибались. Хоронить в тундре копотно – в мешок зашьют и в воду, топь болотную ногами затопчут. Будто и не было человека. Но выживали. Русский народ, слава Богу, в целом свете народ особенный, отличается умом, силою, догадкой.
Лукьянов реплику бросил, накрывая стол приборами для кофе:
- Что ж теперь обнищали? На весь мир срамимся.
- Дураки потому что в правителях - за водой к речке через ручей ходят.
- Сами говорили, товарищ депутат - шибко умных надолго садят.
Николай Аркадьевич смерил хозяина долгим изучающим взглядом:
- Я своё отсидел – закончил все университеты. Теперь эта вся садильня вот здесь, под рукой у меня. Любого раздавлю, только сок брызнет.
Лукьянов тоже ещё раз внимательно оглядел гостя:
- А я так думал - депутаты всё больше языком.
- Давно уж я не вру – нет нужды. Сказывала бабушка - лжа что ржа. Ошибки, признаюсь, бывают. Так на то и человек живой, чтоб проявлять живой интерес.
- Ваш интерес какой? - Лука почувствовал тревожные симптомы и начал напрягаться.
- Всяк человек кормится, как может – за всеми не углядишь. Наш депутатский долг присматривать, чтоб на столе человечиной не пахло. Ведь нам, русским людям хлеба не надо - друг друга жрём и тем сыты бываем. А ведь Христос учит - нельзя жить чужим горем. И воровать тоже с оглядкой надо - где взять, у кого взять.
Лука Фатеич побледнел лицом:

- К чему вы эти разговоры?
- А ведь ты не признал меня, мамлей. – Николай Аркадьевич усмехнулся одними губами. – Мудадзян сорок пятого помнишь? Ну же! Божка ты у меня тогда отнял золотого. Стало быть, должок за тобой.
- Колька? Корсак!
- Признал, стало быть. Это хорошо. И должок, конечно, помнишь. Или думал, похоронил Кольку-штрафника навеки? Вот я тебе сейчас предъяву сделаю и не одну. Ты деньги из скворечни умыкнул? Вижу, что ты. Сядь и не дёргайся. За воротами люди мои - хулиганить не позволят.
- Счёт, стало быть, приехал предъявить, - усмехнулся Лука Фатеич и сел, оставив свои хлопоты гостеприимного хозяина.
- Стало быть, - подтвердил Корсак. – Ведь сколько верёвочке не виться, а … ответ держать придётся.
- Отвечу, - пожал плечами Лукьянов.
Николай Аркадьевич погрозил ему пальцем:
- Ты на льготы свои ветеранские не рассчитывай. Дом продашь, книжки свои сберегательные выпотрошишь, бабку детишкам сплавишь, а сам – на нары. Таков мой вердикт, мамлей. Ты не бойся, на зоне не страшно – везде можно жить, где люди есть.
- Что, и суду можешь приказать?
- Весь твой суд – здесь, - Корсак сжал костлявый кулак и сунул Луке Фатеичу под нос.
Лукьянов упёр руку локтём в стол, сжал ладонь в увесистый кулак и сунул его Корсаку под нос:
- Лямки на штанах не порвутся?
- Поговорили, мамлей, - Корсак поднялся из-за стола и попятился к выходу. – Я думал, встретил старого боевого товарища - попьём чайку-кофейку, вспомним бывальщину. А ты, оказывается, был гнидой и остаёшься. Я таких ногтём давлю.
Лука тоже поднялся, сверля Кузьмина взглядом:
- А не рано ты себя хозяином жизни возомнил? Ты, возможно, настоящих мужиков и не встречал ещё.
- Сейчас один из них будет визжать, как поросёнок под ножом, - сказал Корсак и захлопнул за собой дверь.
- Посмотрим, - сказал Лука и вышел следом.
За гостем хлопнула калитка, но Лукьянов не стал преследовать. Он прошёл в уютную малуху и достал из тайника «Вальтер», завёрнутый в тряпицу – подарок капитана Коробова.
Пока осматривал и заряжал пистолет, был сосредоточен, как исполняющий смертельный трюк акробат. Сосредоточен и спокоен. Напрочь отсутствовали мысли и волнения о возможных последствиях задуманного. Он был уверен, что поступает правильно, и только так должен поступать мужчина, защищая свой дом и близких.
В калитку ввалились двое, сильно торопились, мешая друг другу.
Из малухи глухо стукнули выстрелы, дважды сверкнуло белым огнём.
Бывший преступный лидер города, а ныне помощник депутата областного собрания продемонстрировал, как надо умирать. Он тихонько опустился на землю и сложился в комочек, как маленький замёрзший воробей в конце ноября.
Могучий охранник вздыбился жеребцом на аркане. Пуля угодила ему в горло, перебила артерию, и кровь фонтаном хлестала во все стороны. Его, хрипящего, угасающие силы бросали по всему двору и наконец оставили навсегда на ступеньках крыльца.
Лука покинул убежище, не торопясь, пересёк двор, покосившись на тела незваных гостей. Стёкла в мерседесе были тонированы, но дверцы не заперты. Корсака в салоне не оказалось. Лукьянов кинул взгляд в оба конца улицы и уверенно зашагал на Катеринино подворье.
Сокрушительный удар по голове настиг Луку сразу за порогом дома. Лукьянов упал на колени, выронив пистолет, а костлявые пальцы Корсака стиснули ему горло. У Луки потемнело в глазах, всё же он сумел, падая, подмять под себя тщедушного противника.
Корсак хрипел и задыхался под его тяжестью. Он понял, что не в силах продавить пальцами мускулистое горло и теперь тянулся к нему зубами. У Луки кружилась голова, кровь, вытекающая из проломленного черепа, заливала глаза, силы были на исходе. Он напрягался всем телом, отстраняя горло от оскаленных зубов.
Под кроватью вдруг увидел испуганную физиономию хозяйки дома.
- Помоги, Катерина, - прохрипел он.
Корсак тоже её увидел и приказал:
- Дай мне нож.
А Катерина, цепенея от страха, плакала и тихонько подвывала.

Последние короли Увелки

Нет героев от рожденья - они рождаются в боях.
(А. Твардовский)

1

Это случилось в последний день хмурого февраля. Низкое небо вдруг задымилось, понеслось куда-то с бешеной скоростью, повалил снег, и на улицы нежданно-негаданно ворвался буран. Пешеходы быстро пересекали улицы, скрывались в магазинах и подъездах жилых домов, и вслед за ними в двери ломился ветер.
Мело весь день. К вечеру ветер ещё задувал, но как будто бы приустал и гонялся за прохожими уже без прежней ярости, хотя и разогнал всех по домам. С наступлением темноты на улицах совсем обезлюдело.
Я не страдаю ни манией подозрительности, ни избытком робости, но уж очень необычно выглядела группа молодых людей на автобусной остановке как раз перед моим двором. Что их держит тут в такую дохлую погоду да ещё без выпивки? Насколько позволяет судить мой жизненный опыт, такие компашки обычно делятся на две категории, исходя из того, как они реагируют на случайных прохожих. Если они остановят меня, то это хулиганы, и наоборот.
- Эй, Толян, куда плетёшься?
Я остановился.
И всё-таки это были нарушители порядка. Нельзя сказать, что их предложение ошарашило меня, но всё же потребовался минутный тайм-аут для размышлений.
- Ледовое побоище? Ладно, но при условии, что вы тут же не драпанёте в разные стороны, бросив меня, хромоного.
- Мы-то как раз побежим, но смотри сюда…
Я заглянул в свой двор и обалдел - сотня, а может и поболее парней, вооружённых кольями, цепями, дубинками и ещё черте чем, томились в молчаливом ожидании, будто засадный полк Александра Невского.
Знакомый, окликнувший меня, со всей откровенностью обрисовал ситуацию, в эпицентр которой я попал. Вкратце это звучало так. В последнее время южноуральские парни стали пошаливать у нас на танцах, и местные ребята дружно собрались посчитать им рёбра.
- Прямо чикагские будни, - подивился я. – Хоть и не хожу на танцы, но как патриот и мужчина, готов биться за правое дело – укажите моё место. Впрочем, больше пользы от меня будет ни как от участника сражения, а как от его очевидца - ведь кто-то ж должен описать нашу славную победу над зарвавшимися горожанами.
Со мной немедленно согласились.

После летней травмы на футбольном поле, я действительно сильно хромал, зато меня охотно печатала местная газета. Неплохо было бы нацепить на рукав белую повязку и брать интервью у противоборствующих сторон прямо на месте сражения. Но, поразмыслив, решил, что, вряд ли молодёжь знакома с международным этикетом ведения боевых действий, и, возможно, ни у одной буйной головушки возникнет желание не интервью мне дать, а дубиной по голове. Поэтому вместо белой повязки на рукав я выдернул ремень из тренчиков брюк и намотал его на кулак. Конечно, это совсем не то, что было у меня во флоте. В лучшем случае он мог бы отпугнуть не особо кровожадных противников, в худшем – на нём можно повеситься.
Время шло. Ноги мои замёрзли и настойчиво просились в тепло. Оптимизм улетучился.
- Я, пожалуй, пойду, перекушу - дом-то вон он, - указал я на светящиеся окна.
Мне никто не возражал.
Чтобы мой уход не походил на бегство, решил поворчать.
- Драться нехорошо. Толпой тем более. Раньше все споры решали поединщики - честно и благородно на виду у всех. И вообще, я знал парней, которые втроём весь Южноуральск на уши ставили.
- Ну-ка, ну-ка, расскажи…
Меня завлекали от скуки, но озябшие ноги не располагали к красноречию.
- Расскажу, но не здесь и не сейчас. Читайте прессу, друзья, - прорекламировав районную газету, ушёл домой и за несколько вечеров «накатал» эту повестушку.
А побоище, кстати, не состоялось. Южноуральские парни, получив вызов, ничуть не испугались. Они оккупировали два автобуса, и смело ринулись усмирять Увелку. Только в пути эскорт перехватили стражи порядка и повернули домой.

2

Тот солнечный первоапрельский день был чертовски щедр на сюрпризы. Сначала в конюшне трёхгодовалый жеребчик Буран укусил хозяина за плечо. А едва Тимофей Гулиев вышел в огород, как его окликнули. Какая-то молодая особа, закутанная в шаль, сидела на заборе. Тимофей замер удивлённый, чувствуя, как подступает к сердцу необъяснимая тревога – ведь неспроста оседлала его забор эта крашеная девица. Была она белокурой, но без той томной бледности, которая присуща русским женщинам-блондинкам.
Тимофей подошёл ближе, прислушиваясь и приглядываясь. Светло-синие глаза гостьи были слегка прищурены, уголки губ чуть приподняты улыбкой.
- Я – Маша Иванова, - сообщила она.
- Хорошее имя, - согласился Тимофей. – Что тебе нужно на моём заборе?
- Разве Султанчик не сказал вам, что я приду?
- Нет, - удивился Тимофей. Пустую болтовню он не любил, но шутку ценил и ждал, чем продолжит незнакомка. Как бы в ответ на его мысли, девица рассмеялась весело.
- Я вам радость принесла, - так просто и сказала. – Я от Султанчика беременна. Так что с внуком вас, дядя Тимофей.
Девушка опять рассмеялась, беспечно запрокинув голову.
Тимофей в эту минуту почувствовал, что жизнь его замерла на мгновение, качнулась и приняла какое-то новое направление. Он всегда был спокойным и дружелюбным человеком и не мог теперь примириться с тем, как захлёстывали его поочерёдно волны гнева, ненависти и отвращения. Вот что особенно противно – грязь и убожество ситуации: не смотря на внешнюю привлекательность, девица была явно умственно недоразвитой. Как мог Султан соблазниться такой?
«Запорю! - скрипнул зубами Тимофей, отыскав в мыслях образ сына. – А потом женю!» Что ещё делать? Злоба, клокочущая в горле, чего-то требовала. Тимофей даже испугался самого себя, своей внезапно вспыхнувшей ненависти к сыну. А эта русская девица бесстыже улыбалась ему прямо в глаза.

«Ну и мерзкая же особа, - подумал Тимофей. – Как такую в снохи?»
- Та-ак, - сказал, собравшись с духом. – Нагрешили, стало быть.
- Так ведь, - игриво ответила девица, - не грешит, кто в земле лежит.
- Что-то ты не очень убиваешься.
- А что уж больно-то убиваться: не мать велела – сама терпела. Не он, так другой бы околдовал.
Тимофей вдруг пожалел сына - спасать парня надо от такой напасти. Маша же Иванова глядела на него развесёлыми глазами, то и дело встряхивая головой. И совсем ей не страшно, что живот нагуляла. Сказано, человек стоит того, чего стоят его тревоги.
- Ну, я пойду, - девица спрыгнула с забора. – Позже с мамкой придём – готовьтесь.
Тимофей смотрел ей вслед, и вид у него был до того жалкий и растерянный, что казалось, что не мужчина стоит, подбитый сединой, а мальчишка, одураченный и околпаченный со всех сторон.
- Аллах всемогущий! Вот беда! Вот несчастье! – бормотал он вперемешку с молитвой. Наконец принял решение и ринулся в дом с рыком. – Запорю!
Увидев отца с дико перекошенным от злобы лицом и конским кнутом в руках, шестнадцатилетний Султан Гулиев немо испугался и, вдавливаясь спиной в печь, а затем в стену, словно отыскивая спасительную дыру, допятился до угла, где защитно вскинул руки над головой и закрыл глаза.
- Откуда? Откуда ты её выкопал? Где ты нашёл эту девку в блажном уме?
- А, что, отец? Что я сделал? – удивился Султан из-под руки.
- Я хоть и сам грешен, - сказал Тимофей, силясь овладеть собой и провести экзекуцию умом, а не сердцем. – Но до такого не опускался. Ты бы лучше сучке соседской щенят заделал.
- Ты, отец, часом не спятил? – страх покинул Султана: он быстро смекнул, что в углу ему кнут совсем и не страшен. – Ты скажи, чего взбеленился?
- Отпирается и не краснеет, - Тимофей воззрился на сына, будто отыскивая на лице его признаки подозрительного румянца. – Ты дуру эту русскую зачем брюхатил? Если женилка покоя не даёт, так я тебе её вмиг укорочу.
Тимофей пошарил вокруг взглядом, будто подыскивая инструмент для хирургической операции, и в этот момент Султан метнулся к двери.
- Ай, шайтан! – старший Гулиев кинулся следом, не догнав, кричал на всю улицу. – Домой не вздумай возвращаться. Живи там, где нагрешил.
Голос его срывался на петушиный крик.

3

Репейники цеплялись за штанины. Голые стебли одуванчиков утратили уже свои пуховые береты. Травы побурели, не выдержав палящих лучей, но лето уже переломилось. Солнце хотя и поднималось высоко в голубом небе, но уже не припекало – косить будет не жарко. Всё приуныло в ожидании осени. Лишь тополя безмятежно шелестели зелёными листьями, словно не чувствуя, что лето на исходе.
Показался табор.
У костра рядом с Тимофеем Гулиевым сидел старый его приятель – Иван Степанович Кылосов, заведующий клубом имени Володарского и заядлый рыбак. Он вертел в руках папиросу и, поглядывая в костёр, приценивался к уголькам.
- Выспался, Иван Степанович? – иронично, но с уважением спросил Тимофей, помешивая варево в закопченном котле.
Широкие густые брови Кылосова дрогнули, губы раскрылись, обнажив ровные крепкие зубы:
- Такое привиделось! И сказать смешно… Чудный сон!
Тимофей присел на корточки, хлебнул из ложки, сдувая пар и щурясь:
- Какой, Степаныч?
Кылосов расплылся блаженной улыбкой.

