Lettte
06.01.2011, 10:50
Одиночество2
По улице шло одиночество. Оно шло теплым дождем и мягким ветром. Одиночество искало жратву. Оно так давно не брало никого... Много лун прошло с тех пор, как оно в последний раз было хозяином человеческой души. В его сознании до сих пор хранился амбре сердца… Одинокого человеческого сердца. Это было приятное воспоминание. Оно заставляло оживать сознание. Одиночество брело, не касаясь мостовой…Оно знало, что брести, не касаясь мостовой невозможно, но оно было великим и могло невозможное. Оно повисло в воздухе, будто утренний туман. Одиночество ненавидело весну и лето. В своем существовании оно ненавидело все и всех. Мир был полон красок, но одиночество видело его серым, у него было плохое зрение. Мир был полон любви, но одиночество не умело любить и не очень-то хотело. Мир был пуст для него. Пока оно не находило новую жратву. Весной поиски жратвы значительно усложнялись (авитаминоз, простуды и до урожая далеко еще). В это время одинокие люди находят друг друга, иногда здороваются и идут дальше по своим делам. Они избавляются от власти одиночества, зачастую по несколько раз в день, причем ежедневно, но им иногда так хочется побыть в одиночестве, а нельзя. Сама природа освобождала их. Весна.
Одиночество убыстряло свой шаг, проще говоря, побежало. Капли дождя с неистовой силой падали на мостовую, асфальт, молодую траву… Сила была настолько неистовой, что дороги пришли в негодность, асфальт вспучился, а трава сама собой вырвалась, высушилась и разфасовалась. Они барабанили о крыши домов, стекла окон, свежую листву. Создавалось впечатление, что кто-то отчаянно пытается смыть прекрасный пейзаж, нарисованный рукой умелого художника. О, как бы одиночество хотело стереть все это. Убрать. Оно не считало, что художник был умелым и смотреть на эту мазню, ему было неприятно. Было бы хорошо, что бы этого ни было. Больше никогда. У него уже почти не было сил. Лишь ненависть поддерживала в нем существование, впрочем, как во всех и всегда. Одиночество искало жратву. Ветер ужасающе завывал… Это было ужасно. Его вой напоминал об осени и о зиме. Тогда одиночеству существовалось и былось куда более комфортно. Осенью люди теряются. Становятся одинокими и одинаковыми, лезут, толкаясь в маршрутки, чтоб не мерзнуть. Они прячутся в себя и не выходят обратно. Закрываются на кодовые и электронные замки. У одиночества появляется много подвластных душ. Оно поглощает их, хавает. Упивается их слезами и прочими выделениями. Но Земля вертится и вновь настает весна, а за ней и лето…
Одиночество не хотело сдаваться, оно защищало Брестскую крепость и стояло плечом к плечу с панфиловцами. Кипело негодованием изнутри и снаружи. Его бесцветные глаза, подчеркнутые темными кругами, были устремлены вдаль, оно было готом. Впалые щеки периодически передергивало. Потрескавшиеся губы дрожали. Оно выглядело мертвецом. Тенью того, кто жил. Когда-то очень давно. Жил. Кожа… потрескавшийся серый пергамент… сохранила на себе удары многих бурь. Бодун, страшное проклятие. Одиночество было проклято. Давно. Оно не имело избавления. Ни искупления. Ни надежды. Ни денег. Ни еды. Ни выпивки. Пустота. Его проклятие было в поиске. Вот и сейчас… Одиночество искало жратву. И нашло. И зохавало.
Редкий аромат боли и страданий ударил в нос. Вонища стояла та еще! Сухие губы скривились в подобие улыбки. Одиночество еще не видело, но уже знало, что поиск завершен. На сегодня. Тень побежала. Убыстрившись, ускорившись и разговевшись, ветер и дождь стихали. Одиночество увидело ее. Миг. Девушка сидела на одной из лавочек в пустынном парке, она не могла сидеть на всех лавочках в парке, ибо была одна, поэтому сидела только на одной. Мокрые волосы прилипли к лицу, разметались по плечам. Из глаз катились слезы. Тело сотрясали рыдания. Одна. Одиночество видело ее насквозь. Вокруг витали печаль и безнадежность, горечь и злоба. У одиночества вырвался рык удовольствия и стон удовлетворения. Не зря оно вышло на охоту. Дождь и ветер утихли полностью, при этом ускорившись и убыстрившись. Остался лишь туман, потому что он не ускорялся.