- Какой? – допытывался Гулиев.
Завклубом немного поколебался – рассказывать иль нет? – и сказал:
- Бабёнка голая да развесёлая…
- Худой сон, Степаныч, - с огорчением отметил Тимофей.
- Э, - Кылосов беспечно махнул рукой. – Это вам Аллах запрещает, а лично мне голые да развесёлые шибко по душе. Несчастную бабу любить – вред для обоих. Верно, сынки?
Он обернулся к подходящим парням:
- Иль только в мечтах с девкой миловались?
- Ну, да уж, конечно, - насупился Султан.
- По-моему, Вовка – весьма ловкий молодчик, - сказал Тимофей. – Из него артист бы вышел – народный. Мы супротив него – ослы длинноухие, доверчивые.
Приятель Султана, голубоглазый и белобрысый паренёк, молча присел к костру, глаза его невинно следили за игрой пламени.
- А-а, - махнул рукой Кылосов. – Жалкие последователи Станиславского? Разве в нашей глубинке сыщешь настоящий талант?
- Ну-ну, - согласился Тимофей. – А всё-таки ловок, шайтан. Вот если б он с тобой такую штуку выкинул…
- А что такого он сделал?
Старший Гулиев сунул ложку в карман пиджака, хлопнул себя кулаком по коленке и после этого с удовольствием расхохотался. Потом высморкался, достал носовой платок и утёр глаза. Махнул рукой:
- Ту первоапрельскую шутку, что Вовка со мной выкинул, всю жизнь не забуду.
В костре зашипело, затрещало, щёлкнуло – рассыпались искры. Одна из них прилетела Тимофею на сапог. Он сбил её щелчком в огонь.
Кылосов курил с серьёзным видом, не отрывая взгляда от приятеля, ожидая смешного рассказа.
- Проделки молодых? Это интересно. А, ну-ка, расскажи.
- Ну, хорошо, хорошо, раз ты хочешь, - ясно было, что Гулиева не пришлось бы просить дважды. – Слушай же…
Кылосов слушал, слушал и вдруг стал медленно оседать, потом скорчился и упал в траву. Вцепившись зубами себе в ладонь, он принялся кататься по земле. Из его горла вырывались клокочущие звуки – то ли рыдания, то ли непонятные, неведомые возгласы. Его ноги в резиновых сапогах нелепо торчали в разные стороны, чуть не задевая костра. Так Кылосов хохотал, когда услышал всю эту историю с переодеванием Вовки Евдокимова в беременную девушку.
- Да ладно вам, - проворчал Султан, кривясь недовольно. – Кто старое помянит…
- Цыц! Кто старое забудет…. Вот то-то.
В грубоватом обращении Тимофея к сыну сквозила и давнишняя вина перед ним, безвинно обвинённым. И приятелю:
- Надо иметь талант, чтобы так провести стреляного воробья.
Рыбак не сразу успокоился.
- М-да, - сказал он. – Придётся тебе сознаться, дорогой - опростоволосился ты с этими парнями. Меня-то на мякине не проведёшь. Я повидал и собак, летающих по воздуху. Да-да, удивить меня ничем нельзя. И они против меня, - Кылосов ткнул поочерёдно пальцем в Султана и Вовку. – Шан – тро – па.
Евдокимов вздохнул, всем своим видом показывая, что подобные речи ему слышать не впервой. Кстати, так оно и было. А Султан обиженно покосился на отца - чегой-то гость того…
И Гулиев вступился за ребят.
- Э – э, брось! Не зарекайся наперёд. Вот этот парень, - он кивнул на Евдокимова, – смолит табаку в день раза в два больше тебя. Эх, не я его отец…
- Да ну тебя, - отмахнулся Кылосов, заядлый курильщик. – Пить, курить, ходить и материться я начал в один день.

- Спорим? – Вовка Евдокимов по-взрослому протянул завклубом ладонь.
- Да ну тебя, - Иван Степанович досадливо отмахнулся. А потом вдруг заиграло в нём что-то. Вышиб ногтём папироску из пачки. – Кури, сопляк.
Вовка выкурил и получил новую.
- Кури, кури - хвастунов, знаешь, как учат, - папироса за папиросой Кылосов опорожнял свою пачку.
Пока парень курил, Иван Степанович катал меж пальцев очередную папиросу. Поглядывая друг на друга, будто петухи перед дракой, они оба не по-доброму усмехались.
Когда пачка кончилась, Иван Степанович растерянно огляделся. Тимофей Гулиев хмурился и осуждающе качал головой. Султан безучастно смотрел на огонь. Победитель пари отчаянно плевался и важничал, поглядывая на Кылосова осоловелыми глазами.
И вот за эту минуту сомнительного торжества расплатился Вовка Евдокимов затмением в лёгких и хроническим кашлем на всю свою жизнь.
- Ты чей будешь? - завклубом будто теперь спохватился, что по должности своей является наставником молодёжи, и пари его с пацаном бросает тень на профессиональную репутацию. - Как зовут?
- Ева, - вскинул Вовка отяжелевшую голову.
- Так ты что ль, правда, девица?
- Да нет, - усмехнулся Тимофей Гулиев. - Какая ж это девка, коль в мужскую баню ходит? Это у него инициалы такие - Евдокимов Владимир Андреевич.

4

Наступила распутица, и с нею началась головная боль заведующего клубом имени Володарского. Вернулась в город учащаяся молодёжь от бабок из деревень, из далёких «гостей», с разнообразных практик, из лагерей и домов отдыха, а с нею возобновились, прерванные на лето, танцевальные вечера. Для борьбы с «грязеносцами» Иван Степанович поставил у входа ёмкости с водой для мытья обуви, удвоил пропускающий заслон у дверей. Но это были лишь «цветочки». «Ягодки» жили неподалёку в строительном вагончике.
То были калымщики, невесть откуда приехавшие и всё лето восстанавливающие что-то на золотодобывающей шахте. Танцы их не интересовали, но скучно было каждый вечер пить водку после работы в кругу одних и тех же небритых лиц. Сверкающий огнями клуб манил искателей приключений под пьяную руку. Здесь можно было сыграть в бильярд, заглянуть в буфет, без опаски покуролесить среди нарядных девчонок и сопливых пацанов.
Серьёзных столкновений не было, но испорченные вечера от нашествия немытых, небритых и пьяных мужиков камнем ложились на сердце Кылосова и вызывали головную боль, ещё не начавшись. По натуре своей нескандальный, даже трусоватый, Иван Степанович насмерть боялся этих подвыпивших верзил, и только профессиональный долг и отеческая любовь к молодёжи заставляли его преграждать хулиганам путь.
Обычно это начиналось телефонным звонком снизу:
- Пришли, Иван Степанович.
И Кылосов, проглотив холодный комок, подступивший к горлу, сунув трясущиеся руки в карманы пиджака, спускался вниз.
Пришельцы, числом пять человек, стояли кружком, курили и сплёвывали под ноги.
Молодёжь растянулась широкой и плотной цепью на высоком крыльце клуба. Туда-сюда сновали девчонки, подбивая ребят к решительным действиям.
- Эй, сопленосы, чего распетушились? Мы же по-хорошему. А могём и по-плохому.
- Не пужай! Не боимся, - звонко отозвалась курносая девица в короткой плиссированной юбке. Подхватив свою юбочку двумя пальцами, манерно растянув её в стороны, притоптывая высокими ботами, прошлась кругом по ступенькам:

Меня батюшка пужал, а я не боялася,
Меня миленький прижал, а я рассмеялася.

Девчонки звонкими смешками поддержали её. Парни стояли сурово, плечом к плечу, прикидывая шансы возможного побоища. Пришлые не обиделись.
- Эй, коза, ну-ка, поди сюда. Поймаю – задницу надеру.
- Валите отсюда, - откликнулась девица. – Кто вас звал?
- А мы не звамши…. Слышь, лысый, - это уже к подошедшему Кылосову. – Чё твой клуб только для избранных?
- Мы пьяных не пускаем, - сказал Иван Степанович нетвёрдым голосом.
- А кто пьян? Кто пьян? Ты, мужик, ещё и не видел пьяных.
- У нас молодёжные вечера…
- А мы чё, старые? Это тебе, мужик, пора баиньки. Вообщем, так - либо мы заходим по-хорошему, либо, как получится.
- Я сейчас милицию вызову.
- А без милиции никак? Вот и видно, что ты не мужик, а баба лысая. Хочешь, спор решим один на один. Выбирай любого….
- Я не гладиатор с вами драться.
- Оно и видно. А вы, петушки, не хотите ли размяться, что за девок спрятались?
Султан Гулиев, протиснувшись сквозь толпу, сбежал вниз по ступенькам:
- Я могу попробовать.
Невысокий, жилистый, спортивный он хорошо смотрелся рядом с вихлявыми пришельцами. Возможно, его твёрдый взгляд и уверенный голос немного поколебали самого разговорчивого из калымщиков. Он оглянулся на молчаливого здоровяка:
- Может попробуешь, Стёпа - у тебя удар послабже.
- Не-а. Я за так не дерусь. Ставь пузырь.
- Я поставлю. За тебя поставлю, если этот малёк тебе накостыляет…
- Мне таких с десяток надо. Что, лысый, ставишь бутылку, если я этого татарчонка умою?
- Уходите немедленно, не то я пошёл звонить в милицию – заберут вас прямо из вагончика: бежать-то некуда.
- А кто сказал, что мы побежим? Теперь тем более… Стёпа, бери этого бабайчика подмышку вместо билета. Ты, лысый зря ерепенишься: ну, шары покатаем, ну, пивка возьмём в буфете – не нужны нам ваши танцы и вся эта сопливая молодёжь. Никого не тронем.
Верзила Степан подошёл к Султану вплотную, но, заглянув ему в глаза, брать подмышку не решился. Вместо этого он сдёрнул с головы Гулиева кепку, бросил в грязь под ноги и с удовольствием придавил носком сапога, будто окурок.
- Господи! – прошептал одними губами Кылосов, зная, что драки теперь не избежать.
Два года назад в городок приехал известный в прошлом всей стране спортсмен и для мальчишек открыл в клубном спортзале секцию бокса. Султан Гулиев был его лучшим учеником. Не раз опытный тренер говаривал:
- Поверьте моему слову, этот парень будет олимпийским чемпионом - у него природные задатки.
Султан взглянул на свою кепку, потом на верзилу, у которого шрам на скуле от улыбки преобразился в глубокую рытвину, потом на его соломенную шляпу, сбитую на самый затылок. Отказавшись от мысли дотянуться до неё, прочистил носоглотку и всем, что сумел собрать на язык, плюнул калымщику в лицо. В следующее мгновение, нырнув под яростный кулак, ударил верзилу дважды – в солнечное сплетение и шрам на скуле.
Степан, согнувшись и уронив руки, слепо пошёл вперёд, уменьшаясь в росте, пока совсем не распластался на сыром асфальте. В кругу калымщиков ахнули:
- Стёпа, держись!

Молодёжь с крыльца клуба подалась вперёд и выросла стеной за спиной Гулиева. Между двумя, готовыми сомкнуться в рукопашной, сторонами суетился Кылосов.
- Ну, всё, всё, кончайте. Расходитесь - на сегодня хватит драк.
Между тем, поверженный Степан поднялся на полусогнутых дрожащих ногах и некоторое время оставался на месте, как цирковой борец на арене перед притихшей толпой. Но едва он сделал шаг, как, не удержав равновесия, опрокинулся на спину, тяжко ухнув массивным телом об асфальт.
Его конфуз клубная молодёжь приветствовала дружными радостными криками. Султан вмял каблуком ботинка упавшую соломенную шляпу, сунул руки в карманы и, сутулясь, будто от холода, вбежал по ступенькам на крыльцо и скрылся за входными дверями.
Кылосов, раскинув руки в стороны, двинулся на молодёжь:
- Ну, всё. Ну, всё. Заходите - вон девчонки как замёрзли.
Калымщики подняли своего приятеля, оттряхнули, подхватили подмышки и поволокли прочь - двигаться без посторонней помощи он ещё не мог.
Вовка Евдокимов поднял, отряхнул Султанову кепку, крикнул в спину удаляющимся:
- Что, мужики, за пузырём помчались? Уговор дороже денег.

5

Из шахтёрского городка Пласт автобус уходил в областной центр дважды в день – утром и вечером. Утром в выходной день уезжать никому не хотелось, а вечером автобус был переполнен, да и билет, даже для студентов, обходился в полную цену. Другой путь – на местном автобусе до Увелки, а оттуда в Челябинск на электричке, на которую билеты покупали только девчонки, да и то за полцены.
Автобус подруливал к самому вокзалу за полчаса до прихода электрички, и эти тридцать минут ожидания были для пластовской молодёжи Дантовым кругом ада. Вся Увельская шпана – любители побить толпой одного – будто цирк Шапито, ожидали жёлтый «ЛиАЗ» воскресными вечерами на привокзальной площади.
Если не было поблизости стражей порядка, пластовчан вытаскивали из салона в только что раскрытые двери и «метелили» прямо у колёс автобуса. С некоторых пор встречать злополучный автобус, охранять на вокзале и провожать до электрички приезжую молодёжь обязали наряд милиции. Тем с большим остервенением и жестокостью измывалась шпана над пластовчанами, когда люди в погонах отсутствовали. Впрочем, «наезды» продолжались и в электричке – учащихся в Челябинске увельчан было значительно больше, чем из шахтёрского городка Пласт.
Всё изменилось, когда район вокзала объявили своей территорией братья Прокоповы, а самый шустрый из них – Василий – назвался королём Увелки. Для всего густонаселённого рабочего посёлка это заявление звучало более чем амбициозно, но для транзитных пассажиров, не высовывавших носа с вокзала, вполне годилось. Васька Прокоп запретил бессмысленные избиения приезжих, более того, его дружки встречали на площади автобус и следили, чтобы кто из местных не затеял с пассажирами потасовку. За устроенный порядок самозваный «король» требовал немногого - по рублику с пацана, по полтиннику с девчонки.
Платили, потому что выбор-то невелик - плати или отлупят. Впрочем, Васька, учащийся челябинского ПТУ, сам ездил на электричке воскресными вечерами и придумал такую штуку. Вся отъезжающая с Увельского вокзала молодёжь сбивалась в один вагон, и чтобы попасть в этот вагон, надо было заплатить Прокопу. Но уж потом, под защитой его дружков, можно было безбоязненно ехать до самого Челябинска.
А бояться беззащитному пассажиру в двухчасовой поездке до конечной остановки было кого. Молодёжь садилась в электричку на каждом полустанке, но в Еманжелинске и Томино в вагоны врывались организованные банды, подобно Увельской. И тогда начинались побоища.

Лам задумался.
- Ты смог бы, Лам, защитить её и своего ребёнка?
- Если только покинуть пещеру, но зимой это верная смерть.
- Женщины спасли детей, объединившись.
- Но я-то мужчина!
- Трусливый.
- Что ты, Харка, от меня хочешь?
- Чтобы ты думал, как тебе жить?
- Для этого есть Хранитель.
- Ты хотел сказать, был. Теперь тебе, Лам, самому решать, как жить – сам ты себе Хранитель.
- Ты, Харка, в своём уме?
Обречённый улыбнулся и кивнул.
- Ты им восхищался. Послушай совета последнего Посвящённого, Многорукий Лам – выбери женщину, нарожай детей, а если на твою семью посмеет кто-нибудь посягнуть, возьми палицу, разбей ему голову и будь настоящим мужчиной.
- Знаешь, я бы свою разбил, чтобы ты остался у нас Хранителем.
- А я отдаю жизнь свою, чтобы не было в пещере Хранителей.
- Как тебя понимать?
- Поймешь, когда к груди младенца прижмёшь, которого защитишь, накормишь, вырастишь и обучишь гончарному делу.
- О, Харка, неужто такое возможно?
- Теперь да!
- О, Харка! Ты настоящий Хранитель…. пещеры.
Ушёл гончар, терзаемый мыслями, а Обречённый светлел и креп душой – смерть ему казалась подвигом, совершённым ради людей.
Пришёл проститься Суконжи – медный топор, насаженный на полированную рукоять, к Харкиным ногам положил.
- Прими подарок.
Харка лишь покосился на оружие.
- Прекрасная работа! Ты хочешь, чтобы я с ним в огонь вошёл? Ручка сгорит, топор расплавится – нет, не возьму, Суконжи. Но попрошу после сожжения пепел собрать и бросить в реку – пусть мой прах унесёт вода, как однажды сюда принесла живым.
Плавильщик тяжко вздохнул. Харка продолжил.
- Мне рассказывал умерший Хранитель, что прежде люди Падающей Воды звались Серыми Волками и кочевали вслед за стадами. Они не пожирали своих мертвецов, а закапывали вместе с оружием и верили, что в Долине Вечной Охоты им не придётся голодать. Сыты ли души съеденных в пещере, как думаешь, Суконжи?
Плавильщик молчал. Харка спросил.
- Кому нужен этот обычай пожирать умерших и родившихся?
Хрипло сказал Суконжи одно слово:
- Бурунше.
- Или безумцу, вкусившему однажды родную плоть. Посмотри вокруг себя, Суконжи – охотники добывают мясо, ты делаешь им ножи, Лам пятками вращает круг…. Причём здесь Бурунша? Что заставляет верить в глиняного истукана? Молчишь? Я скажу – Хранитель.
- Харка, ты сам Посвящённый.
- Тебе откроюсь – я соврал.
- Зачем?
- Чтобы перестали люди в пещере пожирать покойников и младенцев.
- Ты не боишься гнева Хозяина?

- Я не боюсь даже костра. А Бурунши не было никогда и никогда не будет – его придумал, увидев идола, один сумасшедший, назвавшись Хранителем. С него и началось безумие….
Суконжи, потупившись на свой топор, тихо произнёс:
- Харка, если Хозяина нет, зачем ты идёшь на костёр?
- Чтобы убить веру людей в толстобрюхого истукана.
- А может быть….
- Нет. Если бы это сказал всем, меня просто убили. Потом бы нашёлся хитрец, заявивший, что ему Откровение было – уснувший Бурунша проснулся и назвал его Хранителем. Ничего бы не изменилось. Теперь люди поверили, что Бурунши уже нет, и будут думать, как дальше жить.
- Но кому нужна твоя жертва?
- Последний Посвящённый должен умереть, чтобы сомнений ни у кого не осталось.
- О, Харка, если ты не сошёл с ума, то, наверное, сойду я. Как же мы будем без веры?
- Верь в себя.
Суконжи, помолчав:
- Может, однако, так случиться, что хитрец, которого ты боишься, всё-таки объявится в пещере.
- Может, но я потому и открылся, что надеюсь на твою помощь.
- Чем я могу тебе помочь?
- Не мне, а себе и людям. Надо глиняный идол разбить и выкинуть из пещеры, чтобы не появился хитрец.
- Верно, но как это сделать?
- Тайком. В открытую, поймав настроение людей. Не знаю как, но надо.
- Я тебе, Харка, в этом клянусь.
- Тогда забери свой подарок – он тебе больше пригодится.
Плавильщик ушёл.
Харка думал о нём – я не ошибся, есть среди мужчин Падающей Воды толковые люди. С них и начнётся зарождение добрых обычаев. Вот ещё Дул….
Стрелочник подошёл. Харка кивнул ему – садись рядом на белую шкуру.
Дул покачал головой и присел на усыпанный каменной крошкой пол – шкура бизона для Хранителей.
- Ты в отчаянии, стрелочник Дул, что пещеру покинул Хозяин?
- Я, как все.
- Скажи, своё ремесло ты постиг сам, научил Хранитель, или Бурунша открыл, явившись во сне, мастерства секреты?
- Всё в пещере по воле Хозяина.
- Как же ты дальше будешь жить, ведь Он ушёл.
- А ты, Харка, не ошибся?
- Харка бы мог и приемник тоже, но уста Посвящённого волю Хозяина огласили. Ты сомневаешься?
- Признаться, да.
- И гнев Бурунши тебя не страшит?
- Зачем бояться того, кто ушёл?
- Не боишься, что вернётся?
- Вернётся – буду бояться.
Харка улыбнулся.
- Горазд же ты, мастер, говорить.
Потом помолчал и спросил:
- Ты хотел бы вернуть Буруншу?
- Конечно, чтобы успокоились люди.

- Без него у тебя стрелы скривятся? У Многорукого Лама отнимутся ноги? В печь упадёт Суконжи?
- Охотники считают, что в западне носорога съел разгневанный Бурунша.
- Да будь же он проклят, лишивший людей Великого Примирения.
- Харка, ты что говоришь?!
- То же, что ему сказал на Откровении – твои обычаи нам не подходят, покинь пещеру, оставь в покое людей.
- Ты верно сошёл с ума!
- Я безумие изгнал из пещеры!
Оба, распалившись, замолчали. Но Дул сидел, не уходил. Хороший знак, подумал Харка и продолжил:
- Люди, оставленные Буруншой, забудут его обычаи, и воцарится в пещере покой. Надо только немного помочь им в это смутное время.
- А ты уходишь, – горько сказал Дул.
- Я ухожу с Буруншой подмышкой и тебя попрошу помочь, Суконжи, разбить его идола, чтобы память о нём выветрилась у людей.
- Харка, когда ты всё это задумал?
- Стрелочник Дул, разве тебе нравится пожирать людей?
- Охотники верят, что от плоти съеденных к ним переходят сила и ловкость.
- А от младенцев?
- Жизнь.
- И ты в это веришь?
- Я как все.
- Когда на пальце качалась стрела, я восхищался твоей мудростью. Что же теперь затмило тебя? Скажи, ты искренне веришь в Хозяина?
- Я не хочу смуты в пещере….
- Уже легче. Что же ты хочешь?
- Порядка хочу.
- При котором каждый знает, что будет съеден, когда настанет срок?
Дул плечами пожал. Харка продолжил.
- И каждый младенец едва родившись рискует быть съеденным собственным отцом?
- Да, это было, но мы живём. А без Хранителя может такое случится, что каждый возьмется за топор, и кровь польётся рекой – может так статься, что в пещере не останется никого.
- С чего бы это?
- Всем нужна власть, оброненная Посвящённым.
- Неужто? Не знал. И тебе нужна власть? Ты тоже возьмёшься за топор?
- Только в том случае, если женщины будут побеждать.
- Считаешь, что и они захотят править в пещере?
- В первую очередь они.
- Зачем?
- Чтобы завести свои обычаи, унижающие мужчин. Так что, Харка, пока не поздно, верни людям веру в Буруншу.
- И это говоришь мне ты – мудрейший из мудрых!
- Да, Харка, я. Кстати, ты можешь остаться Хранителем – зачем тебе умирать, но обычаи обязан будешь соблюдать.
- Очень мне жаль, стрелочник Дул, что мы не поняли друг друга. Я видел в тебе друга, а ты уходишь врагом.
- Это ты уходишь, сея в пещере раздор и панику.

- А я верю в благоразумие людей. Пусть льётся кровь, жаждущих власти, но с победителем придёт порядок – люди начнут хоронить мертвецов и перестанут пожирать младенцев.
- Вот как! Ну, что ж, пойду делать лук – стрелы теперь самому пригодятся.
Ушёл Дул, оставив Харке смятение. Неужто он что-то не предусмотрел? Неужто правда то, что охотницы натянут луки, и рекой польётся в пещере кровь?
Обречённый думал, после его смерти люди поскорбят немного, изберут вождя и будут жить семейно, забыв прежние распри. Но власть, власть действительно лакомый кусок. Что она даёт человеку? Возможность работать не руками, а головой? Харка так думал, а теперь понял – это возможность видеть согбенные спины соплеменников. Пожалуй, за власть иные охотники будут не против свару затеять и убивать.
Но всех опасней, конечно, женщины – они организованы, вооружены, стрелы их бьют без промаха. Захотят ли они покориться мужчинам? Вот о чём Харка не подумал, свергая Буруншу. Ему казалось, что мужчины, побузив или миром, решат вопрос, кто править будет, какие порядки заведёт. Без Хранителя мужчины захотят иметь детей, а женщины в семьи вернуться – ведь им природой суждено хранительницами быть домашних очагов.
Но стрелочник прав – женщины, взбунтовавшись, могут перебить многих мужчин, а тех, кто останется, или юношей поставят на колени у своих ног. За время безумия в пещере и противостояния полов не мало, должно быть, зла скопилась в их алчущих любви сердцах. Вот о чём Харка не подумал!
Красота и нежность, материнская ласка – это в семьях, под защитой мужчин. А женщины у власти – это глупость, это роскошь (баловство, богатство, шик), это праздность и безделье, это безумие, в конце концов. Вот о чём Харка думал теперь.
Явился Бель к нему с подарком – утку запеченную в глине принёс.
- Поешь, Обречённый.
Харка кивнул, но к еде не притронулся.
- У тебя есть любимая женщина, шкурных дел мастер?
- Зачем одна? – дубильщик чиркнул ребром ладони по горлу. – Мне их во как хватает.
- Дул говорит, в пещере будет смута – женщины поднимутся на мужчин. Ты готов с ними драться?
- Зачем? Мне и в землянке хорошо.
- А зимой?
- Зимой вернусь в пещеру.
- Женщинам ступни лизать?
- Да хоть бы и так. Впрочем, что они могут без нас? Жрать? Спать? На солнцепёке валяться? Даже не смогут рожать!
- А убивать? Их стрелы не знают промаха.
- Зачем им меня убивать?
- Так значит, тебе без разницы, кто будет править в пещере?
- Абсолютно. Моё дело шкуры дубить.
- А не хотел бы ты иметь семью, нянчить детей, ласкать жену?
- Дак кто же не хочет?
- А если победившие женщины заставят тебя целый день работать, еды дадут ровно столько, чтобы ты не умер с голоду, а ночью ещё отдадут в чьи-то руки. Как тебе эта перспектива, мастер Бель?
- Чьи-то руки? Но там есть и шея – я её сверну, если что-то не так.
- Тебя убьют.
- Харка, откуда ты это взял?
- Дул говорил.
- Слушай ты больше выжившего из ума старика.

- Так значит, всё обойдётся – не потечёт в пещере кровь?
- Женщины не такие – им не власть, а ласка нужна.
- Твои бы слова….
- Ешь, Обречённый. Жаль, что уходишь ты от нас.
- Позови Туола.
Дубильщик принёс безногого, а сам ушёл.
- Ты ел сегодня? – Харка спросил. – Возьми, поешь.
- А ты?
- Мне теперь пища не впрок.
Туол впился зубами в печёную утку.
- Ну, мастер наскального рисунка, как ты меня изобразишь пылающим в костре?
Давясь непережеванным, калека ответил:
- Я, Обречённый, ещё не думал.
- Ну, тогда слушай. Ты уже знаешь, что на стене изображены божества, жившие здесь до Бурунши. Теперь узнай всю правду о том, что случилось в этой пещере в далёкие времена. Когда-то здесь жили два брата-богатыря и красавица-сестра, но кривоногий Бурунша их погубил. Когда твои предки, Серые Волки, пришли сюда, один сошедший с ума человек сумел убедить их, что Бурунша – божество пещеры, а он его Хранитель. Так началось поклонение Безумию, заставляющему пожирать детей….
У Туола в горле застрял кусок – он закашлялся. Харка кулаком постучал по его сутулой спине.
Калека выдавил из себя:
- От кого ты всё это узнал?
- От Хозяина – ведь я Посвящённый. Так вот, не надо костра и гордого профиля – ты изобрази меня убивающим Буруншу.
Калека вытер слезу:
- Как это?
- Бурунша, я и топор в моей руке. Всё понял?
- А люди?
- Когда ты закончишь, его уж не будет – Харка ткнул пальцем в сторону глиняного истукана. – И вера забудется в него. А я хочу быть на стене в образе Изгоняющего Безумие.
Группа охотников вошла в пещеру.
- Всё понял? Теперь ползи к своей стене – о том, что я говорил, никому не слова.
Туол сжал зубами недоеденную утку и, опираясь на руки, потащил своё тело прочь.
Охотники подошли к белой шкуре.
- Мы сложили большой костёр – ты будешь доволен, Обречённый. Солнце коснулось горизонта – пора.
Охотники подхватили тело последнего Хранителя, прямое, как копьё, и понесли на руках к выходу. Харка поднялся и следом пошёл.
Как всегда задержался у входа. Солнца огромного медный диск был съеден чертой горизонта на четверть – от него через реку серебристая пробежала дорожка. Дышали покоем мирные дали в закатный час. Лебеди, свистя крылами, садились на воду, а от неё поднимался туман….
На небе ни облачка, бирюзовая высь казалась бездонной – долетит ли душа, подумал Харка, вместе с дымом до её края. Сгорим, увидим….
На пригорке был сложен высокий костёр из толстых веток и сухих деревьев. Действительно, оценил Харка, постарались. Люди стояли вокруг него – охотники группами, женщины с детьми толпою. Уже началась, усмехнулся Харка, борьба за власть.
Тело последнего Хранителя осторожно вознесли на костёр и положили. Рядом с ним моё место, сказал себе Харка и пошёл на пригорок твёрдой поступью с уверенностью на лице. У костра с четырёх сторон стояли охотники с горящими факелами. Ждали его…

Подойдя к костру, Обречённый представил, как будет гореть – задыхаться дымом, корчится от боли, обжигаемый пламенем. Наверное, закричит….
Лица вокруг незнакомыми стали. Кто эти люди, подумал Харка, почему он, рождённый в горах, должен сгореть за этих блудниц, трупоедов и….
Не ведая, что творит, Обречённый вдруг сорвался с места и стрелой, выпущенной из лука, помчался к реке….