Одиночество подошло к девушке вплотную. Оно запустило свои костлявые руки ей в душу. Оно рвало ее на куски, сначала душу, потом девушку, потом опять душу и снова девушку. Сжимало сердце в крючковатых пальцах. Одиночество питалось ее горем и болью, питалось раздельно, чтоб не потолстеть. А взамен оставляло пустоту, потому что оно знало, что за все надо платить и, если что-то берешь – надо что-то оставить. Ему было наплевать, что является первопричиной страданий. Его радовала их глубина. Горе девушки было поистине великим и грандиозным. Она любила, а ее – больше нет… Одиночество впитывало растоптанные цветы, разорванные фотографии, обидные слова и нашару потраченные деньги, обманутое доверие и прочие вкусности. Оно увеличивалось на глазах, уменьшаясь при этом на ушах. Боль девушки позволила ему восстановить силы. Из скамейки торчал гвоздь, и девушке было больно сидеть.
Ей так болела душа и голова. Она задыхалась от безысходности, но не задохнулась. Одна. Наконец-то! Боже, как же она была одинока.
Внезапно девушка почувствовала тепло. Она открыла глаза. Перед ней стоял человек. От него пахло сладкой ватой, ландышами и кровью. Светлые волосы мелко завивались, делая парня похожим на одуванчик. Он вообще смахивал на педика. Его рука опустилась ей на плечо и ниже. Ей сразу стало легче. Он присел рядом. Взял ее руки в свои большие и теплые ладони. Ее будто ударило током. Она была нимфоманка. Слезы покатились из глаз с новой силой. Но это были слезы облегчения. Обновления. Освобождения. В душе разрасталось тепло. На сердце постепенно залечивались раны. Некоторые раны залечились сразу. Ей становилось легче. Трава отпускала…Когда последняя слезинка упала с ресниц на щеку, она открыла глаза. Светило солнце. Тучи были далеко. Над верхушками деревьев раскинулась радуга. Рядом не было никого. И лишь в руках лежало белое перышко…Это был неплохой приход.
Одиночество шло прочь. Оно упустило жратву. Но существование было насыщено горем и болью, радостью и любовью, а так же другими чувствами. Одиночество не любило свет, потому что он часто режет глаза. Одиночество было проклято им, а он им. Оно не любило ангелов, которых этот свет посылал. Очень неприятно ходить, куда пошлют. Оно это знало по себе и жалело ангелов. Они всегда заставляли его уходить, потому что их заставляли заставлять его уходить. Оно шло, зная, что так было и будет всегда, от начала времен и до их конца.
Весна придет нескоро…
По улице шло одиночество. Оно шло теплым дождем и мягким ветром. Одиночество искало жратву. Оно так давно не брало никого... Много лун прошло с тех пор, как оно в последний раз было хозяином человеческой души. В его сознании до сих пор хранился амбре сердца… Одинокого человеческого сердца. Это было приятное воспоминание. Оно заставляло оживать сознание. Одиночество брело, не касаясь мостовой…Оно знало, что брести, не касаясь мостовой невозможно, но оно было великим и могло невозможное. Оно повисло в воздухе, будто утренний туман. Одиночество ненавидело весну и лето. В своем существовании оно ненавидело все и всех. Мир был полон красок, но одиночество видело его серым, у него было плохое зрение. Мир был полон любви, но одиночество не умело любить и не очень-то хотело. Мир был пуст для него. Пока оно не находило новую жратву. Весной поиски жратвы значительно усложнялись (авитаминоз, простуды и до урожая далеко еще). В это время одинокие люди находят друг друга, иногда здороваются и идут дальше по своим делам. Они избавляются от власти одиночества, зачастую по несколько раз в день, причем ежедневно, но им иногда так хочется побыть в одиночестве, а нельзя. Сама природа освобождала их. Весна.