4

Однажды Харке приснился сон – будто мчался он полем широким, а за ним, преследуя по пятам, гналась ненавистная погоня. На пути река в скалистых берегах – миг и она за спиной. Вырос лес перед ним - беглец высоко подпрыгнул и полетел, раскинув руки, как крылья. Всё выше и выше встречный поток поднимает его над землёй, и вот уже в соседях облака, и раздвинулся горизонт.
На юг, куда убегала река, потянулась бескрайняя равнина. Задира ветер, разгоняясь на её просторе, ерошил кусты и гонял волны по серебристому ковылю. Акаций кудрявые кусты стояли копнами в зелёном поле. Ивами прикрыла река пологие берега. К ним степенной цепочкой брело стадо мамонтов на водопой. Носорог будто заяц, петляя в траве, отгонял неведомого хищника от своего новорожденного носорожека. Низкорослые лошади неслись табуном, преследуя одинокого осла. Сайгачиха прятала своего детёныша в жёлтой траве, но не обманешь острый глаз степного беркута. Впрочем, сайгачонка от смертельного когтя спасла быстроногая лиса, мелькнув рыжим хвостом на солончаковой прогалине. Вот это добыча для орла! Разгоняясь в падении, беркут падал с небес на похитителя птенцов – держись, воровское племя!
С запада подступал лес – редкий, солнечный на склонах холмов и непроходимый в распадках. За скалистой грядой встал он сине-зелёной стеной – дремучий, девственный, страшный. С утра до вечера и с ночи до утра не прекращалась здесь смертельная борьба за жизнь всего живого. Исполинские ели, кедры и пихты, сцепившись ветвями, рвались к светилу, душа друг друга и подлесок. Иные, не дотянувшись до солнца, чахли - вся энергия их ушла на то, чтобы поднять пучок иголок к бледному свету; обросшие мохом, обвитые лианами, изъеденные грибками, они показывали нерушимое долготерпенье побежденных. На земле буро-зелёный ковёр мха. Лишайники и грибы черпали жизненные силы из тех, кто вершинами видел солнце. И это была среда обитания для многочисленных животных. Белки с бурундуками, снуя меж хвощей, собирали кедровые шишки. Юркий соболь притаился в ветвях, высматривая добычу. За ним приглядывала рысь, к лежбищу которой давно принюхивается росомаха. Не ведая страха, медведь обдирал кусты малины, но саблезубый тигр уже приготовился к прыжку. И Тот, Которого Боятся Все, тоже живёт в лесу….
На востоке страна болот, родина туманов – туда ни один зверь не забредёт, и птица не залетает. Солнечный луч там редкий гость, но и зимы там не бывает - даже в самый жуткий мороз туман не падает снегом вниз, а клубится на границе торфяников, не пуская к себе холод. Оттуда изредка на солнечный свет выходят чудища, которых давно уж на земле нет, но которые по ней до сих пор ходят. Духами Болот зовут их люди и пугают друг друга.
На севере вертикальной стеной поднимается горное плато – ещё одно место загадок. Оттуда падает вода, но туда ещё никто из потомков Серых Волков никогда не поднимался. Иногда на равнину, сложив крылья, пикируют горные орлы и, схватив добычу, улетают к себе, в заоблачную высь. Однажды Харка, совсем ещё юный, завернулся в ослиную шкуру, надеясь в когтях крылатого хищника в горы подняться. Орёл прилетел, походил по шкуре, почистил клюв, оставил помёт и был таков. Парнишка не успокоился – у оврага, где грунт помягче, выкопал западню, накрыл ветвями, положил приманку и сел в засаду. Ему удалось схватить похитителя за чешуйчатые лапы, и орёл вместе с ним взлетел. Нет, на горы он тогда не поднялся – птица камнем ринулась вниз, но ударился о земь только Харка. Орёл помахал ему крылами и скрылся вдали…

Так может теперь он в состоянии сам долететь в страну, где рождается вода, откуда с рёвом падает она в русло реки. Харка поднимался всё выше и выше, а внизу по земле скользила его тень, и за нею гнались похожие на муравьёв охотники, лающие собаками….
Не ведая, что творит, Обречённый мчался к реке, оставляя за спиной смерть в огне, изумление людей, гордость свою и честь.
Взметнув брызги, Харка промчался мелководьем и нырнул. Прохлада, сомкнувшаяся над головой, не остудила её жара – Обречённому казалось, не вода вокруг, а дым не даёт вздохнуть; не струи течения, а пламени языки облизывают его тело. Преодолевая внешнее сопротивление, подгоняемый внутренним страхом, он плыл….
На берегу упал, лежал и долго смотрел, как догорает костёр, которого он избежал. Костёр, сделавший его лжецом, трусом и беглецом. Сделавший его изгоем. Куда он бежал? от кого? зачем? Что там смерть, что здесь – дело только во времени.
Багровые всполохи огня наводили тоску – не будет у него теперь тепла, жареной пищи и защиты от клыков и когтей хищных животных. Харка лежал, осиротевший, тёплой ночью на берегу реки. Звёзд не было - тяжёлое небо коснулось воды. Тревожно перешёптывались камыши, перекликались лягушки.
Костёр погас, тьма поглотила округу.
Харка поднялся и побрёл спиной к реке, двигаясь по ровной земле, обходя кусты и замоины, прислушиваясь к звукам окрестности.
Рассвет его застиг на равнине. Холодный свет просачивался к земле сквозь серые слои облаков, которыми было забито небо. В утреннем тумане пропали дали. Ветра не было. Оцепенели травы….
Ящерица, оставив хвост, шмыгнула из-под Харкиной ступни. Гриф опустился на большой валун и, склонив голову, косил на человека любопытный взгляд – ты ещё жив?
Харка лёг в густую траву. Лихорадочное возбуждение, гнавшее его через реку, а потом прочь от неё, наконец пропало, оставив тоску и желание выть. Он снова почувствовал всю тяжесть несчастья, обрушившегося на него. Избежавший костра не минует когтей и лап жестокой природы. Сколько дней он будет бродить по земле – жалкий, беззащитный, голодный, прежде, чем станет чьей-то пищей?
Отчаяние овладело им. Он уже не полагался на свои быстрые ноги и светлый ум, которым восторгались в пещере. На его лице с лёгким пушком, в его зелёных, как у рыси, глазах была одна смертельная усталость.
Харка посмотрел на свои руки в царапинах и шрамах – разве под силу им свалить медведя? голову тигру завернуть?
Он попробовал восстановить в памяти картину последних двух дней. Он приемник Хранителя – почёт и уважение всех людей. Смерть Посвящённого - Харка один на один с Буруншой. Как и почему возникла у него желание свергнуть власть кровожадного истукана - собой пожертвовать ради племени, не бывшего ему родным. Почему бы не заделаться Хранителем для людей, которые этого ждали? В голове заклинило? Так спрашивал себя Харка, голодный, уставший и подавленный.
Он приходил в бешенство от мысли, что совершил ошибку, не став Хранителем. Хотел повергнуть Буруншу, избавить людей от кровавых обычаев, а оказался трусом, лжецом и беглецом, лишившимся уважения и защиты.
Солнце пробилось сквозь облака. Его яркие лучи разбудили равнину – застрекотавшую, заверещавшую, запевшую и затрубившую. В них была радость жаркого дня, свежесть проснувшегося ветерка. Степь показалась теперь более благодушной, менее вероломной и опасной. Она серебрилась ковылём, лёгкой зыбью волнующимся под ветром. Она расточала пряные ароматы трав и медовый запах цветов. Они манили, звали насекомых – опыляйте же скорее нас! А за теми гонялись куропатки, стрижи и сизокрылые чибисы. Стрекозы стрекотали прозрачными крыльями, преследуя мошек, и сами попадали в чьи-то клювы. Праздник жизни через чью-то смерть.

Харка безучастно созерцал всё это, чувствуя себя помётом пресмыкающегося, распространяющего запах лихорадки и страха. Он лежал, то свернувшись, как змея, то вытянувшись, как ящерица. Иногда скрипел зубами, охваченный приступом отчаяния. То колотил себя в живот, то хватался за голову. Лучше бы он погиб на костре, утонул в реке, чем мучиться теперь живым и здоровым. Впрочем, надолго ли это?
Харка задумался – есть ли у него шанс выжить одному в степи? Вспомнил потомков Серых Волков – вот, кто не страдает сомнениями. Это были настоящие охотники с большими, тяжёлыми головами, низкими лбами и сильными челюстями; у них смуглая от загара кожа, волосатые торсы, руки и ноги не знающие усталости. А остротой своих чувств, особенно обонянием, они могли соперничать с настоящими волками – если встанут на Харкин след, никогда его не упустят. В их взглядах всегда угрюмая свирепость. Харка на них не похож.
Нет, не для этих горилл собирался взойти на костёр Обречённый. Он вспомнил прекрасные глаза детей, девушек и своей любимой. От них черпало племя силу, разум и способность выживать в любых условиях.
Он обратил к небу взор, мысленно стеная - что же будет с ним без людей, без защиты и крова? как будет жить один в степи? кто защитит от мрака и холода зимы? кто согреет озябшее тело? где найти оружие, чтобы добыть еду? как самому не стать чьей-нибудь пищей?
Ему показалось, что небо сказало – иди вдоль реки в сторону высокого солнца; там не бывает холодной зимы; там вечно плодоносят деревья; там ты не будешь голодать; там ты спасёшься.
Харка посмотрел в голубую даль более дружелюбно – ты всегда поддерживало меня, выручая из смертельной опасности; это ты внушило мне отвращение к глиняному истукану; сила и ловкость мои от тебя; я люблю тебя; я тебе верю.
Он вспомнил Эолу, хрупкую и желанную. Он так мало сказал ей о своей любви, но глаза его не молчали, они должны были рассказать ей о его чувствах. Вспомнил выражение страха на её лице, когда он пометил её грудь знаком Обречённого. Выражение ему не понравилось – оно сделало девушку чужой. Неужели бегство Харки отвернёт её сердце от него? Неужели свой прекрасный взор, полный влажного блеска, она обратит на кого-то другого.
Например, на волосатого Дипа, который не раз заступал ей дорогу, предлагая своё ложе на вонючей шкуре гиены, у которого из-под мохнатых бровей дико сверкали глаза убийцы. Харка вспомнил его коренастую фигуру, подчёркивающую ширину плеч и длину рук. Всё его существо выражало необычайную силу - неутомимую и безжалостную. Никто не знал её пределов, но все знали, что она огромна. Те, кто отважился, бросить ему вызов, погибли, были съедены и их черепа сожгли, посвятив Бурунше. Такие же, как и он, были ещё трое мужчин из его ватаги – всегда они охотились вчетвером. Если один из них желал смерти кого-то, значит этого желали все четверо. Всякий, кто объявлял им войну, должен был либо погибнуть, либо уничтожить их всех. Ещё говорили, что эти четверо не потомки Серых Волков – они пришли однажды в пещеру с подношением Бурунше и были приняты в число охотников.
Харка помнил, как свирепо, алчно и с вожделением смотрел Дип на Эолу. На юношу он смотрел с угрозой. Его внимание к девушке породило в охотнике ненависть – такое чувство возникает к сопернику. Но статус приемника оберегал Харку от жестокости Дипа – чуждый страха, тот не лишён был осторожности. Теперь всё решилось без борьбы – никто не встанет у него на пути в посягательствах на Эолу. Впрочем, женщины пещеры, грозные своей многочисленностью, страшные меткими стрелами и общностью интересов, станут ей защитой, если она отвергнет Дипа.
Сердце изгоя томилось тоской.

Это случилось в полдень. Ветер трепал облака на небе. Оно дрожало от зноя, как вода в луже от топота мамонта, и извергало тёплый воздух на землю. Будто отблеск вчерашнего костра солнце полыхало в зените. Жаворонки пели ему песню. Харка поднялся, готовый идти, куда ему указало небо. Вскинув лицо к небесному огню, юноша ощутил, как в глубине души поднимается что-то величественное, что заставляет людей любить, цветы цвести, и песни петь даже самых маленьких пичужек. Изгой почувствовал жажду жизни, беспокойное, могучее желание дышать и двигаться, сражаться, если придётся, и, если придётся, умереть.
Харка пошёл по направлению к югу.
Степь раскинулась перед ним. Она была в расцвете своих сил – травы по грудь качались от ветра, будто по морю струились волны, набегая одна на другую. Многочисленные запахи сливались в один неповторимый аромат. Степь была необъятна, щедра и обильна – среди злаков и вереска цвели зверобой и шалфей, красноголовый сочно-зелёный клевер занимал большие поляны. Осот голубил окрестности. В лощинах лоснилась осока и сухо шелестел камыш. Всюду кишмя кишели насекомые и пресмыкающиеся. Харка шёл, набивая рот кузнечиками и саранчой, стрекозами, которых удавалось схватить на лету.
Кое-где огромными и подвижными валунами торчали из высокой травы спины мамонтов. Сайгаки и зайцы то появлялись в траве, то исчезали, преследуемые волками или собаками. Куропатки и дрофы вспархивали над зелёным ковром и пропадали в нём. Табуны лошадей и стада благородных оленей не спеша уходили с пути невидимого Харкой хищника – то ли леопарда, то ли льва, то ли саблезубого тигра. А по степи по-прежнему бродили волны….
День истекал. Заходящее солнце таяло у горизонта в сумеречных облаках. Потемнел восток. Появились на небе звёзды. Повеяло дыханием ночи. Харка присмотрел ночлег у подножия кургана. Привыкший ночевать в пещере или у костра, теперь он остро ощущал свою беспомощность и слабость. Каждое мгновение мог появиться серый медведь или леопард, тигр или лев, хотя они редко бывали в степи. Мамонт мог сойти с ума и броситься на беззащитного человека, как тот со сломанным бивнем и дротиком в животе, всё лето преследовавший их племя. Носорогу лучше не попадаться на глаза – этот приходит в ярость от одного вида двуногого существа. А растоптать ему ногами или подцепить рогом – пара пустяков.
Харка специально выбрал склон – легче удирать вниз или вверх от неповоротливого противника. А от остальных – как небо пошлёт….
Он пожевал сырого мяса куропатки, пойманной на гнезде. Прилёг вздремнуть вполглаза – глубокий сон теперь не для него. Всем существом вдыхая ночь, он чувствовал её неуловимые оттенки – его зрение улавливало даже отражение звёзд на тёмной земле. Его слух различал шелест растений, свист крыльев ночных птиц, писк насекомых, шорох ползущей змеи. Он издали узнавал смех гиены, лающий хохот шакала, перекличку охотящихся волков, крик пересмешника в кустах. Его обоняние улавливало ароматы не закрывшихся на ночь цветов, пряный запах трав, вонь падальщиков, приторный запах пресмыкающихся. Кожей он чувствовал росу и дуновения ветерка, даже сотрясения земли от тяжёлой поступи носорога. Его существо слилось с природой.
А природа дышала опасностью. Жизнь рождалась на чьей-то смерти – побеждал всегда самый сильный, хитрый и неутомимый в борьбе. Ночь изрыгала угрозы – мерещились чьи-то зубы, которые могли загрызть, когти, которые могли разорвать. Хищники могли учуять и напасть на одинокого человека, прилёгшего у подножия кургана.
Однако у многих животных человеческий запах будил не самые приятные воспоминания – раны от копий или стрел, западни или многочасовые погони, дым и искры костров. Мимо прошла гиена с пастью страшнее, чем у льва – ей бы мёртвого человека, а живого лучше стороной обойти. Волк, принюхиваясь к следу антилопы, учуял запах и поджал хвост – наверное, человек уже сделал её добычей, придётся поискать другую. Потом собака подкралась близко – человеческий запах её тревожил, но не добычи она искала. Может, друга?

Харка тоже её учуял и подумал, что собака неплохой попутчик в далёкой дороге. К людям они легко привыкают – в пещере летом всегда бывает целая свора щенков. До глубокой осени вместе с охотниками ходят они за добычей и лишь голодной зимой сами становятся пищей. У старого Хара была собака, пережившая зиму. Он брал её на охоту, и она его не подводила, но однажды погибла, упав в западню к носорогу.
Харке захотелось подружиться с собакой, но кроме внутренностей куропатки ей было нечего предложить. Юноша кинул ей потроха, а она прянула в темноту и исчезла.
Семь дней шёл Харка на юг. Пока ему благополучно удавалось избегать опасностей. Больше их было у реки, поэтому он старался держаться от неё подальше, но не выпускал из виду. Он уже видел тигра и большую черную пантеру. Когда его мучила жажда, он возвращался к реке, но ночевать на берегу остерегался. На ночлег он выбирал место на валуне или у подножия кургана, среди кустарников или на одиноком дереве.
Однажды Харка встретил стадо зубров, кочевавшее в том же направлении и присоединился к ним. Близко не подходил, опасаясь их недовольства, но и не отдалялся, чувствуя в них защиту от крупных хищников. Ночевал иногда прямо среди стада, взобравшись на дерево. Через пару дней животные привыкли к присутствию человека и не выражали беспокойства. А Харка подружился с доверчивыми телятами и спал вместе с ними в центре круга, который выстраивали на ночь мощные быки. Они никого не боялись в степи и медленно брели на юг.
Однажды стая крупных волков попыталась отбить у зубров телят. Они появились из-за холма на быстрых ногах с пеной у пасти, в близко посаженных жёлтых глазах горели голод и жадность. Неожиданным наскоком они спугнули коров, отбили телёнка от стада и погнали его в степь. Харка бросился на выручку. Вид человека, размахивающего палкой, отпугнул хищников. Но добычу свою не хотели бросать – взяв в кольцо, рычали и щёлкали клыками на Харку и телёнка. Момент был критическим. Юноша размахивал палкой и во всё горло орал, стараясь отпугнуть хищников. Волки сразу не решились на атаку, а через несколько минут на выручку подоспели быки.
С этого дня человека приняли в стадо, как своего.
Как-то, почесав вожаку широкий лоб между могучими рогами, Харка легко на него взобрался.
- Эге-гей! – кричал он. – Харка – понимает зверей!
Эти зубры обладали таким ростом, такой силой и ловкостью, которых их современные потомки уже не знают. Их мужественная красота пленила Харкино сердце. Каким ничтожным и слабым казался человек, блуждающий в степи. А перед этой мощью не устоит никто – ни жёлтые львы, ни полосатые тигры, что уж говорить о волках.
Кочуя с зубрами, беглец наслаждался безопасностью, но однажды пришлось расстаться – река повернула на запад, и стадо пошло за ней. Харке надо было идти на юг. Почему он решил оставить зубров? Почему не последовал вместе с ними? Наверное густота и длина их шерсти навели юношу на грустные размышления – в такой шкуре не живут там, где высоко ходит солнце, где травы растут круглый год, где беглец надеялся обрести покой. Животным с такой шерстью не страшен мороз, а еду, хоть и засохшую, легко найти, разгребая копытом снег. Харке с ними зимой не выжить.
Снова он наедине со степью. Снова ночи дышат опасностью.
Однажды он устроился на ночлег, вскарабкавшись на валун. Было тихо. Лишь изредка шуршало в траве какое-нибудь пресмыкающееся или свистела крыльями ночная птица. Харка спал, не спал – дремал от усталости, его внимание пробуждалось лишь при каких-нибудь внезапных шумах или новых запахах, приносимых ветром. Им владело оцепенение, поглотившее всё, кроме чувства опасности.

Пробежал сайгак. Харка вскинул голову и огляделся – вдали показался чей-то силуэт, который двигался, раскачиваясь. Массивные и гибкие конечности, крупная голова, заострённая книзу, странное очертание туловища, схожего с человеком. Это медведь, догадался Харка. По рассказам охотников он знал этого великана с выпуклым лбом, который питался растительной пищей и зимовал в своей берлоге. Только обида или сильный голод заставляли его нападать на животных. Жертвами яростной силы могли стать зубр или буйвол, он не боится ни льва, ни тигра, а ударом лапы мог распороть грудь человеку. Опытные охотники полагали, что медведь уступает дорогу только льву-великану, мамонту и носорогу.
Харке медведи казались добродушными и бесхитростными. Но поведение этого зверя внушило юноше подозрение. Он затаился на валуне. Огромный, как скала, возвышался он в бескрайней степи – скруглённый, с гладкими боками. Харка не сразу удалось на него взобраться. Под силу ли это медведю? Заметит ли зверь человека, распластавшегося на вершине, как ящерица?
Пока Харка размышлял об этом, медведь поравнялся с его убежищем и потянул носом, принюхиваясь к воздуху. После некоторого колебания огромный зверь подошёл к валуну. Харка хорошо разглядел сверху его массивную тушу и сверкающие в лунном свете клыки. Он задрожал от страха. Жажда жизни сдавила сердце, сознание собственной беззащитности затруднило дыхание. Он знал, если медведь захочет, он умертвит человека. Не взберётся на камень, так будет караулить возле него, пока Харка, терзаемый жаждой, не потеряет сознание и рухнет вниз.
Медведь зарычал, призывая человека сдаться без боя.
- Что тебе надо? – Харка вступил в диалог.
Зверь уже учуял человека, а теперь услышал его голос и не выказывал ни малейшей осторожности против удара сверху палицы или копья. Он потягивался, освещённый луной, расправлял серебристую грудь, покачивал остроконечной мордой. Потом вдруг угрожающе зарычал. Поднялся на задние лапы, а когтями передних царапал валун, пытаясь зацепиться и подняться. Он обошёл вокруг, повторяя попытки. В одном месте ему удалось зацепиться и даже приподняться – страшная морда показалась на вершине валуна. В полуметре от Харкиной ноги огромная голова, заросшая свалянной шерстью, лоб, слюнявые губы, острые белые клыки. Медведь зарычал и упал. Ещё раз повторил попытку, а потом изменил тактику. Обладая утончённым чутьём, как преодолевать препятствия, зверь отлично знал, что помогает в подобных ситуациях.
Поблизости присмотрел небольшой валун, подошёл к нему, навалился – камень дрогнул под его тяжестью. Медведь с удвоенной силой заработал лапами, грудью, головой, налегал всей своей тяжестью, толкая камень к валуну. Харке оставалось лишь наблюдать.
Вскоре голова осаждающего вновь появилась у вершины валуна - ближе, но Харки ей не достать. Такое открытие крайне удивило зверя и привело его в отчаяние – медведь жалобно зарычал. Юноша развёл руками и сказал:
- Сам в твою пасть я не полезу - думай, брат, как меня будешь доставать. Ты всю жизнь питался травою - зачем привязанности поменял? Или я вкусней лебеды? Может разойдёмся миром?
Медведь рявкнул коротко, но не злобно и улёгся в траву. Чувство беспомощности и одиночества овладело Харкой. Мог бы сейчас он быть Хранителем - наслаждался властью над людьми. А этого медведя и малый ребёнок из пещеры обратил бы в бегство с факелом в руке. Впервые после расставания с зубрами он мог спокойно провести ночь, не опасаясь нападения – медведь стерёг свою добычу от тех, кто мог быть ловчее его.
День пришёл. Медведь, пожевав травы, прилёг в тень валуна. Несколько ланей и коз, прошедших мимо, не привлекли его внимания. Ворон покружил, пронзительно каркая, и улетел, видя, что до излишков мясной пищи у медведя ещё далеко. В облаках парил орёл. Высоко над травой прыгнула рысь и пропала – видимо кого-то поймала. Неслышно подкрался леопард, высунул из травы пятнистую морду. Харка его видел, а медведь учуял – только рыкнул, и хищник пропал. Птицы, пережившие ночь страха и печали, пели радостный гимн солнцу.

Появился бизон.
Куда он направляется? Почему один? Спешил ли он к стаду или брёл куда попало, не выбирая дороги? Может, он старый и больной, решил умереть вдали от стада. Охотники говорили, такое бывает. Не мог ли он в час своей смерти последнее доброе дело сделать – с медведем сразиться и Харку из плена освободить?
Косолапый, почуяв бизона, притаился за валуном.
Испугался? Или его захватила жажда добычи? Беглецом овладело волнение. Если бизон прогонит медведя, Харка спасён. Если медведь одолеет животное, мяса которого ему хватит надолго, то может быть, оставит человека в покое.
Бизон остановился недалеко от валуна, поднял рогатую голову к небу и огласил утробным рёвом окрестность. Видно помирать пришёл – прощается с солнцем.
Медведь с глухим ворчанием выскочил из засады. Но бык не бросился прочь. Скорее с любопытством, чем с испугом, рассматривал он серого великана, поднявшегося на задние лапы. Может, судьба ему послала того, кто ускорит смертный час? Может, перед тем, как умереть, он ещё раз сразится с противником, вспомнит осенние свадебные поединки – ведь он же бык. Бизон яростно затрубил, наклонив голову – на мощной шее вздыбились волны мышц. Победа, ему нужна победа в последний миг жизни!
Медведь, озадаченный поведением быка, предостерегающе зарычал.
Харка напрягся в ожидании – ну же, рогатый смелее в бой!
Бизон рыл копытом землю, хлестал хвостом по бокам, нагоняя ярость – с губ его закапала пена. Приготовления длились недолго. Вот он сорвался и помчался вскачь, нацелив рога в живот сопернику. Казалось, он не бежит, а скользит по траве.
- Ну, косолапый, берегись! – вскричал Харка дрожащим от волнения голосом. – Сейчас ты почувствуешь, что значит жизнь на волоске!
По мере приближения противника медведь не отступал, сохранял боевое положение, надеясь ударом могучей лапы свалить быка прежде, чем в его живот вонзятся смертоносные рога. В последний момент он чуточку отступил в сторону, и бык промахнулся – всей массой врезался в валун, сломал хребет и упал. Медведь вспорол ему лапой живот. Бык ещё смог подняться на передние ноги, шагнуть, но волочащиеся внутренности мешали ему. И он остался на месте – силы покинули его, и только в глазах ещё горела жизнь.
Медведь не торопился – он спас свою жизнь и стал победителем; спокойно вдыхал окружающий воздух и благодушно фыркал от попавших в нос насекомых. Бизон больше не беспокоил его – он не спешил прикончить его, ибо был осторожен, и даже будучи победителем, опасался ненужных ранений.
Настал час заката – багровый свет окрасил окрестности. Дневные животные замолкали – издали слышался вой волков, лай собак, смех гиен, волнующий зов лягушек. Солнце скрылось за горизонтом. С приближением ночи медведь почувствовал голод. Пожевал жёсткий вереск. Потом потянул носом, принюхиваясь к парящим внутренностям бизона. Он подошёл к ещё живой, но неподвижной жертве, обнюхал её. С внезапной яростью прыгнул на быка и разорвал ему горло. Громко хлюпая языком, пил бурлящую кровь. От жадности у него захватило дыхание – медведь закашлялся, как человек. Его звериное существо дышало прожорливостью.
Харка наверху сглотнул слюну. Гнев охватил его – гнев разумного человека против слепого инстинкта и его чрезмерного могущества. Это был один из тех моментов, когда чувства особенно обостряются, а в мускулы вливаются непобедимые силы. Харка рассмеялся над медведем – ведь смех следующее после ума, в чём превосходит человек зверя.
- Эй, смотри не подавись, косолапая сволочь!

Этот промежуток между сумерками и рассветом показался ему бесконечным. Не спалось. То в сознании, возбуждённом зрелищем схватки между бизоном и медведем, возникали новые образы и понятия, то он уносился мысленно в полумрак пещеры, где между базальтовых стен, огонь костра освещал для него лицо Эолы.
Взошла луна на небосклон. Ночные животные один за другим выходили на охоту. Их тени скользили по траве. Сверху Харка различил землероек, тушканчика и ласку. Вон сохатый идёт стороной, закинув рога на спину. Следом за ним появляются волки с белесыми животами, тонкими мордами и быстрыми ногами. Сохатый скрылся в кустах – там он волкам недосягаем. Обескураженные они рычат и воют. Запах внутренностей и крови бизона привлекает их внимание, но запах медведя призывает к осторожности. Самый нетерпеливый, скрываясь в траве, подползает. Он обнюхивает тело быка, полуоткрытый рот, откуда ешё так недавно вырывалось горячее дыхание, а потом начинает слизывать кровь с его ран. Медведь глухо рыкнул, несогласный делиться добычей, и серый разбойник стремглав убежал.
Волки собрались на охотничий совет. Некоторые уселись в выжидательной позе, вытянув морды, другие взволновано тёрлись друг о друга. Харка не сомневался, что у них есть свой язык, что они могут договариваться о том, как устроить засаду, вести преследование, как окружить и делить добычу. Он рассматривал их с любопытством, стараясь разгадать планы и намерения.
От яркой луны померкли звёзды - некоторые совсем стали невидимыми. Оцепенение охватило степь. Лишь изредка филин бороздил подсвеченный воздух. Из кустов доносилось кваканье древесных лягушек. Бесшумно сновали летучие мыши. Харка вдруг понял, чего ему всё это время не хватало – шума водопада.
Настал второй день его заточения на валуне. В его уме промелькнули рассказы охотников о хитрости и упорстве животных. Зубр, на которого Харка надеялся, не спас его, а погиб сам. Хитрости, которой можно было бы одолеть медведя, не находилось. Беглецу предстояло либо умереть на валуне от жажды и палящего солнца, либо погибнуть в когтях серого великана – на победу в схватке с ним Харка не рассчитывал, да и не с чем было сразиться.
- Зачем тебе моя плоть? – сказал осаждённый осаждающему. – Ешь бизона, а то он скоро протухнет.
Лежащий в тени медведь лениво повернул голову к человеку.
- Ты думаешь, я тебя боюсь? – Харка встал на ноги и потрясая кулаками закричал. – Харка – повелитель зверей! Харка никого не боится!
Медведь вздрогнул и ответил рычанием.
И снова наступила тишина. Палящее солнце поднялось в зенит. Пользуясь сном медведя мелкие хищники трепали тушу бизона, от которой уже исходил неприятный запах. Харка терпеливо ждал. Его мучил голод, но страшнее была жажда, которая становилась невыносимой. Тем не менее какая-то надежда жила в сердце беглеца.
Когда солнечный диск опустился во мрак, им овладела та непонятная тоска, которая охватывает в сумерки всех травоядных животных. Харка мечтал, лёжа на спине, глядя в звёздное небо. Никогда ещё расстояние, отделявшее его от пещеры, не казалось таким огромным – снова к нему вернулось острое чувство одиночества. Женские образы витали в его мыслях. В своих мечтаниях Харка уснул тревожным сном, который обрывается от малейшего шороха.
Беглец проснулся, услышав возню под валуном – медведь поднялся и пошёл, вертя головой, принюхиваясь к запахам ночи. Наверное, он пошёл к реке, решил беглец. Несколько раз он порывался соскользнуть вниз, но каждый раз откладывал: медведь находился ещё поблизости. Наконец он пропал из виду. Харка осторожно спустился. Первым делом лёг и приложил ухо к земле, потом долго принюхивался к воздуху.