Одиночество убыстряло свой шаг, проще говоря, побежало. Капли дождя с неистовой силой падали на мостовую, асфальт, молодую траву… Сила была настолько неистовой, что дороги пришли в негодность, асфальт вспучился, а трава сама собой вырвалась, высушилась и разфасовалась. Они барабанили о крыши домов, стекла окон, свежую листву. Создавалось впечатление, что кто-то отчаянно пытается смыть прекрасный пейзаж, нарисованный рукой умелого художника. О, как бы одиночество хотело стереть все это. Убрать. Оно не считало, что художник был умелым и смотреть на эту мазню, ему было неприятно. Было бы хорошо, что бы этого ни было. Больше никогда. У него уже почти не было сил. Лишь ненависть поддерживала в нем существование, впрочем, как во всех и всегда. Одиночество искало жратву. Ветер ужасающе завывал… Это было ужасно. Его вой напоминал об осени и о зиме. Тогда одиночеству существовалось и былось куда более комфортно. Осенью люди теряются. Становятся одинокими и одинаковыми, лезут, толкаясь в маршрутки, чтоб не мерзнуть. Они прячутся в себя и не выходят обратно. Закрываются на кодовые и электронные замки. У одиночества появляется много подвластных душ. Оно поглощает их, хавает. Упивается их слезами и прочими выделениями. Но Земля вертится и вновь настает весна, а за ней и лето…
Одиночество не хотело сдаваться, оно защищало Брестскую крепость и стояло плечом к плечу с панфиловцами. Кипело негодованием изнутри и снаружи. Его бесцветные глаза, подчеркнутые темными кругами, были устремлены вдаль, оно было готом. Впалые щеки периодически передергивало. Потрескавшиеся губы дрожали. Оно выглядело мертвецом. Тенью того, кто жил. Когда-то очень давно. Жил. Кожа… потрескавшийся серый пергамент… сохранила на себе удары многих бурь. Бодун, страшное проклятие. Одиночество было проклято. Давно. Оно не имело избавления. Ни искупления. Ни надежды. Ни денег. Ни еды. Ни выпивки. Пустота. Его проклятие было в поиске. Вот и сейчас… Одиночество искало жратву. И нашло. И зохавало.
Редкий аромат боли и страданий ударил в нос. Вонища стояла та еще! Сухие губы скривились в подобие улыбки. Одиночество еще не видело, но уже знало, что поиск завершен. На сегодня. Тень побежала. Убыстрившись, ускорившись и разговевшись, ветер и дождь стихали. Одиночество увидело ее. Миг. Девушка сидела на одной из лавочек в пустынном парке, она не могла сидеть на всех лавочках в парке, ибо была одна, поэтому сидела только на одной. Мокрые волосы прилипли к лицу, разметались по плечам. Из глаз катились слезы. Тело сотрясали рыдания. Одна. Одиночество видело ее насквозь. Вокруг витали печаль и безнадежность, горечь и злоба. У одиночества вырвался рык удовольствия и стон удовлетворения. Не зря оно вышло на охоту. Дождь и ветер утихли полностью, при этом ускорившись и убыстрившись. Остался лишь туман, потому что он не ускорялся.
Одиночество подошло к девушке вплотную. Оно запустило свои костлявые руки ей в душу. Оно рвало ее на куски, сначала душу, потом девушку, потом опять душу и снова девушку. Сжимало сердце в крючковатых пальцах. Одиночество питалось ее горем и болью, питалось раздельно, чтоб не потолстеть. А взамен оставляло пустоту, потому что оно знало, что за все надо платить и, если что-то берешь – надо что-то оставить. Ему было наплевать, что является первопричиной страданий. Его радовала их глубина. Горе девушки было поистине великим и грандиозным. Она любила, а ее – больше нет… Одиночество впитывало растоптанные цветы, разорванные фотографии, обидные слова и нашару потраченные деньги, обманутое доверие и прочие вкусности. Оно увеличивалось на глазах, уменьшаясь при этом на ушах. Боль девушки позволила ему восстановить силы. Из скамейки торчал гвоздь, и девушке было больно сидеть.
Ей так болела душа и голова. Она задыхалась от безысходности, но не задохнулась. Одна. Наконец-то! Боже, как же она была одинока.
Внезапно девушка почувствовала тепло. Она открыла глаза. Перед ней стоял человек. От него пахло сладкой ватой, ландышами и кровью. Светлые волосы мелко завивались, делая парня похожим на одуванчик. Он вообще смахивал на педика. Его рука опустилась ей на плечо и ниже. Ей сразу стало легче. Он присел рядом. Взял ее руки в свои большие и теплые ладони. Ее будто ударило током. Она была нимфоманка. Слезы покатились из глаз с новой силой. Но это были слезы облегчения. Обновления. Освобождения. В душе разрасталось тепло. На сердце постепенно залечивались раны. Некоторые раны залечились сразу. Ей становилось легче. Трава отпускала…Когда последняя слезинка упала с ресниц на щеку, она открыла глаза. Светило солнце. Тучи были далеко. Над верхушками деревьев раскинулась радуга. Рядом не было никого. И лишь в руках лежало белое перышко…Это был неплохой приход.
Одиночество шло прочь. Оно упустило жратву. Но существование было насыщено горем и болью, радостью и любовью, а так же другими чувствами. Одиночество не любило свет, потому что он часто режет глаза. Одиночество было проклято им, а он им. Оно не любило ангелов, которых этот свет посылал. Очень неприятно ходить, куда пошлют. Оно это знало по себе и жалело ангелов. Они всегда заставляли его уходить, потому что их заставляли заставлять его уходить. Оно шло, зная, что так было и будет всегда, от начала времен и до их конца.
Весна придет нескоро…