Пить, ему хотелось пить, но и есть хотелось тоже. Он припал к туше зубра и стал рвать зубами тошнотворно пахнущее мясо. Опасность почувствовал, когда насытился. Харка вскарабкался на валун, и следом появился медведь-великан.
Почему он не пытался спастись бегством? Ведь его ноги быстрей оленя, а у медведя они короткие и кривые. Наверное потому, что силы оставили его, подточенные жаждой и голодом. И не было в обозримом пространстве места, где можно было от медведя укрыться. А тот мог бежать за Харкой долго и когда-нибудь настичь. Беглеца покинуло мужество – страх поселился в его душе. Страх, вяжущий волю и силы.
Настал шестой день заключения. Харку с ума сводила жажда. Во время отлучек медведя к водопою, он спускался с валуна, жевал траву, слизывал с листьев росу, высасывал нектар из цветов. Ловил мышей и бурундуков – питаться мертвечиной, которую медведь ел с удовольствием, уже не мог.
Наверное, они стали друг к другу привыкать, а привычка у зверей равносильна симпатии. Медведь уже не рычал на Харкин голос, а внимательно слушал, качая головой. Беглец ворчал:
- Что я сделал тебе такого, за что преследуешь ты меня? Какую славу принесёт тебе моя смерть? Молчишь? Нечего сказать? Ну, тогда я спускаюсь, и только попробуй, тронь меня. Сейчас ты увидишь, что значит иметь дело с человеком.
Медведь не шелохнулся, когда Харка соскользнул с валуна.
Медведь лежал, беглец стоял и говорил:
- Харка хочет заключить союз с серым медведем. Он уже дружит с пятнистой рысью. Он подружился с могучими зубрами. Что скажет серый медведь? Ты понимаешь меня? У тебя нет слов, как у человека? Будем общаться, как сумеем.
Харка приложил руку к груди.
- Я признаю твою силу и называю старшим братом. Хочешь, я пойду на реку и надёргаю сладких побегов рогозы – ничего вкуснее ты ещё не ел.
Зверь поднял большую голову, прислушиваясь к словам человека, потом опустил, следя за ним напряжённым взглядом.
- Ты понял! – воскликнул беглец с радостью. – Харка идёт на реку за побегами рогозы. А ещё я соберу тебе желудей, каштанов и фиников.
Беглец направился к реке, сдерживая желание помчаться. Медведь побрёл следом, принюхиваясь к его следом, поглядывая в его спину, с вполне миролюбивым видом. Харка чувствовал его присутствие и дрожал, но не от страха, а от надежды и возбуждения. Он понял, что совершил нечто необычное, имеющее глубокое значение. Его сердце преисполнилось гордостью.
В реке он готов был утонуть, чтобы утолить наконец жажду. Ему казалось не хватит воды – он выпьет всю реку до дна. Потом стал выдёргивать рогозу из ила, обламывать белые побеги, похожие на рожки сайгака – ел сам, бросал медведю. Тот сидел по грудь в воде, наслаждаясь прохладой, поедая подношения, фыркая от брызг, попадающих в ноздри.
Охапку придонных стеблей рогозы Харка принёс к валуну. Глядя, как медведь пожирает их, сказал:
- Харка заключил союз с серым медведем. Харка самый умный из людей.
На ночь, однако, взобрался на валун. Было полнолуние, и светло, как днём. Хотя изнурительный пост подорвал его силы, Харка был счастлив. В его груди бурлила молодость, в его желудке переваривалась пища, он уже не страдал от жажды – силы его быстро восстанавливались. Он снова увидел в мыслях, как наяву, водопад и реку, пещеру, людей и девушку по имени Эола. Вся человеческая радость заключалась в её гибком теле, тонких руках, стройных ногах. Вспомнил пирамидальные тополя на берегу реки, ясень и ольху, одетые в зелёные покровы. Услышал, как перекликаются цапли, чирки и синицы, как с лёгким шелестом падает на воду животворящий дождь. Харке снова хотелось жить.
Утром он опять нарвал рогозы медведю.

- Мой серый брат, Харка идёт на юг, в страну высокого солнца, где не бывает холодов и зимы, где всегда много пищи. Последуешь ли ты за мной или останешься в этой стране?
Когда медведь съел подношение, Харка поднялся.
- Я ухожу.
Это был один из чудеснейших дней лета – благоухали окрестности цветами, порхали бабочки, пели птицы. В небе неспешно плывшие облака громоздили горы, острова, фигуры причудливых зверей. Казалось, мир наконец насытился – никто никого не преследовал, никто никого не пожирал. Харка шёл в сторону солнца, а следом, переваливаясь на мощных кривых лапах, брёл серый медведь. Птицы запели им дорожную песню….
Уже несколько дней Харка шёл на юг под защитой медведя - прикармливал его желудями и каштанами, а вечерами перед сном подолгу беседовал. Зверь охотно слушал человеческую речь, наклонив голову, и казался задумчивым. Иногда странный блеск вспыхивал в его коричневых глазах – казалось, будто он понимает и смеётся шуткам. В пути они постоянно перекликивались – медведь издавал тихое ворчание, человек в ответ ему два-три слога. Например – ага, угу, я тебя слышу ….
Это сближение радовало обоих. Когда Харка садился на землю, медведь ходил вокруг него, тыкался в спину, грудь или плечо влажным носом. Однажды беглец нашёл камни, высекающие искры и развёл костёр. На его огне зажарил пойманного зайца. Медведь прилёг в стороне, глаза его светились беспокойством и любопытством, в них отсвечивались блики пламени. А Харка думал о том, как будет рассказывать людям о своей дружбе с животными - если такое однажды будет.
Жизнь под защитой серого медведя была прекрасной – Харка восстановил свои силы, энергией наполнилось его тело, бодростью душа. Это были счастливые дни, полные безопасности и приволья, и, если бы не воспоминания об Эоле, беглец был бы не против, чтобы они продолжались вечно. Теперь, когда он близко узнал зверей, он находил их менее жестокими и более справедливыми, чем люди. В законах, по которым они жили, не было вероломства и жестокости.
Однажды, расположившись на ночлег, Харка развёл костёр и жарил грибы. Его спутник поднатужился и свалил большую засохшую осину, а потом приволок её к костру. Так значит, огонь нравится медведю! Охваченный изумлением и восхищением, беглец подумал, что животные так же умеют думать, как и люди. С этого вечера человек и медведь сблизились ещё больше. Они уже научились понимать друг друга по жесту или звуку.
Но настал день, когда они вышли на границу степи – впереди скудной была растительность, и струился песок меж сыпучих барханов. Солнце жарило с небес прямо над головой. Грядой, будто черепа исполинских животных, лежали белые меловые валуны. Ветер, запутавшись меж них, пел заунывную песню. Медведь поднялся на задние лапы и заревел, несогласный туда идти – жёлтая песчаная даль его страшила. Харка забеспокоился – так весело было вдвоём. После спокойной безопасной жизни одиночество представлялось ему особенно страшным. В этих унылых землях, тоже немало будет врагов – суровость природы, коварство хищников, всякие напасти и западни.
Харка сказал Серому Брату:
- Мы заключили с тобой союз - ты должен следовать за мной. Там, куда мы с тобою шли, страна вечного лета, страна изобилия еды – осталось только эту пустыню перейти. Ведь ты же не бросишь меня одного.
Зверь, чувствуя его волнение, слушал внимательно, а потом рыкнул, выражая несогласие, опустился на четыре лапы и пошёл назад, тяжело переваливаясь.
Харка тяжко вздохнул, оставшись в одиночестве. Когда спина медведя скрылась за чахлыми кустами, юноша взобрался на валун, надеясь оттуда увидеть конец пути – страну тепла и изобилия. На сердце у него было тяжело – печаль и страх охватили Харку. Он чувствовал всё ничтожество человека перед знойным дыханием пустыни.
Поколебавшись, он решил вернуться и встал на след медведя.

5

В первые дни люди пещеры были в оцепенении – столько событий! Смерть Хранителя, уход Покровителя, бегство Харки – всё это надо осмыслить и, наконец, принять решение. Потом зарядили дожди. Люди Падающей Воды забились в пещеру и без особой нужды её не покидали. Среди них поселились неуверенность и страх, в сердца забралось отчаяние. Как дальше жить? Верить во что? Мужчины чувствовали себя слабыми и жалкими, оставшись без покровительства Бурунши. А женщины требовали перемен, хотели разбить и выкинуть истукана – пришлось поставить к нему охрану. Раскол в племени углубился и грозил перерасти в жестокую бойню.
Волосатый Дип однажды сказал:
- Харка соврал – он похитил у людей покровительство Бурунши и пользуется им один. Надо вернуть беглеца в пещеру. Надо вернуть людям веру. Дип пойдёт и найдёт его.
Его рыкающий голос грозным эхом отдавался под сводом притихшей пещеры. Люди знали, что Дип ненавидит приемника больше, чем носорог мамонта. Его заросшие скулы напрягались от непреодолимого упрямства. Чувствовалось, что он неустанно будет преследовать беглеца – это был инстинкт, заложенный в нём его неизвестными предками, который объединял его с товарищами и отличал от остальных потомков Серых Волков. Дожди держали его в пещере, дожди смывали Харкины следы – и он неиствовал, истомлённый ожиданием благоприятной погоды.
Наконец, однажды, в начале ночи дождь прекратился, ветер разогнал облака. На западе засветился месяц – его рога притупились, на одном повисла большая голубоватая звезда, яркая во влажном воздухе. На реке радостный концерт закатили лягушки. Дип не стал ждать утра – его ватага, вооружившись дротиками и палицами, отправилась на поиски сбежавшего приемника.
Охотники провожали их напутствиями на берегу реки, а женщины собрались в пещере у костра на совет. Самая старая и мудрая из них Агла говорила:
- Многие поколения законы в пещере шли от Бурунши – эти законы жестоки для нас. Они позволяют мужчинам пожирать наших детей, они разрушили наши семьи. Приемник сказал, что Бурунша навсегда ушёл из пещеры, и нам нужны иные законы. Приемник должен был умереть на костре, но его покинуло мужество, и он сбежал, оставив мужчинам надежду на возвращение в пещеру Покровителя и его законов. Надо, чтобы Харка никогда не вернулся сюда. Кто найдёт и убьет его?
Вызвались четверо охотниц. Агла кивнула головой в знак согласия. На следующий день, когда люди племени после дождей занялись обычными делами, они ушли, никем незамеченные, на поиски Харки.
Когда после утомительного ненастья первый солнечный день отзвенел, и ночная тишь охватила мир, на берег реки вышли две тени – плавильщик Суконжи и его рысь Глая. С ближайшего тополя зловеще прокричала сова. Скворцы с шумом перелетели на другой берег реки. По воде пробежали гагары. В неверном свете нарастающего месяца показался кабан. Он заревел, отгоняя оленя, от обнаруженных в траве у берега арбузных побегов. Рысь напряжённо опустила треугольную голову с кисточками на кончиках ушей.
- Нет, Глая, нет, - погладил жёсткую её шерсть плавильщик. – Мы не на охоте. Харка, ты помнишь? Харка, твой друг. Он в беде. Иди, найди его и помоги. Ты поняла меня, Глая?
От слов и ласки человека зверь потянулся, подставляя мозолистой ладони свой круп. Кровь её бурлила инстинктами, но и любовью к этому двуногому существу, сделавшему для неё так много доброго. Она изведала дикий мир полный угроз, голода, холода, стихийных бедствий, но всё-таки свежий и прекрасный, а привязалась к человеку, который приютил её маленьким беспомощным котёнком. Пусть хрустит арбузами кабан, она внимает словам того, которого чтит.

Харка? Да, конечно, Глая его помнит. Он ей, как брат, с которым она любит играть. Харка в беде? Конечно же, рысь поможет, если сможет.
- Иди, Глая, иди, - напутствовал в ночь четвероного друга плавильщик Суконжи.
Дип и его товарищи шли степью наугад – дождь смыл Харкины следы. Их крепкие волосатые тела с длинными мускулистыми руками не знали усталости. У них звериные зрение и слух, они неутомимы, они готовы были гнаться за добычей день и ночь – знать бы только, где она их ждёт. Они бодрили себя криками:
- Мы найдём Харку и вернём! В пещеру вернётся Покровитель!
Дип рычал:
- Харка умрёт! Дип поднесёт его окровавленную голову Бурунше!
Однажды вечером они вышли на берег реки, которая начинается водопадом у пещеры. Присели отдохнуть у кромки камышей под чёрными тополями. Три мамонта, огромные и величественные, шествовали противоположным берегом. От них разбегались антилопы, и носорог шумно плюхнулся в воду, убираясь с их пути.
Взволнованный внезапно пришедшей ему в голову мыслью, Дип сказал:
- Харку младенцем принесла Падающая Вода. Он, наверное, поднялся в горы.
Похожий на лесного медведя Зат возразил:
- Если Харка жив, он идёт на юг, куда кочевали Серые Волки.
Ещё двое охотников ватаги, Зал и Зам, промолчали.
Поужинав испеченными в золе раками, преследователи уснули, выставив охрану. Внезапный рёв заставил всех вскочить на ноги. Этот рёв одновременно напоминал и грозное рычание льва и отвратительный хохот гиены. Хищные глаза горели из темноты на огонь. Четыре клыка, очень длинных и очень острых, поблёскивали в сполохах пламени. В полумраке угадывалась фигура сильного и стремительного зверя.
Дип схватил пылающую головню из костра и сделал два шага ему навстречу:
- Дип не боится саблезубого тигра! Дип с огнём в руке не боится никого.
Зверь зарычал и отступил в темноту.
Четыре охотницы из племени людей Падаюшей Воды шли на юг опушкой леса. С расширенными ноздрями, напрягая зрение и слух, осторожно продвигались вперёд, стараясь не наступить на ядовитых змей, скрывающихся в густой траве, и не разбудить крупных хищников, спящих днём в своих логовах или в бамбуковой чаще. Лишь леопард показался впереди – зелёные глаза его пристально смотрели на приближающихся людей.
Гиля, напоминающая угловатыми движениями мужчину, натянула тетиву. Гния положила ей руку на плечо:
- Нам не нужна его смерть.
Охотницы поняли друг друга – раненый леопард мог быть страшнее тигра. Осторожность так же необходима, как и храбрость. Надо сначала узнать врага. Гиля не опустила лук, она крикнула:
- Уйди с дороги, пятнистая кошка – мы не твоя добыча!
Но хищник не двинулся с места, и охотницам пришлось сделать крюк, чтобы, не показывая спину, обойти его. Они искали удобное место для ночлега. На опушке леса, где ночи кишат хищниками, даже огонь костра не мог служить надёжной защитой. Женщины хорошо знали, как важно для человека удобное и безопасное жильё. Ничего подходящего им не попадалось на глаза и, наконец, когда на небе задрожали первые звёзды, охотницы решили остановиться у подножия крутого холма, поросшего редким кустарником и чахлой травой. Выбрав отвесный склон, сложенный из сланцевых пород, преследовательницы расположились около него, развели костёр.
Ленивый ночной ветерок доносил до ноздрей терпкие запахи зверей и нежный аромат растений.

Появились шакалы. Они подкрадывались неуверенными шагами – движения их гибких тел были полны изящества. Огонь костра притягивал их и пугал. Они замирали на месте, затем, легко царапая почву острыми коготками, приближались. Длинные тени вытягивались за ними, в блестящих глазах отражались сполохи огня. Малейшие движения людей у костра заставляло их отступать в темноту, тихо повизгивая.
Шакалов прогнали волки. Они бродили в виду костра с глухим ворчанием, будто переговариваясь между собой. Волки жадно принюхивались к запахам людей и жареного мяса. Самые нетерпеливые взобрались на холм и подползли к краю обрыва – сверху на охотниц посыпались камешки. Они подбросили в костёр сухих веток, и яркий огонь прогнал волков.
Неторопливой рысцой притрусили гиены – их покатые спины судорожно подёргивались. Подивившись на огонь и людей возле него, они удалились, встряхнув ночь отвратительным старушечьим хохотом.
Привлечённые пламенем костра ночные бабочки и мошкара летели прямо в огонь, шелестели крыльями в багряном дыму. Летучая мышь охотилась на них, бесшумно врываясь в свет костра из непроглядной темноты.
Появился леопард. Хищник присел на задние лапы на границе светового круга костра. Его жёлтые глаза внимательно рассматривали языки пламени и фигуры людей. Хищник вытянул вперёд когтистые лапы, потянулся гибким телом и угрожающе зарычал, пытаясь вселить панику в женщин и отогнать их от костра. Он был значительнее крупнее того, которого охотницы встретили днём. Под шелковистой густой шерстью угадывались могучие мускулы. Зверь мог без труда перемахнуть костёр и наброситься на людей, но их спокойствие будило в нём беспокойство. К тому же он был один, а их четверо.
Испуганно рыкнув, леопард прыгнул в темноту. На его месте показался другой хищник. Короткий рёв разорвал тишину и заставил вздрогнуть людей у костра. К ним пожаловал в гости сам саблезубый тигр.
Хищник присел перед огнём. Ростом он ненамного превосходил леопарда и казался даже ниже самой большой гиены, но какая-то таинственная сила, безмолвно признаваемая всеми остальными зверями, исходила из его движений.
Охотницы, приложив стрелы к тетивам, натянули луки. Они знали, что саблезубый тигр может одним прыжком преодолеть расстояние, разделяющее их. Но огонь удерживал хищника. Гибкий хвост извивался по земле, яростный рёв сотрясал воздух.
Гния сказала:
- Не стреляйте. Если не убьём, его не остановит и огонь.
Охотницы послушались и стали ждать, глядя, не отрываясь, на сверкающие, словно обнажённые клинки, зубы.
Грудь зверя вздымалась, рёв крепчал от возрастающей ярости – инстинктивно он чувствовал, что противники слабы, но удивляла их мужественная стойкость. Загадка таила в себе угрозу. Саблезубый тигр отступил.
День занимался. Небо на востоке побледнело. Голоса хищников замолкли, а травоядные ещё спали в своих убежищах – те, которых не нашли пожиратели мяса. Рысь всю ночь бежала по степи, теперь присматривала место для отдыха и заодно возможность пообедать.
Огромный диск солнца поднялся из-за горизонта. Надо было прятаться в тень. Обычно рысь устраивала себе логово на деревьях, среди толстых и густых ветвей, в большом дупле или в норе под корнями. Но здесь, в степи….
Как чудо, меж кустарников вдруг появился дуб – не высокий, но могучий. На его ветвях попалась небольшая обезьянка – обед и отдых. Рысь дремала, наблюдая одним глазом, как внизу у корней дуба суетились фазаны, сверкая изумрудно-золотистым оперением. Вспорхнули в панике. Лев в поисках прохлады лёг в тень развесистого дерева. Густая грива украшала его шею, а могучая голова будто была из камня высечена. Широко открытые жёлтые глаза смотрели на мир со спокойствием правителя. Перед тем, как их закрыть, отходя ко сну, он громогласно зарычал – царь всех зверей изволит почивать, не поздоровится тому, кто потревожит. Его громкий рёв далеко прокатился по степи, заставив задрожать всех её обитателей.

Рысь, притаившись меж ветвей, сверху внимательно смотрела на льва. Он был по крайней мере раз в пять сильней её, его когти и клыки длиннее. На мгновение рысью овладел панический страх - она сделала неосторожное движение, и остатки недоеденной обезьяны упали льву на круп. От неожиданности он подскочил и даже хвост поджал, готовый удирать, но, осмотревшись, вновь принял царственный вид, а принюхавшись, учуял на дубе рысь. Он поднял огромную голову в ореоле гривы и зарычал – спускайся, мол, тебе задам сейчас я трёпку, будешь знать, как беспокоить повелителя.
Рысь уже не боялась его. Ветви дуба надёжно разделяли их, а кровь сотен поколений, которые сами наводили ужас на иных животных, забурлила в ней. Глаза горели так же ярко, как у льва. Оскалив клыки и выгнув спину, она бросила вызов повелителю зверей.
Замерев на месте, лев пытался понять, что движет этим карликом в пятнистой шкуре, которую содрать ему пара пустяков. Он зарычал – спускайся, хуже будет. Рысь зашипела – сам лезь сюда. Лев не спешил. Сам будучи огромной кошкой немного лазать по деревьям он умел, но понимал, что вцепившись в ствол дуба когтями всех четырёх лап, станет беззащитным для атаки этого сошедшего с ума котёнка. Решил стряхнуть его с ветвей и ударил могучей лапой по стволу. Посыпалась кора, дуб не шелохнулся.
Рассвирепев, лев прыгнул на него и по стволу полез, осторожно перебирая лапами. Вот уже ветви – опереться можно и освободить хотя бы одну лапу для удара. Но рысь опередила – она прыгнула на эту ветвь и ударила когтями противника прямо в ноздри. Лев полетел вниз, рыча от ярости и боли. Облизывая нос от крови, он катался по траве. Наконец поднялся и с разбегу попытался запрыгнуть на сук с которого упал. Зацепился за него лишь передними лапами и вцепился пастью, раскачиваясь всем туловищем. Рысь прыгнула ему на морду и нанесла удар когтями в глаз. Обезумев от боли, ослеплённый кровью, лев упал и покатился по земле. Скатившись с пригорка, он пополз прочь и исчез в густой траве. Оскалившись, вздыбив шерсть на холке, его победительница рычала из густых ветвей, но вниз не спешила спускаться – лев мог поджидать её в густой траве, страшный в своей ненависти и терпении. Рысь замерла среди ветвей.
Встрепенулась, когда со стороны заходящего солнца донёсся глухой гул, постепенно усиливающийся. Огромное стадо мамонтов пересекало степь. Рысь не боялась мамонтов, а вот льву, похитителю их детей, могло не поздоровиться. Да и дубу тоже, если кому-то из гигантов захочется почесать спину. Рысь спрыгнула вниз и побежала прочь, надеясь, что окривевшему повелителю сейчас станет не до мести.
День угасал. Травоядные спешили укрыться на ночь в безопасных убежищах. Хищники просыпались в своих логовищах. Четверо охотников шли через степь, присматривая место для ночлега. Вышли на берег реки, где цапли, бродя по мелководью, вылавливали на ужин лягушек. Чибисы с круглыми крыльями рассекали воздух над головами людей.
Припав к воде, охотники попили, собрали хворост для костра, разожгли и стали жарить мясо косули, добытой ещё вчера. Чёрная змея, вынырнув из воды, вытянулась на берег. Наблюдая за костром и людьми, она медленно подползала. Неподвижные холодные глаза источали яд.
Стемнело. Насытившись, люди легли спать, один сторожил, прислушиваясь к звукам реки и окрестности. Над головой с писком пронеслась летучая мышь. Охотник вздрогнул. Прислушавшись, подбросил веток в огонь и в его вспышке вдруг увидел змею у своей ноги. Что напугало его – он её не учуял. Она смотрела на человека, и в её глазах плясали языки пламени.
Пересиливая страх, охотник сказал:
- Зат не враг речной змеи.

Встревоженная звуками человеческой речи, болотная гадюка немного качнулась – её раздвоенный язык выскочил из раскрытой пасти.
- Речная змея – хранительница этих мест, - продолжал Зат. – Мы развели костёр на берегу без её позволения. Но успокойся – утром мы уйдём. А для тебя добудем пищу. Хочешь чибисиных яиц?
Он говорил, чтобы задобрить неожиданного визитёра – ни отдёрнуть босую ногу, ни ударить его чем-нибудь он не успел бы – змея ужалит раньше. Он говорил без особой надежды на успех, но молчать было страшней. Раздвоенный язык и единственный зуб, торчащий из пасти, подсказывали, что гостья ядовита, что только чудо может от неё спасти. И в ожидании его он говорил.
- Я тебе не враг. Не веришь? Вот моя рука. Хочешь, укуси её и мне конец, а хочешь прими в знак дружбы.
Змея закрыла пасть, спрятав раздвоенный язык и ядовитый зуб, и опустила голову на тыльную сторону ладони человека. В тот же миг он её схватил у основания головы и сжал в смертельной хватке сильных пальцев. Борясь за жизнь, змея обвила множеством колец его руку, но тщетно разевала пасть и скалила ядовитый зуб – она задыхалась. Через несколько минут конвульсий она затихла, повиснув безжизненной плетью в руке у человека. Зат с пренебрежением бросил её в огонь.
Дип, с интересом наблюдавший за противоборством змеи и человека, удовлетворённо хмыкнул и повернулся на бок.
Охотницы, в поисках воды, повернули от леса в степь, в сторону реки. Здесь было меньше мест, где можно было на ночь укрыться от хищников, но спасал костёр. Они подбрасывали ему пищу, когда поблизости слышали рычание льва или пронзительный крик тигра, и хватались за оружие. Но едва лишь занималась заря, они забывали о страшных ночных голосах и шли дальше, отыскивая Харкины следы.
Гния говорила:
- Харка бежал без оружия. Львы и тигры растерзали бы его в лесу. В степи трудно укрыться. Наверное, он пошёл в горы.
Остальные охотницы молчали, но продолжали идти на юг.
В один из жарких дней они подошли к небольшому водоёму напиться. Следом притопало многочисленное стадо буйволов. Женщины хорошо знали, что эти животные при малейшей тревоге становятся опасными, и поспешили покинуть берег, направляясь на юг. Навстречу им из высокой травы вышел носорог. Охотницы поспешили укрыться в зарослях кустов. Тяжеловесный зверь последовал за ними. Тогда женщины, обогнув курган, вышли на свой след. Носорог, отстав, вернулся к водоёму.
Снова окрестности, заросшие кустарниками и травой, дышат спокойствием. Высоко над головой, трепеща крыльями, застыла пустельга. Вдруг на вершине кургана охотницы увидели льва. Огромный желтый зверь тоже увидел людей. Не было времени развести огонь. Луки натянуть? Всегда успеется. Надо попробовать отступить.
Охотницы пошли прочь от холма. Лев, рыча, стал спускаться в их сторону. Скрывшись за кустарником, женщины побежали, на бегу присматривая убежище от хищника. Пробежав около тысячи шагов, они остановились. Погони не было. Должно быть, лев, потеряв их из виду, остановился в нерешительности. А, может быть, ленивый, как все его сородичи, он и вовсе отказался от преследования? С вспыхнувшей в сердцах надеждой, охотницы перешли на шаг. Внезапное рычание заставило их содрогнуться и, оглянувшись, они снова увидели позади себя желтую фигуру хищника. Зверь мчался большими скачками, разгорячённый погоней и упорный в преследовании намеченной жертвы. Хриплое, прерывистое дыхание хищника слышалось всё отчётливей – лев настигал людей.

Внезапно внимание беглянок привлёк большой валун, будто спина мамонта возвышающийся над травою. Они успели подбежать и все вчетвером вскарабкаться прежде, чем у валуна оказался лев. Он сделал громадный прыжок и тяжело рухнул обратно, царапнув когтями базальт у самой верхушки. Трижды он прыгал на неприступный камень, затем, рыча от бессильной ярости, отступил. Охотницы не спешили натягивать луки – они были в безопасности, а хищник, теперь наоборот, был в их власти. Они вольны были его убить, пустив сверху в его тело смертоносные стрелы. Но не спешили, разглядывая зверя. А он смотрел на них, не ведая, как близок его конец.
Внезапно Гния сказала:
- На этом валуне был человек. Видите – он ел рогозу.
И Гиля подтвердила:
- Я чувствую здесь запах Харки.
Охотницы вскочили все разом и закричали, приплясывая на вершине валуна:
- Мы нашли след Харки! Мы найдём и Харку! Мы убьем Харку! Мы скоро вернёмся в пещеру!
Лев недоумённо зарычал внизу. Потом стал рыскать у подножия валуна, надеясь обнаружить какую-нибудь возможность на него взобраться. Охотницы натянули луки. Первая стрела вошла в его спину по самое оперение. Он зарычал от боли и попытался ещё раз в отчаянном прыжке достичь беглянок на верхушке валуна. Получил стрелу в открытую пасть. Упал, понял, что смерть близка, хотел прыгнуть прочь, в траву густую, но третья стрела перебила ему круп, и отнялись задние ноги. Лев пополз, скуля шакалом, но четвёртая стрела, сквозь густую гриву, пробив шкуру у основания головы, остановила его навсегда.
Содрав со зверя шкуру, охотницы остались на ночлег у валуна.
Сумерки сгущались быстро. Свет у входа в логово енота, которого утром рысь загрызла и наполовину съела, стал синим, затем тёмно-лиловым. Две звёздочки замерцали на потемневшем небе, и ночной ветерок овеял просторную нору.
Отдохнувшая сытая рысь поднялась на ноги. Пора отправляться в путь. Зелёные огоньки вспыхнули в её глазах, ноздри расширились. Ночь манила дорогой в никуда. Каким-то звериным чутьём она угадывала, что Харка там, куда она идёт, и она шла на зов чутья. Издав короткое рычание, рысь покинуло уютное логово, бросив остатки её хозяина и растворилась в непроглядной тьме летней ночи. А в степи, в густых травах и за кустарниками таились, подстерегая добычу, ночные хищники, и их жертвы с жалобными криками спасались от преследователей или же гибли в когтях врагов.
Уходя всё дальше от родных мест, рысь всё больше ощущала тоску одиночества. Её рыжая шкура помнила Харкины руки, её уши помнили его голос. Она должна найти его.
Она бежала по ночной степи, озарённой неверным светом ущербной луны. Незакрывшиеся цветы источали опьяняющий аромат, земля пахла сыростью и перегноем. Сова бесшумно летела над головой на мягких крыльях, высматривая добычу. Она резко взмыла вверх, и рысь остановилась. Впереди был кабан, рывший землю носом и клыками. Это был неповоротливый зверь с крепкой шеей и тонкими ногами. Он был чем-то раздражён – пыхтел и злобно хрюкал. Внезапно поднял голову, почуяв рысь. Кабан отступил в кусты – не от страха, а из осторожности.
Остаток ночи рысь бежала по степи, не испытывая беспокойства. А под утро она оказалась у реки, где обычно охотились тигры. И сразу всё вокруг показалось ей угрожающим. Она вышла на тропу, по которой тигры ходят на водопой. На сырой земле виднелись многочисленные отпечатки широких лап. Острый запах ударил зверю в ноздри. Рысь поняла – тигр прошёл здесь совсем недавно. Дрожь пробежала по её телу. В камышах раздался плеск. Рысь замерла, неподвижная, словно домик ондатры. На тропе никто не появился. Рысь поспешила миновать это опасное место.

Вскоре прибрежные камыши уступили место зарослям ив и краснотала, местами совершенно непроходимого. Рысь решила скоротать здесь палящий зной дня, но надо было подкрепиться, и она осторожным шагом двигалась вперёд. Появилась прогалина в зарослях, зверь притаился на её краю, поджидая добычу. Предутренний ветерок доносил до её слуха какие-то шорохи и шумы. Неясные тени каких-то животных двигались по прогалине. Обоняние уловило запах волка. Затем антилопа пронеслась близко, но так стремительно, что рысь не успела даже среагировать. Ей показалось, тигр где-то рядом.
Её зелёные глаза различили в утреннем тумане, как на противоположной стороне прогалины раздвинулись кусты, и появился большой полосатый зверь – ниже, чем лев, но длиннее его туловищем. Рыси, обидчице льва, стало неуютно в зарослях тальника.
Тигр шёл не спеша, величественный и грозный, грациозно изгибая своё длинное туловище. Вот он зевнул, оголив клыки в огромной пасти – стала видна его широкая грудь, покрытая светлой шерстью.
Страх охватил рысь. Она распласталась по земле, боясь пошевелиться. Но несмотря на ужас, который внушал ей тигр, рысь не поддалась панике, а следила за ним, готовая к ответным действиям.
Тигр был сыт. Он лёг отдыхать посредине прогалины, положив морду на лапы. Густой туман упал с небес - укрыл поляну вместе с тигром.
Гул пробуждающейся жизни донёсся от реки. Олени не торопясь прошли краем прогалины. Солнечный свет коснулся верхушек деревьев. Ночной туман медленно таял, клочья его поднимались к бледному утреннему небу и исчезали в постепенно густевшей синеве.
Рысь выбралась из кустов и, с тревогой вдыхая раскаляющийся воздух, покинула владение тигра. Страх уступал место мыслям о пище и убежище от жары. И тем не менее, зверь ощущал смутную тревогу, постепенно распространяющуюся в природе. Молочная белизна заволокла небесную лазурь. На горизонте собрались лиловые тучи. От реки из чащи донёсся тревожный рёв буйвола и жалобный крик оленя. Куда-то спешили шурша травой ядовитые змеи.
Некоторое время рысь была в нерешительности – искать ли ей добычу, чтобы утолить голод, или убежище от надвигающейся грозы, которая вот-вот обрушится на окрестность. Ни того, ни другого поблизости не наблюдалось.
Первые порывы ветра уже проносились над вершинами зарослей с рёвом, напоминающим водопад в родных местах. За ними следовали минуты густой, давящей тишины. Плотная стена облаков, постепенно темнея, поднималась всё выше к зениту – края её зловеще светились. Затем яростные вспышки молний озарили мертвенным светом реку и заросли на её берегу. Но эти небесные стрелы были ещё далеко от того места, где во всю прыть своих ног мчалась рысь – гром их ещё не примешивал своего голоса к грохоту бури.
Рысь знала, как бывает страшна ярость разбушевавшейся стихии. Она неслась, подгоняемая ветром, в поисках хоть какого-нибудь укрытия. Её преследовал нарастающий шум дождя. По несчастью, она выбрала неверное направление, и вскоре широкая волна наводнения преградила ей путь. Рысь кинулась назад, на вершину холма, преследуемая подступающей водой. Здесь скала торчала, как одинокий зуб во рту старухи – жёлтая и кривая. С ходу заскочив на него, рысь столкнула вниз, в бушующие волны молодого леопарда, спасавшегося на камне. Блистали молнии, грохотал гром, ветер ярился и хлестал дождь. Рысь лежала, распластавшись на скале – бежать было некуда, вокруг бушевала вода, пронося мимо поваленные деревья и тонущих животных.
Гроза утихла лишь к полудню. Ветер уже не завывал так неистово. Дождь прекратился. Одна из последних молний внезапно сверкнула над головой и ударила в скалу, на которой лежала рысь….

Дип с товарищами упорно продвигались на юг по неизведанной местности. Однажды им пришлось заночевать на опушке кленовой рощи. Развели костёр и поджарили мясо. Шелест листьев леса напоминал журчание ручья. Свежий ветерок бодрил. Из чащи изредка доносились рёв тигра, вой волка или зловещий хохот гиены. Чуткий нос Дипа уловил необычный запах. За время блуждания в степи ни один запах не напоминал ему до такой степени запах человека. Охотник вздрогнул, беспокойство овладело им, все мускулы напряглись. Он разбудил товарищей. Зат, обладающий более чутким обонянием, втянул несколько раз в широкую грудь ночной воздух и уверенно сказал:
- Это запах человека. Так пахнут женщины нашей пещеры.
Женщины? Здесь? За много дней пути от водопада?
Дип приглушённо проворчал:
- Это охотницы. Они идут по нашему следу.
Дыхание мужчин участилось, тревога сжимала их сердца – у костра они служили отличной мишенью для стрел.
- Они нас видят, а мы их нет. Надо чтобы мы тоже их увидели.
Зат поднялся с небрежным видом, будто отходил в сторонку по нужде, а когда вышел из круга света, пал на траву и пополз, извиваясь змеёй.
- Огонь освещает нас, - ворчал Дип, дожидаясь результатов разведки.
Охотники понимали, что если догадка их верна, они в любой момент могли быть пронзёнными стрелами.
Зат полз на запах. Впереди, в густом кустарнике, послышался шорох. Ветки закачались. До слуха охотника донёсся еле уловимый звук удаляющихся шагов. Зат, не решившись на преследование, вернулся к костру. Его рассказ успокоил Дипа.
- Если сразу не расстреляли из своих страшных луков, то нам пока нечего бояться.
Утром охотники осмотрели кусты, обнаружили следы четырёх женщин, а потом и след, по которому они шли – след Харки. Они застыли на месте, потрясённые до глубины души – женщины смогли то, что не удавалось им, мужчинам – найти след беглеца. Обрадовавшись долгожданному успеху, Дип издал боевой клич.
Устремившись за женщинами, охотники переговаривались.
- Зачем лучницы идут по следу Харки?
- Они хотят убить его, - догадался Дип, - чтобы мы не узнали тайны.
- Надо их опередить.
- Или убить. Теперь мы Харку и без них найдём.
Потом охотники обнаружили рядом с человеческим след серого медведя. И запах.
- Харка идёт не один. Харка идёт на юг с огромным медведем.
- И лучницы идут по их следу, - напомнил Зат.
Дип лёг, прижав ухо к земле.
- Они далеко, я их не слышу. Наверное, они шли всю ночь.
- Или сидят в засаде, дожидаясь нас, натянув свои проклятые луки.
Его слова обеспокоили охотников.
- Надо быть предельно осторожными – выследить женщин и напасть на них первыми.
Решив так, они двинулись дальше.
Сойдя со следа и взобравшись на высокий курган, они увидели тех, кого преследовали. Охотницы шли, вытянувшись в цепочку. Они не таились – уверенные в дальности полёта и меткости своих стрел, не боялись нападения мужчин и упорно шли по следу беглеца. Охотники, скрываясь за высокими травами, шли параллельным курсом. Харка подождёт. У них появилась цель – надо устранить соперниц.
Охотницы шли, переговариваясь.
- След свежий – Харка здесь прошёл несколькими днями раньше.
- Скоро мы его нагоним.
- Но с ним медведь.
- Убьём обоих.
- Надо было убить мужчин.
- Они ищут Харку, чтобы вернуть в пещеру. Если мы убьём его, у них не будет причины с нами драться. А без Харки в пещере возникнут новые обычаи, и тогда мужчины ой как пригодятся.

Женщины дружно рассмеялись.
Вечером, когда желтые язычки пламени весело плясали среди сухих сучьев, охотницы отдыхали у костра, блаженствуя после утомительного дневного перехода. Над огнём на вертеле жарилась грудинка молодой лани, и она уже начала подрумяниваться, распространяя по округе дразнящий запах жареного мяса. Рядом на плоском камне пеклись грибы. Меж облаками виднелся тонкий серп молодого месяца, серебрившийся среди мерцающих звёзд.
Когда мясо и грибы изжарились, охотницы приступили к трапезе. Это был тихий и спокойный час. Внезапно женщины вздрогнули – дуновение ночного ветерка донесло запах человека.
Гния сказала:
- К нам приближаются сородичи.
Охотницы вскочили со своих мест и натянули луки.
Гиля крикнула в темноту:
- Люди Падаюшей Воды не враги друг другу!
Дип, раздосадованный, что внезапного нападения не получилось, крикнул из темноты:
- Мы идём к вам с добрыми намерениями!
- Выходите на свет костра, - предложил им охотницы, не опуская луков.
Часом раньше охотники обнаружили костёр и поползли на его свет.
- Это женщины, – шепнул Дип. – Сейчас мы подкрадёмся и нападём внезапно, чтобы они не успели схватить свои луки.
- Мы их убьём? – так же шепотом спросил Зат.
- Ты хочешь позабавиться? – криво усмехнулся Дип. – Что ж, одну можно и оставить, но руки перебить.
- А я хочу их жареного мяса, - неслышно сглотнул слюну Зал.
- Оленины?
- Нет, женской ляжки.
Охотники пофыркали одобрительно и дальше поползли. Проклятый ветер – откуда взялся…?
Охотники вышли на свет костра, смущённо поглядывая на сверкающие в сполохах огня медные наконечники стрел.
- Рад видеть соплеменниц так далеко от родной пещеры, - дипломатично начал Дип. – Что привело вас в эти земли? Поиск женихов? Может, мы на что сгодимся? Вы позволите присесть к костру?
- Стойте, где стоите, - приказала Гния. – А лучше лягте лицом в траву – пальцы устали держать натянутую тетиву – может сорваться.
- Так вы их опустите.
- Я не шучу, - Гния спустила тетиву.
Стрела, свистнув в полёте, впилась в палицу Дипа. А у охотнице уже другая на кулаке, и тетива натянута.
- Животом на землю!
Охотники попадали в траву.
Дип:
- Мы по-хорошему, а вы….
Гния:
- Хорошие люди ночью в гости не приходят, не крадутся, как хищник в темноте.
Дип уговаривал:
- Ну, хорошо. Мы вернёмся завтра с восходом солнца, а сейчас отпустите нас.
- Нет, лучше лежите здесь – и мы, и вы так будем в безопасности.
Дип снова повёл разведку:
- Вы не сказали, как здесь очутились и зачем. Не заблудились?

Гния ответила:
- За тем же, что и вы – нам нужен Харка.
- Чтобы вернуть его в пещеру?
- Чтобы он никогда в неё не вернулся.
Дип приподнял голову из травы:
- Есть выход.
- Говори.
- Вот так, лёжа на земле, как пленник?
- Хорошо. Ты один можешь подойти и сесть к костру.
Дип тотчас всё исполнил.
- Говори.
Охотник потянулся к жареному мясу.
- Позволите?
- Ешь и говори.
Глотая вперемешку слова и мясо, Дип говорил:
- Может, нам всем вернуться в племя, оставив Харку своей судьбе?
- Смысл?
- Кровь не прольётся – ведь цели у нас разные.
- Хорошо. Мы подумаем. Иди и ляг на своё место, другой пусть подойдёт к костру.
В предутреннем тумане стороны расстались, договорившись встретиться после восхода солнца на гребне холма. Но когда взошло светило, грянула буря, и наводнение смыло Харкины следы.

6

Чёрная стена грозовых туч росла на западе. Солнце скрылось и померк дневной свет, ослепительные вспышки молний раскалывали небо. Потом в стремительной поступи приближающейся грозы внезапно наступила пауза. Ветер стих, грома ещё не было слышно. Животные, притаившиеся кто где мог, не подавали голоса. Но вот ветер взревел, словно стадо разъярённых буйволов, и первые тяжёлые капли дождя упали на землю.
Харка спешил нагнать медведя, он боялся, что хлынувший с небес поток воды может смыть следы и развеять его запах. Чудовищный ливень внезапно обрушился с неба, словно тысяча горных потоков. Казалось, тучи упали на землю, и она вся покрылась несущейся куда-то водой. В раскатах грома и содрогании земли под ногами Харка чувствовал, что смерть где-то рядом. Он давно потерял след косолапого друга, он бежал, чтобы спастись от настигающей воды, переворачивающей на своём пути валуны и вырывающей с корнями одинокие деревья степи. Хриплые стоны вырывались из его груди вместе с дыханием.
Ветер крепчал. Он помогал воде в её разрушительном буйстве. Он сбивал Харку с ног, и вода кувыркала его, как полено. Он кричал от ужаса, но рёв урагана заложил уши, и Харка не слышал собственного голоса. Могучий поток неудержимо рвался вперёд, в своих мутных водах нёс сбившиеся в кучи ветви и травы, вырванные с корнями деревья, обессиливших животных - и мелких, и таких громадных, как старый безрогий лось. Самое страшное, что у этого безудержного потока не было берегов – вся степь, насколько хватал глаз, была покрыта бурлящей водой. Дождь, а с ним и очень крупный град не прекращались ни на минуту.
Харка боролся. Мускулы его болели от напряжения. Лось то ли уже утонул, и его несло на боку, то ли окончательно обессилел и отдался течению. Харка попытался на него взобраться, чтобы хоть чуть-чуть передохнуть, а рогатый великан лягнул его в живот. От боли юноша чуть не захлебнулся – такое было ощущение, будто копыто, распоров внутренности, сломало ему позвоночник.

Харка не утонул, откашлялся, но боль грызла, не ослабевая ни на миг. Она стремилась оторвать душу от тела, лишая его последних сил и не давая возможности дышать. И стала ещё резче, когда юноша увидел впереди камень, торчащий из воды. Удастся ли зацепиться? Харка схватился за выступ полузатопленной скалы, а в животе у него метнулась такая резь, что показалось – внутренности покинули тело и поплыли прочь.
Что должно произойти, произойдёт. Дождь прекратился, ветер стих, вода куда-то исчезла, оставив следы в виде луж на земле. Испарения пахли шалфеем. Харка висел на одинокой скале, вцепившись всем телом – онемевшим, закаменевшим судорогою сведённых мышц. Ночь подступала….
Когда Харка наконец расслабил мышцы и рухнул на землю под скалу, какое-то напряжение висело в воздухе, будто зимний туман. Первый услышанный звук – осторожное уханье совы. А потом, как он не противился позыву, в желудке тугой волной поднялась тошнота, и его вырвало. Подняв голову, Харка вытер рот. Страх сосал его нутро – он был совсем беспомощным, а где-то по-соседству грызлись и отвратительно лаяли гиены, терзающие падаль. Казалось, что их присутствие наполняет воздух невыносимым запахом. Чёрные тени сов бороздили звёздное небо, отыскивая изгнанных водой из нор мышей. Ураган умчался, и ночная жизнь степи шла своим чередом.
Худо человеку, если он вдали от своего племени. Вот о чём думал Харка, прислушиваясь к звукам. В одиночку и самый лучший охотник не может устраивать западни, загонять зверя, окружать его, как это делает ватага. Вместо этого ему приходится довольствоваться тем, что выкопает из земли, найдёт в гнезде или поймает в травах. Хорошо было с медведем, в смысле, безопасно, но с питанием неважно – косолапый ел траву, которую Харкин желудок не переваривал.
Сидя под спасшей его скалой и озирая раскинувшуюся перед ним ночную степь, беглец мог ощущать себя живым, но каждый удар его сердца раздавался в пустоте – пустоте одиночества. Осознание всего произошедшего в его жизни вдруг разом обрушилось на него. Он поднял голос на Святыню племени, и в отместку Великий Бурунша погубит его. Возмездие – он в этом уже не сомневался – уже приближается. Прошедшая буря была первым шагом его тяжёлой поступи. Что ещё придумает глиняный истукан в удовлетворение за нанесённую обиду? Какое ещё ужасное испытание ждёт отрёкшегося приемника?
Громкий крик антилопы расколол повисшую было в воздухе тишину. Сырая земля зачавкала под её копытами. Голодный юноша замер, затаив дыхание на полувздохе. Напрягая слух и зрение, Харка прижался спиной к скале. Он представил вкус сырой тёплой печени животного на зубах и проглотил слюну. Как добыть антилопу голыми руками?
Лёгкий ветерок прошёлся по его коже, слегка умерев возбуждение, которое испытывает любой охотник, наблюдая за зверем из засады. Жизнь одного, смерть другого - вечная борьба.
Антилопа подошла к камню, за которым притаился Харка. Слышно было, как она слизывает соль. Юноша позволил себе перевести дыхание. Лёгким уже начинало не хватать воздуха, и сердце отчаянно застучало в груди. Со всем умением, на какое только был способен, Харка неслышно поднялся на ноги. За скалой раздался короткий шорох – и затих.
Юноша попытался рассмотреть звёздную тень животного на мокрой земле. Напряжение всё росло, становилось невыносимым, заставляло сердце биться сильнее. Он подавил желание рвануться вперёд и броситься на свою жертву. Нет, это ни к чему не приведёт. Чтобы убить, надо иметь терпение. Бросок будет тем удачнее, чем неожиданнее для жертвы. А боль в животе сковывает движения.